Он включил свет на лестнице, одновременно прислушиваясь: дверь была приоткрыта и снизу раздавалось какое-то жужжание.
Распахнув дверь, Джерри стал спускаться по лестнице. Пройдя всего пять ступенек, он начал медленно сползать по стене еще до того, как его мозг успел зафиксировать увиденное. Во рту моментально пересохло, а дыхание перехватило.
Леннарт с Лайлой, а точнее, тела, судя по одежде принадлежавшие Леннарту и Лайле, лежали рядышком у подножия лестницы. Пол вокруг них был алого цвета. В луже крови валялись инструменты: молоток, пила, стамеска.
Вместо голов — кровавое месиво. По всему полу были разбросаны фрагменты черепной коробки со слипшимися прядями где-то коротких, где-то длинных волос. На стенах подвала виднелись комочки мозговой субстанции. От головы Леннарта остался лишь небольшой осколок черепа, который держался на торчащих из-под кожи и мышц позвонках.
Терез стояла на коленках в луже крови рядом с тем, что раньше называлось головой Лайлы. Здесь работа еще не была доведена до конца. В руках девочка держала дрель, уже почти совсем разрядившуюся, — сверло вертелось еле-еле. Выжимая из дрели последние силы, Малышка пыталась просверлить отверстие за ухом. Сверло с глухим жужжанием вгрызалось в кость, а маленькая жемчужная сережка в мочке уха вибрировала в такт. Терез надавливала на инструмент, меняла направление сверла, потом она вынула его, утерла кровь с лица и, отложив дрель, взялась за пилу.
От нехватки кислорода у Джерри потемнело в глазах, и он шумно вдохнул. Терез посмотрела в его сторону, на его ноги. Джерри овладело удивительное спокойствие. Он не испытывал страха. От увиденного волосы на голове шевелились, но для Джерри это была всего лишь картинка, о которой можно сказать: «Ах, какой ужас!»
В глубине души он всегда знал, что так и будет. Что ничем хорошим это не закончится. И вот теперь все случилось. Добавить нечего. Мир таков, и нечему тут удивляться, хотя именно такого поворота событий Джерри, конечно, себе даже в страшном сне представить не мог.
— Терез, — сказал он, и его голос почти не дрожал, — сестренка, что же ты, черт побери, наделала? Зачем ты так?
Малышка опустила пилу и оглядела разбросанные по полу окровавленные ошметки — все, что осталось от голов Леннарта и Лайлы.
— Любовь, — произнесла она. — Там нет.
ДРУГАЯ ДЕВОЧКА
Драгоценные и хрупкие вещи Требуют особого обращения. Боже, что мы с тобой сделали?
Она родилась восьмого ноября тысяча девятьсот девяносто второго года. Один из последних младенцев, который появился на свет в родильном отделении больницы Эстерюда. Отделение перевели в Римсту, и роды принимала единственная оставшаяся акушерка вместе со стажером.
К счастью, все прошло без осложнений. Мария Свенссон поступила в больницу в четырнадцать часов сорок две минуты. Спустя один час и двадцать минут раздался первый крик младенца. Отец, Йёран Свенссон, как обычно, сидел в коридоре рядом с палатой, листая журнал. Предыдущие два раза он тоже предпочел не присутствовать при родах.
Сразу после четырех дня акушерка вышла из палаты и объявила Йёрану, что у них с женой родилась здоровая девочка. Отложив журнал, в котором он читал статью о выведении кроликов, Йёран вошел в палату.
Переступив порог, он совершил ошибку — огляделся по сторонам. Его взгляд упал на эмалированный лоток с окровавленными комочками ваты, и Йёран почувствовал подступающую тошноту, прежде чем успел отвести взгляд. Он плохо переносил больничный запах и вид крови. Вот почему никогда не присутствовал при родах.
Взяв себя в руки, Йёран подошел и поцеловал жену в лоб, покрытый капельками пота. На груди у нее лежала новорожденная — сморщенный красный комочек. Невозможно поверить, что это будущий человек. Он провел пальцами по влажной детской головке.
