Но только я не просил Вас приехать и не по¬прошу. Если бы мы с Вами
увиделись, хотя бы даже не скоро, то Вам это не было бы очень тяжело, бесчувст¬венная Вы девушка. А вот для меня, хотя Вы порой склонны были
обвинять меня в равнодушии, это было бы тяжким испытанием. Жизнь разлучила нас. Вы приняли решение, которое я считаю мудрым, и приняли как раз
вовремя, обнаружив изумительную чуткость: Вы уехали на другой день после того, как я получил от моей матери разрешение на брак с Вами. Я бы
сказал Вам об этом, как только, проснувшись, получил от нее письмо (одно¬временно с Вашим!). Но, быть может, Вы бы тогда подумали, что Ваш
отъезд будет для меня большим горем. И, быть может, мы связали бы наши жизни, и– кто знает?– это было бы для нас обоих несчастьем. Если мое
предположение правильно, то да воздаст Вам Господь за Вашу мудрость! При встрече мы утратили бы достиг¬нутое. Для меня это было бы новым
искушением. А я не могу похвалиться стойкостью в борьбе с искушениями. Вы знаете, какое я непостоянное существо и как скоро я все забываю. Я не
стою того, чтобы меня жалели. Вы же сами часто мне об этом твердили. Прежде всего я– человек привычек. Те привычки, что образовались у меня
после Вашего отъезда, еще не очень сильны. Те, которые были у меня при Вас и которые Ваш отъезд поколебал, пока более устойчивы. Но скоро они
эту свою устойчи¬вость утратят. Я даже подумал, не воспользоваться ли мне несколькими днями, когда наша встреча еще не при¬чинила мне того, что
причинит через неделю, а может быть, и раньше,– простите за откровенность: причи¬нит беспокойство; я подумал, не воспользоваться ли мне этими
днями прежде, чем наступит полное забвение, чтобы разрешить с Вами кое-какие пустяковые финансо¬вые вопросы, при разрешении которых Вы, мой
добрый и милый друг, могли бы оказать услугу человеку, который считал себя без пяти минут Вашим женихом. В согласии матери я не сомневался, но
мне хотелось, чтобы мы оба пользовались свободой, которую Вы с присущей Вам лю¬безностью и душевной щедростью принесли мне в жерт¬ву: что можно
было допустить в совместной жизни, длив¬шейся несколько недель, то было бы невыносимо и Вам, и мне, если бы нам предстояло прожить вместе всю
жизнь. (Я содрогаюсь от одной мысли, что этого едва не случилось: ведь еще несколько секунд – и все было бы кон¬чено.) Я подумал о том, как
сделать нашу жизнь совер-шенно свободной, и прежде всего решил, что у Вас должна быть яхта: Вы бы совершали на ней путешествия, а я, сгорая от
нетерпения, ждал бы Вас в гавани. Я написал Эльстиру и попросил у него совета– я знаю, что Вы одобряете его вкус. А еще мне хотелось, чтобы у
Вас был свой автомобиль, свой собственный, в котором Вы разъ¬езжали бы куда Вам заблагорассудится. Яхта почти го¬това; называется она, согласно
выраженному Вами в Бальбеке желанию, «Лебедь». Вспомнив, что Вы предпо¬читаете роллсы, я заказал автомобиль именно этой мар¬ки. Но раз мы больше
не увидимся, то я полагаю, что мне не удастся уговорить Вас принять от меня в подарок яхту и автомобиль, – у Вас надобность в них отпала, а мне
они тоже ни к чему. Вот я и подумал (я заказывал их через посредника, но на Ваше имя), что, может быть, Вы отмените заказ и, таким образом,
избавите меня от не нужных мне яхты и автомобиля. Об этом, как ио многом другом, нам следовало бы поговорить при свида¬нии. Но так как я снова
могу полюбить Вас, хотя и не надолго, то с моей стороны было бы безумием из-за па¬русного суденышка и роллс-ройса добиваться встречи с Вами и
мешать Вашему счастью, раз Вы уверены, что можете быть счастливы только вдали от меня.
