Правда, в отличие от них, мы не испытываем мук леденящего
холода и можем двигаться. Но самое страшное из того, что описал Данте, это не пасть Дьявола, не Коцит, не Злые Щели, не жуткий город Дит, а
всего одна строчка, горящая над входом в ад. Оставь надежду, всяк сюда входящий! Вот в чем основной ужас адского наказания. Надежды нет и
быть не может! Вы осуждены навечно, и никто, и никогда вас отсюда не выпустит и участи вашей не облегчит. Вдумайся в это, Толя.
— Сдается мне, — говорит Анатолий после долгого молчания, — над нашим переходом эти слова не горели.
— Вот только это мне духу и придает. Знаешь мое золотое правило? Нет безвыходных положений, есть безвыходные люди. Из любой даже самой
поганой дерьмовой ситуации можно найти выход. Надо только искать его, а не опускать руки в безысходности.
— Лена рассказывала, как ты сумел переиграть в безнадежном положении Старого Волка. Вырвался сам и ее вытащил.
— Тогда было проще. Тогда я имел дело с такими же людьми, как и я сам. Просто мне пришлось вначале принять их правила игры, играть с их
раздачи и заходить с бубен, так как хода не было. А дальше я усвоил их правила, разобрался, что к чему, дождался своей раздачи и разыграл
своего козыря.
— Образно выражаешься. А сейчас какого козыря будешь разыгрывать?
— А вот этого, Толя, я пока не знаю. Поскольку правила игры мне неясны.
— Как ты там пел? Их восемь, нас двое?
— Да, «Расклад перед боем не наш, но мы будем играть. Серега, держись! Нам не светит с тобою, но козыри надо равнять». Осталось дело за
малым. Узнать, какие здесь разыгрываются козыри.
— И есть ли они в этой игре?
— Вот именно!
Следующий «день» не приносит ничего нового. Мы все так же идем по бесконечной плоскости. Именно плоскости, потому что на все четыре стороны
отсутствуют малейшие признаки горизонта. Порой даже создается иллюзия, что мы движемся по внутренней поверхности полой сферы.
За ужином, обсуждая положение, мы тщательно обходим те моменты, которые могут нас навести на мысль о том, что мы застряли здесь надолго. Но
я прекрасно вижу, что все уже готовят себя к такому исходу и постепенно настраиваются на него. Это еще более ясно становится к исходу
третьего «дня». Лена, как всегда, держится спокойно. Только в глазах у нее время от времени загораются зловещие огоньки. Очень скверно они
сочетаются с ее всегда спокойным и глубоким «перламутром». Наташа изредка вздыхает и с плохо скрываемой тоской оглядывается вокруг. Она
готовилась к любым неприятностям, но вот такого она никак не ожидала. Что греха таить, я этого тоже не ожидал. Ее невольно вырвавшаяся
фраза: «Лена, я хочу домой!», лучше всего выражает наше состояние. Когда представишь себе долгие, очень долгие годы, которые нам предстоит
провести в этой пустыне… Да и не в пустыне даже. Нет во Вселенной таких пустынь. Это — какое-то искусственное образование; вне
пространства, возможно, вне Времени. Короче, когда подумаешь о том, что всю оставшуюся жизнь придется провести здесь, то самое безобидное,
что хочется сделать, это завыть волком. Хотя о какой жизни может идти речь? Продовольствия нам, как ни экономь, хватит не очень-то надолго.
А дальше что? Голодная смерть? Самоубийства? Людоедство?
Анатолий тоже посматривает вокруг, но немного по-другому. В его глазах читается явное неодобрение всего происходящего и нарастающее желание
стрелять, рвать, терзать и жечь.
Но, увы, зло ему сорвать здесь совершенно не на ком. Вот его я прекрасно понимаю. Как и Наташа, он готовил
себя к совершенно другому. Он настраивался на борьбу, смертельные схватки с врагами и со стихиями. Но он никак не предполагал, что
бороться-то придется только с самим собой. А эта борьба потяжелее других будет. Наташу с Анатолием я понимаю, а вот Лену понять никак не
могу. Ее зловещие огоньки в глазах нравятся мне все меньше и меньше. Что они означают? Я, конечно, далек от мысли, что у моей подруги
начинает ехать крыша. Если это с кем-то и произойдет, то уж с ней-то в последнюю очередь. Хотя, может быть, она рисует себе перспективу:
стать сиделкой при трех повредившихся умом? В таком случае, у меня не только глаза заблестели бы. Поздним «вечером» четвертого «дня», когда
Наташа и Анатолий уже заснули, я все-таки решаюсь спросить у нее:
— Вижу, Ленок, у тебя что-то на уме играет. Давай, колись, не души в себе.
— Играет? Да нет, Андрей, не играет, а ползает. Ползает гаденькая мыслишка. Зря мы полезли в этот переход. Лучше бы нам оставаться там, где
мы были. И вот душу я эту мысль в себе изо всех сил. Но не дай Время вслух ее высказать, да чтобы ребята ее услышали. Настроение и так
гуановое, — помолчав немного, она спрашивает меня: — Как ты думаешь, это кончится когда-нибудь, а если кончится, то чем?
— Ты это всерьез спрашиваешь или чисто риторически?
— Конечно, риторически. Что ты можешь ответить? Информации у тебя ровно столько, сколько у меня. Чуть больше нуля. Но есть у меня
предчувствие, что все это когда-нибудь кончится. Только не знаю как. Причем от нас здесь ничего зависеть не будет.
— Так что же ты предлагаешь делать?
— А ничего. Идти, как шли. Ни в коем случае не останавливаться. Если мы останемся на месте, то на второй же день у нас начнутся
галлюцинации, а на третий день мы рехнемся. Все, хорош.
«Утром» я как-то незаметно ухожу вперед шагов на тридцать, сорок. Меня догоняет Наташа и, пройдя со мной минут десять, тихо говорит:
— Знаешь, Андрей, мне страшно.
— И давно?
— С самого начала. Мне стало очень страшно, когда мы только вошли сюда. Я очень боюсь.
— Знаешь, девочка, скажу тебе честно. Мне тоже страшно.
— Серьезно? А я думала, я одна такая трусиха. Куда мы попали, Андрей? Что это за Мир? Он даже не мертвый, он какой-то не родившийся еще.
— А попали мы, Наталья, в такое место, какое я при всей свой фантазии даже представить не мог. Помнишь, какие гипотетические картинки я вам
рисовал тогда? А вот такого даже мне в голову не пришло.
— Так что же это за Мир?
— Это не Мир. Таких Миров не бывает. Это, Наташа, искусственное образование.
— Подожди. Если это — искусственное образование, значит, где-то есть те, кто его создал.
— Вот это-то меня только и утешает. Раз они существуют, значит, у нас есть шанс до них добраться.
— А что дальше?
Я не успеваю ответить. Неизвестно откуда рождается не то рык, не то рев, не то гул взлетающего реактивного самолета. Звук постепенно
нарастает и достигает такой силы, словно мы стоим у кромки взлетной полосы, а самолет отрывается от земли в десяти метрах от нас. Не
сговариваясь и без всякой команды, мы падаем на стеклообразную поверхность, непроизвольно занимая положение для круговой обороны. А звук
все нарастает и накатывается на нас, подобно тяжелому танку.