На них давят нужда и лишения, вы и представить себе не можете, какие лишения на них давят...
Он ухмыльнулся, показав корявые зубы, и ухмылка вышла мрачной, а отнюдь не добродушной.
- Да знаю, знаю! Вы говорили мне это всякий раз, как они влипали в какую-нибудь историю. Они, мол, отверженные. Сдается мне, вы говорили именно так.
- Совершенно верно, - подтвердила она. - Отверженные в ребячьей среде, отверженные в поселке. У них отобрали чувство собственного достоинства. Держу пари, когда они заходят к вам в лавку, вы же с них глаз не спускаете...
- Точно, не спускаю. А то они обчистят меня до нитки.
- С чего вы взяли?
- Ловил их с поличным.
- Это от обиды. Они просто мстят.
- Мне им мстить не за что. Я не делал им ничего дурного.
- Может, в одиночку, как мистер Дункан, и не делали. Не делали лично. Но делали и делаете вместе с остальными. Ребята чувствуют, что все вокруг настроены против них. Они знают, что никому не милы. В этой общине им просто нет места, и не потому, что они что-то там натворили, а потому, что здесь решили, раз и навсегда, считать семью Уильямсов никчемной. Вы ведь, по-моему, сами недавно так и сказали - никчемная семейка?..
Лавка, насколько я мог судить, почти не изменилась. На полках появились какие-то новые товары, а каких-то былых товаров не хватало, но сами полки остались прежними. Старенький круглый стеклянный жбан, где когда-то держали круги сыра, исчез, зато древний резак, которым пользовались, чтобы разделить плитку жевательного табака на квадратики, был все так же привинчен к дальнему концу прилавка. В углу теперь расположился холодильник для молочных продуктов (что, наверное, и объясняло исчезновение сырного жбана), но это была единственная существенная перемена во всей лавке. Центр ее по-прежнему занимала пузатая печка на подушке из песка, а вокруг по-прежнему стояли стулья с поцарапанными спинками и сиденьями, вытертыми до блеска. Ближе к входной двери располагалась все та же вереница почтовых ящиков и окошечко, где продавались марки, а открытая дверь поодаль вела в заднюю комнату, откуда шел, как встарь, резкий запах кормов - груды джутовых и бумажных мешков поднимались там чуть не до потолка.
Ну словно я заходил сюда только вчера, подумалось мне. А наутро зашел опять и вот слегка удивлен тем, что за ночь кое-что изменилось...
Я выглянул на улицу сквозь пыльную, засиженную мухами витрину. Там, на улице, какие-то перемены произошли, но их оказалось тоже немного. На углу напротив банка был, как мне помнилось, пустующий участок - теперь его заняла автомастерская, наспех сложенная из бетонных блоков, а перед ней бензозаправка, проще сказать, одинокий насос с облупившейся краской. Рядом в крохотном домике была парикмахерская, и она не изменилась, разве что выглядела еще обшарпаннее и требовала ремонта еще настоятельнее, чем прежде. А бок о бок с парикмахерской был магазинчик скобяных товаров, так тот, по-моему, не изменился совсем.
Разговор в лавке, по-видимому, подошел к концу, и я обернулся. Женщина, что спорила с Дунканом, уже направлялась к двери. Она была моложе, чем показалось, когда я смотрел на нее со спины. На ней был серый жакетик и юбка, угольно-черные волосы были туго зачесаны назад и завязаны узлом. Она носила очки в светлой пластмассовой оправе, а на лице у нее застыли озабоченность и гнев в странном сочетании друг с другом. Шагала она размашисто, почти по-военному, и вообще напомнила мне секретаршу какого-нибудь большого начальника - деловитую, лаконичную и не намеренную терпеть вольностей ни с чьей стороны. В дверях она задержалась и задала Дункану прощальный вопрос:
- Так вы придете сегодня к нам на вечер? Или нет? Дункан усмехнулся своими корявыми зубами.
- Ни разу не пропускал ваших вечеров. Ни разу за много лет. С чего бы я вдруг изменил своим привычкам?
Она распахнула дверь и удалилась. Краем глаза я видел, как она вышагивает по улице, быстро и целеустремленно. Дункан выбрался из-за прилавка, прошаркал мне навстречу и осведомился:
- Чем могу служить?
- Меня зовут Хортон Смит. Я просил, чтобы...
- Постой, погоди минутку, - перебил он, всматриваясь пристальнее. - Когда на это имя начала поступать почта, я, разумеется, признал его, но сказал себе, что здесь какая-то ошибка. Я думал, может статься...
- Никакой ошибки нет, - заверил я, протягивая ему руку. - Как поживаете, мистер Дункан?
Он схватил мою руку и вцепился в нее мертвой хваткой.
- Малыш Хортон Смит, - произнес он. - Ты обычно приходил сюда со своим папаней...
- А вы обычно давали мне пакетик леденцов. Его глаза сверкнули из-под тяжелых бровей, и прежде чем отпустить мою руку, он потряс ее снова как мог сердечнее. Все будет хорошо, - сказал я себе. - Старый Пайлот Ноб еще жив, и я здесь не посторонний. Я вернулся домой...
- И ты тот самый, - не то спросил, не то сообщил он, - кто выступает по радио, а иногда и по телевидению... - Я не стал этого отрицать, и он продолжал:
- Пайлот Ноб гордится тобой. Сперва нам странновато было слушать нашего местного мальчугана по радио, сидеть с ним лицом к лицу, когда он на экране. Но понемножку мы привыкли и в большинстве стали твоими постоянными слушателями. И взяли за правило потом обсуждать твои передачи и повторять друг другу: Хортон, мол, сказал так или эдак, и твое мнение для нас стало авторитетным. Но, - внезапно спросил он, - а чего ты вернулся? То есть не пойми, что мы не рады тебе...
- Думаю пожить здесь какой-то срок, - ответил я. - Несколько месяцев, а может, и год.
- Что, отпуск?
- Нет, не отпуск. Хочу написать кое-что. А чтобы написать, надо куда-то скрыться. Куда-то, где найдется время писать и время думать перед тем, как писать.
- Это будет книга?
- Да, надеюсь, что книга.
- Ну что ж, сдается мне, - он потер ладонью затылок и шею, - у тебя найдется много чего написать. Может, такое, чего не скажешь в эфире. Все эти заграницы, где ты побывал. Ты же где только ни был!..
- Да, довелось кое-где побывать, - согласился я.
- А в России? Что ты думаешь о России?
- Мне понравились русские. Они показались мне во многом похожими на нас.
- Что, на американцев?
- На американцев, - подтвердил я.
- Иди сюда к печке, - предложил он, - давай посидим, потолкуем. Сегодня я, правда, не зажигал огня. По-моему, в нем нынче нет нужды. Помню, будто это было вчера, как твой папаня усаживался на один из этих стульев и беседовал с другими. Хороший он был человек, твой папаня, только я всегда говорил, что негоже ему быть фермером, это не для него. - Мы уселись, и Дункан спросил:
- А он, твой папаня, живой еще?
- Живой. И он и мама, оба живы. Они в Калифорнии. Ушли на покой, живут в достатке.
- А у тебя есть где остановиться? Я покачал головой.
- Ниже по реке открыт мотель, - сказал Дункан. - Построен всего год или два назад. Содержит его семья Стритеров, они в здешних краях новички. Дадут хорошую скидку, если задержишься у них дольше, чем на пару дней.