Нет, лучше отказаться от роллса и даже от яхты. Я же
ни¬когда не буду ими пользоваться, и они обречены на вечную стоянку: яхта – в гавани, на якоре, без оснастки, авто¬мобиль– в гараже. Я только
прикажу выгравировать на яхте… (Боже, как мне страшно ошибиться в названии! Вы пришли бы в ужас от подобного кощунства) стихи Малларме, которые
Вы когда-то любили… Помните его стихотворение, начинающееся так:
Неумирающий, прекрасный и безгрешный!
Увы! Сегодня нет уже ни безгрешности, ни красоты. Те же, кто как я, знают, что они очень скоро превратят красоту в нечто посредственное,
совершенно невыноси¬мы. А к роллсу скорей подошли бы другие стихи того же самого поэта, о которых Вы говорили, что они недоступ¬ны Вашему
пониманию.
В колесах яхонты горят.
Я видеть несказанно рад
Огонь, что твердь прожечь стремится.
Пылают горних царств куски.
Умру от предночной тоски
На одинокой колеснице.
Прощай навсегда, моя милая Альбертина! Еще раз спасибо за очаровательную прогулку накануне нашей раз¬луки. У меня осталось о ней прекрасное
воспоминание.
P.S. Я ничего не пишу Вам о сногсшибательных пред¬ложениях Сен-Лу (кстати, я понятия не имел о том, что он в Турени), которые, как Вы
утверждаете в своем письме, он сделал Вашей тетушке. Это в духе Шерлока Холмса. Что же Вы могли обо мне подумать?»
Разумеется, так же, как я раньше говорил Альбертине: «Я вас не люблю» – для того, чтобы она меня любила; «Я забываю тех, кого я не вижу» – для
того, чтобы она как можно чаще на меня взглядывала; «Я решил с Вами рас¬статься» – для того, чтобы у нее не возникала даже мысль о разлуке –
теперь мне очень хотелось, чтобы она верну¬лась через неделю, и потому я писал: «Видеться с Вами для меня опасно». Жить в разлуке с ней было для
меня хуже смерти, – вот почему я писал ей: «Вы правы: совме¬стная жизнь была бы для нас обоих несчастьем». Но, преж¬де чем написать это
неискреннее письмо, убеждая себя, будто она мне не дорога (только этим я и тешил свое самолюбие в моем былом чувстве к Жильберте, в моем чувстве
к Альбертине), а также ради удовольствия выска¬зать то, что волновало меня, но не ее, я должен был бы предусмотреть, что, по всей вероятности,
она как раз и ждет от меня отрицательного ответа, то есть подтвержда¬ющего мое истинное намерение; по всей вероятности, именно так Альбертина и
поняла бы мое письмо, потому что, даже если бы она была глупее, чем на самом деле, все же она ни на минуту не усомнилась бы, что все, о чем я
пишу, – ложь. Если даже не принимать во внимание мои тайные намерения, которые она могла уловить в моем письме, то одного факта, что я ей
написал, – даже если бы мое письмо не последовало за действиями Сен-Лу, – было достаточно для того, чтобы она поняла, что я хочу ее возвращения,
и чтобы ей еще легче было поддеть меня на удочку. Затем, после того, как я предугадал бы возмож¬ность отрицательного ответа, мне следовало бы
предвидеть, что своей неожиданностью ответ Альбертины всколыхнет в моей душе чувство к ней. И мне следовало, опять-таки прежде чем отправлять
письмо, спросить себя: сумею ли я, в случае, если Альбертина ответит мне в том же духе и не захочет возвращаться, заглушить свою душевную боль,
хватит ли у меня сил принудить себя к молчанию, не телеграфировать ей: «Вернитесь» и не отправлять к ней еще какого-нибудь посланца, а это, –
после того, как я написал ей, что мы больше не увидимся, – она восприняла бы как неопровержимое доказательство, что я не могу без нее жить, и
привело бы к тому, что она еще решительнее стала бы отказываться, я же, не переборов тоски, поехал бы к ней, и – кто знает? – может быть, меня
бы не приняли.