– Еще не знаю. Когда убили последнего коразема?
– В 1813 году галактической эры.
– Теперь я называю тебя лжецом, – заявил Никодемий Мейфлауэр. – С того момента прошло больше четырех тысяч семисот лет.
– Я это знаю, – спокойно ответил Карсон. – Но я там был.
– Лучше бы ты не касался этого рубина, – вмешался Катастрофа Бейкер, поднимая камень. – В конце концов, наговорить можно всякого. Потому что теперь, прежде чем я тебе поверю, ты должен объяснить, как вышло, что тебе чуть ли не пять тысяч лет.
– Я объясню, – легко согласился Карсон. – Ты не из тех, кто принимает что‑то на веру.
– Вот что я тебе скажу, – ответил Бейкер. – В полторы тысячи лет я готов поверить. Насчет остальных тебе придется представить доказательства.
Все рассмеялись, даже Карсон, а когда шум стих, он продолжил.
– Это случилось через несколько лет. Покинув Пепори и охотясь на Фалигоре, я узнал про войну в звездном скоплении Белладонна, которая могла принести неплохие дивиденды. Лететь туда предстояло три недели, поэтому я активировал камеру Глубокого Сна и наказал корабельному компьютеру разбудить меня за день пути от звездного скопления.
Карсон глубоко вздохнул, медленно выдохнул, почесал седую голову.
– До этого самого дня я не знаю, что пошло не так. Потому что, открыв глаза, я увидел врачей, которые сказали, что вытащили меня из какого‑то древнего корабля, болтающегося в космосе. Я заснул в 1822 году галактической эры, а проснулся десять лет тому назад, в 6513‑м. Я не могу этого доказать, но есть люди, которые могут, и сомневающиеся их, конечно, найдут, если постараются.
– Будь я проклят! – воскликнул Катастрофа Бейкер. – Среди нас нашелся Рип ван Винкль* [3].
– Нет, – поправил его Макс Три Ствола. – Среди нас Адский Огонь ван Винкль.
С той поры его никто не называл Карсон Адский Огонь.
* * *
Итак (продолжил Адский Огонь ван Винкль), после бойни в Анклаве Букуа я провел на Пепони еще несколько лет. Подрабатывал гидом, иной раз поставлял мясо диких животных в новые города, но за все это время ни разу не встретил ни одного коразема. Не попадались они и другим охотникам, так что мы решили, что последнего из них убили в Анклаве.
Но однажды, охотясь на дьявольских котов, чучела которых с удовольствием покупали туристы, я услышал вдали полный тоски и печали вопль, который показался мне знакомым. Так кричал детеныш‑коразем, у которого убили мать. Только этот вопль был куда как громче.
Я пошел на крик и наткнулся на высоченного коразема, каких видеть мне не доводилось. Его плечи возвышались над землей на двадцать футов, а он в одиночестве стоял посреди леса и жалобно выл. Никаких ран на его теле я не заметил, поэтому решил какое‑то время следовать за ним, чтобы понять, с чего он такой несчастный.
Опять же, признаюсь, я верил в давнюю легенду о кладбище кораземов и не стал бы возражать, чтобы гигант вывел меня к нему, чтобы я мог собрать глаз‑камни, но мои надежды не оправдались. Он просто выл, переходя от одного места к другому, и лишь через пару дней до меня дошло, что он ищет себе подобного, ищет, должно быть, не один год, а вот теперь понял, что поиски ни к чему не приведут, что кроме него других кораземов на планете не осталось.
Да, он ходил там, где раньше бродили его братья и сестры, но, глядя на него, я видел, что он потерял надежду встретить кого‑нибудь из своих, хотя раньше счет шел на миллионы.
Он заметил меня на пятый день. Я не сомневался, что на него охотились раньше, а потому он знал, на какое расстояние бьет оружие, которым пользовался человек. Однако он просто стоял и смотрел на меня, словно просил, чтобы я избавил его от невыносимых страданий.
