Мне интересно, как они выдержали первое испытание
такой натуралистической реальностью? Наташа выглядит несколько подавленной. Я ее понимаю, меня это зрелище тоже не оставило равнодушным.
Если бы не мой опыт, я бы не только не стал сдерживать Анатолия, но и сам положил бы всех этих хассов из пулемета. Анатолий тоже
нервничает, но старается скрыть это. Ему и стыдно за свою несдержанность, и в то же время он не до конца со мной согласен. Но спора не
затевает. И то хорошо. Нам сейчас не до этических норм. Нам нужно просто во всем разобраться. Но как это сделать?
За этими размышлениями нас застает Вир. Он неслышно подходит и присаживается рядом. Мы замечаем его только минут через пять.
— Все закончилось? — спрашиваю я его. Вир кивает.
— Что дальше будете делать?
— Они будут жить, охотиться.
— Они. А ты?
— А я пойду с вами.
— Почему?
— Мне здесь нечего делать. Не хочу здесь оставаться. Тилю убили, мать и сын сгорели, дочку угнали хассы. Что мне здесь делать?
— А ты знаешь, куда мы пойдем?
— Не знаю. Не все ли равно.
— А если мы сейчас пойдем к хассам?
— Пойду с вами.
— Не боишься?
— Нет. Что они мне сделают?
Мы переглядываемся. Ситуация, непонятная пять минут назад, становится еще более непонятной. Только что хассы перебили половину поселка,
уничтожили его семью, и вдруг он заявляет, что они ему ничего не сделают! Я осторожно спрашиваю:
— А ты знаешь, где живут хассы?
— Знаю. В городе.
— Далеко?
— Не очень. Полсотни кахов.
Я прикидываю. Развалины отсюда были в шести кахах. За день доберемся.
— Ты бывал в этом городе?
— Нет. Но дорогу знаю.
— А почему ты решил, что мы куда-то пойдем?
— Вам здесь тоже нечего делать. Вы ведь не леи. Это я сначала ошибся, когда принял вас за леев. Вы думаете, хассы вас не видели, когда вы
лежали в кустах? Хассы все видели, но вас не тронули. И глаза у вас другие. Значит, вы не леи, вы — люди.
Вот это да! Выходит, кроме леев и хассов, здесь еще и какие-то люди живут? Я пытаюсь расспросить подробнее:
— А люди где живут?
— Тоже в городе.
— Вместе с хассами?
— Нет. Хассы живут под землей, а люди — наверху. Хассы им служат.
Интересно было бы добраться до тех людей, у которых такие ретивые слуги. Прямо-таки зондеркоманда.
— Хорошо, Вир. Мы пойдем в город на рассвете. У вас найдется место, где можно переночевать?
— Найдется. Сейчас и в землянках, и в домах много свободного места.
Вир отводит нас в поселок, где мы размещаемся в опустевшей землянке. По распоряжению Вира две женщины приносят нам пиво и жареное мясо.
Приносят, низко кланяются и тут же уходят. В землянке с нами остается один Вир.
— Садись, поужинай с нами, — предлагает Лена.
— Я не могу есть вместе с людьми, — отказывается Вир.
— А если люди приказывают тебе? — вхожу я в роль.
Вир молча кланяется, наливает себе пива, отрывает кусок мяса и присаживается в сторонке. Я по каплям выжимаю из него информацию:
— А здесь у вас бывают еще люди, кроме нас?
— Нет.
Я по каплям выжимаю из него информацию:
— А здесь у вас бывают еще люди, кроме нас?
— Нет. Сюда они присылают только хассов.
— И хассы всякий раз вытворяют здесь такое?
— Что вытворяют?
Похоже, что он не понимает, о чем идет речь. Я уточняю:
— Расстреливают, сжигают, угоняют с собой.
— Нет. Сюда они приходят редко. Только когда мы сдаем мало белмы. Но если они приходят, то всегда угоняют детей и девушек. Расстреливают
они только кузнецов и рудознатцев. И сжигают тоже не всегда.
— А почему они иногда сжигают, иногда нет?
— Не знаю.
— Хорошо. А как они узнают кузнецов и рудознатцев? У них здесь есть соглядатаи?
— Нет. Они узнают их по рукам.
А ведь верно. Руки людей, которые работают с металлом, красноречиво говорят об их профессии. «Руки в порохе! Расстрелять!» Я вспоминаю, как
хассы внимательно разглядывали руки мужчин, когда сортировали их направо и налево. Информации прибавилось, но до выводов пока далековато.
Мы укладываемся спать. Завтра предстоит дальняя дорога.
Утром мы первым делом отрабатываем пути отхода. Мой искатель, как и вчера, ничего не показывает. Зато установка Ручкина фиксирует
множественные флуктуации темпорального поля. Так что, в случае острой необходимости, мы всегда сможем покинуть эту Фазу. Вир запасается в
дорогу провиантом и пивом, и мы, подкрепившись на дорогу, выступаем.
Сначала мы идем лесными тропами, но через полчаса выходим на дорогу. Дорогой этот проселок можно назвать только с большой натяжкой. Сразу
видно, что по ней ездят от случая к случаю. Возле дороги, на поляне, сооружение в виде обширных многоярусных стеллажей. Вир показывает на
восток, и мы направляемся туда.
Я пытаюсь узнать у Вира больше подробностей и деталей местной жизни. Но это весьма непросто. Многого он просто не знает. А о том, что
знает, сведения его скудны. И рассказывает он так своеобразно, что его приходится переспрашивать, уточнять. А после этих уточнений ситуация
не только не проясняется, но и, наоборот, становится еще более непонятной.
Тогда я пытаюсь подойти с другой стороны.
— Вир. А всегда так было? Я имею в виду ваши отношения с хассами. И откуда пришли эти хассы? Ведь они даже не похожи на вас.
— Нет. Так было не всегда. Раньше жили по-другому. И хассов не было.
— А когда это все началось? И как?
— Очень давно. И при моем отце, и при его отце, и при отце моего отца. Давно.
— Хорошо, ты не знаешь, когда это началось. Но ты знаешь, как это началось, и как было раньше.
Вир надолго замолкает, потом глухо и коротко говорит:
— Об этом нельзя рассказывать.
— Почему?
— За это хассы убивают.
— Но ведь ты говорил, что не боишься смерти.
— Э, Андрей! Одно дело, когда тебя застрелят или зарубят, или сожгут. А тех, кто рассказывает, как было раньше, хассы гвоздями прибивают на
верхушках высоких деревьев, и они висят там, пока птицы и муравьи не очистят их кости до блеска. А перед этим они несколько дней мучаются и
стонут. Я так не хочу.
— Но ведь ты знаешь, как было раньше?
— Знаю.
— Значит, тот, кто тебе это рассказал, не боялся такой смерти.
— Это был мой отец.