— Все прошло нормально? — спросил он жену, зная, чего от него ждут.
— Да, но пару швов наложить придется.
Кивнув, Йёран посмотрел в окно. Снаружи уже почти совсем стемнело, крупные хлопья мокрого снега липли к стеклу. Ну вот, он — отец троих детей. Два мальчика и девочка. Мария давно мечтала о дочке, а ему было все равно. Все сложилось к лучшему. Йёран проследил взглядом за струйкой воды, которая, извиваясь, прокладывала себе путь по поверхности стекла.
«Положено начало новой жизни».
Сегодня на свет появился ребенок. Его дочь. А он желал лишь одного — ощутить больше радости. Иногда он молился о том, чтобы Господь наградил его способностью испытывать больше счастья. Но Господь редко внимал его мольбам.
Только что в этой комнате свершилось чудо. Он понимал это разумом, но сердцем не чувствовал. Струйка воды добралась до самого низа оконного стекла, и Йёран повернулся к жене. Улыбнулся. Да, наверное, он доволен. Ощущает облегчение, конечно. Всё, отстрелялись.
— Значит, Тереза? Верно? — спросил он.
— Да. Тереза, — кивнула жена.
Они еще давно решили. Если будет мальчик, назовут Томасом, а девочку — Терезой. Хорошие имена, добротные. Арвид, Улоф и Тереза — их маленькое трио. Он погладил жену по щеке и вдруг заплакал, сам не зная почему. Из-за мокрого снега, хлещущего по стеклу комнаты, где только что родился ребенок. Из-за таинства, в которое никогда не будет посвящен.
Вернулась акушерка, чтобы наложить Марии швы, и он вышел из палаты.
Терезе был годик и два месяца, когда ее отдали в детский сад. У няни было всего шестеро подопечных, Тереза — самая младшая из них. Девочка очень быстро привыкла к новой обстановке, и уже спустя четыре дня Мария безбоязненно могла оставить ее на весь день, вернувшись к работе в зоомагазине.
Йёрана перевели в Римсту, потому что местный алкогольный магазин, где он работал, закрылся. Хуже всего, что дорога на работу занимала теперь на полчаса больше в одну сторону и он не успевал забирать детей из детского сада, о чем очень жалел.
Однако ему удалось договориться, и теперь по средам у него был сокращенный день, так что он мог забирать домой Терезу. О дочке больше всего мечтала Мария, но девочка сильнее привязалась к отцу, да и он чувствовал к ней нечто совершенно особенное.
Мальчишки были шумными и бойкими, какими и положено быть мальчишкам. В Терезе же он ценил ее сдержанность и обособленность. Из всех детей дочка более всех походила на него. Ее первым словом стало «папа», а вторым — «нет», которое она выговаривала как «не».
— Хочешь это?
— Не!
— Помочь тебе?
— Не!
— Можно, папа возьмет мелок?
— Не!
Она сама брала то, что ей нужно, и отдавала лишь тогда, когда ей было угодно. На Терезу не оказывали влияния чужие слова и ожидания, и Йёран ценил в ней это. Такая маленькая, а сила воли вон уже какая.
Иногда на работе он прикусывал губу, чуть не выпалив то, что отныне первым приходило на ум.
— Йёран, можешь принести ящик пива?
— Не!
Нет, так он не мог сказать, даже если бы очень захотел.
Арвиду было пять, а Улофу — семь. Сестренкой они мало интересовались, скорее, терпели ее присутствие. Тереза обычно вела себя тихо. Но если кто-то пытался заставить ее делать то, что она не хочет, то тут же слышались яростные «Не!», и дело могло закончиться настоящим припадком. В ее сознании имелась четкая граница дозволенного. Стоило кому-то ее пересечь, и Тереза становилась невыносимой.
Любимой игрушкой Терезы стала маленькая плюшевая змейка зеленого цвета, которую ей купили в зоопарке «Кульморден». Она назвала ее Бамбам.