Однако он просто стоял и смотрел на меня, словно просил, чтобы я избавил его от невыносимых страданий. А я не мог этого сделать. Нет, нарушить закон я не боялся, просто не хотелось остаться в истории человеком, застрелившим последнего коразема, и какое‑то время спустя он продолжил свои бесцельные поиски. Я больше не таился, он в каком‑то смысле терпел мое присутствие. Не пытался напасть на меня, не пытался спрятаться от меня, вел себя так, словно я – дополнительная ноша, которую приходится нести на и без того нагруженных плечах.
Потом мы вышли на тропу, по которой восемь или девять часов тому назад прошли охотники. Я, конечно, хотел сойти с этой тропы, чтобы не напороться на них, но мой коразем придерживался прямо противоположного мнения. Уловив запах охотников, от отчаяния он направился следом. Я прекрасно понимал, что там никаких кораземов нет и в помине, а он не мог не знать, что эта тропа выведет его к охотникам и их винтовкам.
Пару часов спустя я нашел разряженную лазерную батарею с выгравированными на корпусе инициалами Дикаря Грина, а уж в том, что Грин, увидев коразема, тут же убьет его, чтобы заполучить его глаз‑камни, у меня не было ни малейших сомнений.
И я осознал, что не хочу, чтобы последний коразем умер по той же причине, что и ему подобные (включая тех, кого я убил самолично). Мы с Грином давно дружили, через многое прошли плечом к плечу, я прекрасно его знал и понимал, что мне не отговорить его от убийства коразема. Деньги, которые он мог получить за два глаз‑камня, Грин наверняка поставил бы выше нашей дружбы.
Уж не знаю почему, но я не хотел, чтобы после смерти у последнего коразема вырезали глаза, просто не мог этого допустить.
Поэтому я позвал коразема, впервые произнес слово в его присутствии, он замер, повернулся ко мне. Я подошел, остановился в двадцати ярдах от него.
– Мне очень не хочется убивать тебя, – я нацелил на него лучевик, – но я вижу, что ты устал от жизни, и не хочу, чтобы тебя резали на куски. Ты станешь единственным животным, чьи глаза не станут ювелирным украшением, из чьих ног не сделают стулья для бара, а из хвоста – мухобойку. Этот мир и кораземы не сделали мне ничего плохого, вот я и отплачу добром за добро.
Он стоял, покачиваясь, не спуская с меня глаз и, когда я нажал на спусковой крючок, клянусь, я увидел в его взгляде благодарность и безмерное облегчение.
Он рухнул на землю, я подошел к нему и, убедившись, что он мертв, не хотел причинять ему дополнительную боль, выжег ему глаз‑камни, чтобы никто не смог нажиться на них.
После этого Пепони мне разом разонравилась и через неделю я улетел на Фалигор.
* * *
Золушка смахнула первую слезу, которую мне довелось видеть на ее безупречной щечке.
– Я думаю, это замечательная история, – вырвалось у нее.
– У меня вопрос, – подал голос Макс.
– Выкладывай, – ответил Адский Огонь ван Винкль.
– Как бы ты поступил, если б знал, что на планете есть еще пять или шесть живых кораземов? Все равно убил бы его?
– Конечно, – ответил ван Винкль. – Только вырезал бы глаза и продал их.
Макс рассмеялся, а вот Сахара дель Рио возмущенно зашипела:
– Я думала, ты порядочный человек. Выходит, ошиблась.
– Я порядочный человек, – запротестовал ван Винкль. – Но не святой.
– Тебя никогда за него и не примут, – заверила его Сахара.
– И хорошо. А то не знал бы, что надевать первым, нимб или шляпу.
– Расскажи что‑нибудь еще о кораземах, – попросила Золушка.
– Я рассказал все, что мог, – ответил ван Винкль.
– Я все‑таки не могу представить себе, как они выглядели.
– Думаю, тут я смогу тебе помочь, – подал голос Маленький Майк Пикассо, рост которого составлял лишь четыре фута и девять дюймов.