В этом единственном месте владыка прервал мою речь. Разрушители к возникновению различий отношения не имеют. Новые неравномерности – исключение, стихийно возникшее уродство в гармоническом процессе.
Я ухватился за неловкий поворот его мысли. Если исключения возникают стихийно, то, значит, правилом является возникновение исключений. Сами разрушители – одно из таких гипертрофированных исключений среди звездных народов. Порождение жизни, они уничтожают жизнь, но тем и самих себя. Усовершенствуя искусственность, они превращают ее в естественность. Ибо естественность – окончательный результат всякой совершенствующейся искусственности.
– Так утверждают наши враги галакты. Но их софистика ненавистна разрушителям, отвергающим парадоксы.
– Я не заметил, чтобы вы отвергали парадоксы. А что до галактов, то мы и раньше были уверены, что они – естественные союзники людей.
– А мы естественные враги – так?
– По‑моему, да.
Он помолчал. Он еще не был убежден, что переговоры не удались.
– Не ты ли утверждал, что гармония мира требует единства разрушения и созидания?
– Да, я. Но то единство противников, а не друзей, взаимосвязь борьбы, а не дружеского союза.
Я помнил, что меня слушает не только кучка товарищей, но и масса неизвестных сегодняшних противников, – я взывал к их разуму, не все же были безумны, как их повелитель!
– Вы сами признаете, что мы сильнее галактов. Сегодня лишь передовой отряд человечества штурмует ваши звездные форты, завтра все человечество выстроится перед неевклидовой оградой Персея. Ваша философия разрушения восторжествует над вами самими – разрушители будут разрушены! От имени всех звездных народов объявляю вам войну. Отныне и непрестанно! Здесь и везде!
Властитель долго молчал, озаряя меня сумрачным сияньем глаз.
Молчание было заполнено гулом взволнованного дыхания моих друзей, потом в него вплелись посторонние шумы. Мне хотелось уверить себя, что то голоса подданных властителя, но холодной мыслью я понимал, что вероятней всего это помехи передачи.
Спустя некоторое время властитель заговорил:
– Люди и их друзья – живые существа?
– Да, конечно.
– Самосохранение – важнейшая черта живого. Страх смерти объединяет всех живущих. Ты согласен?
Я понял, что он приговаривает нас к смерти. Эта надменная скотина жаждала смятения и отчаяния. Я знал, что никто из нас не доставит ему такой радости.
– Страх смерти велик, он объединяет всех живущих. Но людей еще больше объединяет гордость своей честью и правотой. Многое, очень многое для нас важнее, чем существование.
– Но вы не жаждете смерти, как радости?
Мне была расставлена западня, но я не знал, как избежать ее.
– Разумеется, смерть – не радость...
Теперь его голос не гремел, а звучал бесстрастно, как голос Орлана, – это был вердикт машины, а не приговор властителя:
– Ты обречен на то, чтоб желать недостижимой смерти как радости. Ты будешь мечтать о смерти, в глупом человеческом неистовстве призывать ее. И не будет тебе смерти!
После этого он пропал.
Я остался один в огромном зале.
9
Орлан увел меня назад. Петри пожал мне руку, Камагин кинулся на шею. Я переходил из объятий в объятия, выслушивал поздравления.
– Вы всыпали этому державному подонку, будь здоров! – шумно ликовал Камагин.
Я не понял странного выражения «будь здоров», но восторг Камагина тронул меня.
– Будут репрессии, надо готовиться! – сказал Осима.
Он был энергичен и деловит, словно собирался немедленно отражать посыпавшиеся кары. А Ромеро проговорил с печальной бодростью:
– Вы держались правильно.
А Ромеро проговорил с печальной бодростью:
– Вы держались правильно. Но одно дело – декларации, другое ‑поступки. И поскольку жизнь ваша объявлена неприкосновенной...
– То будут мучить. Покажем, что муками человека не сломить.
Он смотрел на меня ласково и скорбно.
– Мне кажется, Эли, вы ожидаете грядущих мук с нетерпением, как недавно ожидали битвы. Вы – удивительный человек, друг мой. Впрочем, если бы вы были иной, вас не избрали бы в руководители...
– Не будем об этом. Как вам нравится известие о рамирах?
Ромеро согласился, что главным в моей дискуссии с верховным зловредом является новость о существовании еще одной высокоразвитой цивилизации. К сожалению, рамиры слишком далеки от нас и на помощь против разрушителей их не позвать.
– Отдохните, Эли, – посоветовал Павел. – Неизвестно, что ждет нас в следующий час.
Я опустился возле Мери, рядом присел Лусин. Бедного Лусина терзали противоположные чувства: восхищение моим мужественным поведением – так он выразился, и страх, что я навлек на себя жестокое наказание. А надо всем тяготело отчаяние – Лусин все не мог прийти в себя от встречи с Андре. Притихший Астр глядел на меня такими восторженными и испуганными глазами, что я попросил Мери отвлечь его. Она отослала Астра, а мне с упреком сказала:
– Ты преувеличиваешь разум и знания своего сына, но недооцениваешь его человеческие чувства. Когда ты спорил с владыкой разрушителей, у тебя не было лучшего слушателя, чем Астр.
Лусин сказал со вздохом:
– Андре, Эли. Дешифратор тоже.
– Говори мыслями, я их разбираю легче, чем слова.
Он объяснил, что Ромеро надел на Андре дешифратор, но мысли Андре тоже не радуют. Я настроился на излучение Андре, он сидел в стороне от всех, покачивая головой. В мыслях Андре тоскливо повторялась одна фраза: «Жил‑был у бабушки серенький козлик, ах, серенький козлик, ах, серенький козлик...»
– Сколько же должны были его мучить, чтобы весь мир сузился до какого‑то паршивого козла, – сказал я.
К Андре подошел Астр. Андре встрепенулся, поднял голову, мне показалось, что на его тупом лице появился отблеск мысли. Астр о чем‑то его спросил. Андре не отвечал, но и не отшатывался в испуге – он вслушивался.
Я вскочил. Лусин задержал меня.
– Не надо к ним подходить, – посоветовал он через дешифратор. – Астра, единственного, он не боится, пусть Астр с ним повозится. Поверь мне, я разбираюсь в поведении Андре.
– Да, конечно, Андре низвели до состояния животного, а животных ты изучил лучше нас.
Мери молчала, до меня не доносились ее мысли, но и без слов и мыслей я понимал, что мучает ее. Я сказал:
– Над обстоятельствами мы не властны, Мери. Немного первобытного фатализма нам теперь не помешает – будет то, что будет.
Она грустно улыбалась и так растерянно покачивала головой, что мне показалось, будто она лишь притворяется внимательной, чтобы не обидеть. В дни перед пленом я редко встречал ее, а сейчас видел, что с ней произошла перемена. И я не сомневался уже, что перемена будет неожиданной. Не раз я убеждался, что жду от Мери одних поступков, а реально происходят совсем другие.
Она сказала, отвернув лицо:
– Не то, Эли. Разве мы не считались с возможностью трагических неудач, когда начинался поход? Я вижу сейчас, что была слишком эгоистична.
– Непонятно, Мери...
– Сейчас объясню. Я хотела разделить твою судьбу, какая бы она ни была. Где ты, Кай, там и я, Кая, – так мне воображалось. Но я не просто разделила твою судьбу, я воздействую на нее, и в плохую сторону: тебе сегодня было бы проще, если бы не было меня и Астра.
– Ты преувеличиваешь, Мери.