О судьбе герцога и его жены ничего не было известно. Старый фон Лобстер скончался от горя, и герцогством завладели чужие люди. Ничего этого не знал несчастный младенец, законопаченный в ящике из-под какао!
Волнами меня выбросило на берег. Там меня подобрали цыгане, так что я рос в цыганском таборе. Но однажды я повстречал безумца, по виду – старика, но на самом деле, как оказалось, еще вполне молодого человека. Его состарило горе. К тому же, он был болен чахоткой в последней стадии.
Цыгане позволили ему согреться у их костра, и он рассказал им свою историю. Да, это был несчастный, наполовину потерявший рассудок, кашляющий кровью герцог фон Лобстер! Услыхав от него о ребенке, брошенном в море в ящике из-под какао, цыганки сразу поняли, о ком идет речь. Рыдая от счастья, отец прижал меня к своей впалой груди… Но потрясение оказалось слишком сильным для него, и к утру он скончался.
Цыгане же, проведав о моем происхождении, решили от меня избавиться и отдали в услужение в трактир.
Жизнь моя была нелегкой, и вот однажды, занимаясь своей постылой работой, я услышал странный призыв. Неодолимая сила влекла меня прочь из трактира и из самого города. Я бросил недомытую посуду и выбежал на улицу. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что и другие ребята бегут со всех ног к городским воротам! Я присоединился к ним, и вскоре мы были на свободе. Весь мир, огромный мир лежал перед нами. И мы выбрали неплохое местечко, чтобы обосноваться…
Теперь, когда у нас есть наш прекрасный поселок, нам не нужен весь мир. Слишком много там происходит нелепого, лишнего и просто злого.
– Да, я отлично понимаю вас, – проговорил пан Борживой. – Когда у меня были мои Сливицы… Эх! – он махнул рукой. – Я прекрасно вас понимаю, господин фон Лобстер. И знаете что, давайте-ка пойдем и угостимся вместе этим вашим сидром, а Гловач споет нам «Краше Сливиц нет на свете»…
И они отправились угощаться.
Кое-кто из пирующих в саду уже расходился. Гловач ухитрялся пить, жевать и петь одновременно. Кандела удалился на покой. Девица Гиацинта с отсутствующим видом направилась к выходу из сада. Зимородок заметил это и окликнул ее:
– Не уходи далеко!
– Я хочу прогуляться, – отозвалась она. – Несколько минут в одиночестве еще никому не вредили.
Зимородок с сомнением пожал плечами, но возражать не стал. И тут Людвиг запрыгал на поясе у Марион.
– Я должен быть рядом с ней! – зашептал он. – Помогите мне. Я должен быть рядом, если кто-нибудь… Если вдруг эти грубые мужланы… Я не перенесу, если…
– По-твоему, я должна проводить ее? – возмутилась Марион. – Она, между прочим, со мной даже не разговаривает.
– Не ты, а я, – возразил Людвиг. – Марион, пожалуйста… Ваше высочество!..
– Ладно. – Марион побежала догонять Гиацинту. – Подожди, я с тобой!
Гиацинта остановилась и холодно посмотрела на Марион.
– Я же сказала, что хочу побыть одна!
– Я не буду мешать, – примирительно проговорила Марион. – Просто тоже хочу погулять, а одна боюсь.
– Хорошо. – Гиацинта милостиво махнула рукой.
Некоторое время они шли молча. Потом Марион осторожно сказала:
– Зря ты остригла волосы.
Потом Марион осторожно сказала:
– Зря ты остригла волосы. Такие красивые были! Теперь вот жди, пока отрастут.
– Не зря! – заявила Гиацинта. – И вообще, я больше не хочу быть похожей на женщину. Быть женщиной очень плохо. Ты еще маленькая и не знаешь…
– А чего плохого? – удивилась Марион. – Тебя любят, обожают, носят за тебя твою поклажу, вообще заботятся…
– Что-то я не замечала, чтобы обо мне кто-нибудь заботился! – горько произнесла Гиацинта.
– Кстати, ты ошибаешься, – сказала Марион. – Очень даже заботятся.
– Брат Дубрава, что ли? Он обо всех заботится. Ему все равно, кто ты: девушка или курица с яйцом.
– Нет, не брат Дубрава. Я кое-что знаю… Тебя любят.
Людвиг больно щипнул Марион за бок. Она ойкнула, пробормотала, что ушиблась о камень и продолжала:
– Это, кстати, очень хороший и благородный человек. Он знатный…
Они стояли на краю поселка. Причудливо расписанные дома, темные кущи садов – все это было ярко освещено луной и выглядело жемчужным и плоским, будто вырезанным из бумаги.
Гиацинта казалась хрупким мальчиком. Уважая чувства своего друга, Марион распахнула плащ и встала так, чтобы Людвиг мог ею любоваться. Кроме того, сам оставаясь на виду, Людвиг не мог теперь щипать Марион.
Марион совсем расхрабрилась:
– Он замечательный, он очень преданный своей даме. Я знаю его много лет…
Она вдруг осеклась.
Девица Гиацинта спросила:
– Ты говоришь о пане Борживое?
Марион была поражена:
– При чем тут пан Борживой? Он уже почти дедушка. Он скоро старичок! Нет, я говорю об одном молодом человеке. Впрочем, это тайна не моя.
К ее удивлению, Гиацинта не стала настаивать.
– Что ж, – проговорила она медленно, – возможно, когда-нибудь мы с ним повстречаемся, и мое израненное сердце обретет наконец покой.
Они дошли до последнего дома и повернули обратно. Вскоре их догнала молодая девушка из местных. Ее лицо было мокрым от слез.
– Меня зовут Анна Зеедраккен, – представилась она. – Я слышала ваш разговор… случайно. Я мечтала в саду. Я каждый вечер мечтаю в саду.
– О чем? – спросила Марион, видя, что девушка ждет этого вопроса.
Анна Зеедраккен слегка смутилась.
– Как все – о любви, – ответила она. – Мне очень трудно найти себе жениха. Ведь я на самом деле фон Зеедраккен. Вот я и подумала… может быть, тот, знатный, которого пока не любят… если он страдает – я могла бы его утешить. Если бы вы могли меня познакомить… представить ему…
– Это невозможно, – холодно произнесла Гиацинта.
– Наверное, вы сомневаетесь, но мой род действительно очень знатный. Видите ли, фон Зеедраккены владели серебряными рудниками, и мой дед, так мне рассказывали, настолько горячо любил свою жену, что повсюду брал ее с собой. Однажды он отправился на свой рудник. Его жена с младенцем – это был мой отец – сопровождала его. В горах на них напал горный орел. Он выхватил младенца из рук матери и в когтях унес его за перевал.