Всюду, где рыскали разбойники, чувствовалась постоянная напряженность. Такие опасливые, настороженные взгляды! Среди ривердейлцев Шэнноу чувствовал себя чужаком.
Под вечер с холма спустилась группа всадников. Шестеро. Они поехали прямо к дому. Шэнноу зашел в большую комнату и следил за ними из окна. Донна Тейбард увидела их одновременно с ним и неторопливо направилась навстречу в сопровождении десятка своих гостей.
Всадники натянули поводья, и высокий мужчина в белой шерстяной рубахе спрыгнул с седла. Лет тридцати на вид, черные волосы коротко подстрижены, смуглое красивое лицо.
— Добрый день, Донна.
— И вам, мистер Флетчер.
— Рад видеть, как вы празднуете. А от Томаса есть вести?
— Нет. Я собираюсь поехать в овраг, где вы его закопали. Насыпать над ним могильный холмик.
Он багрово покраснел.
— О чем ты говоришь? Не понимаю!
— Уезжайте, Саул. Я не хочу видеть вас здесь. В нависшей тишине гости столпились вокруг всадников.
Флетчер облизнул губы.
— Донна, жить в такой близости от диких земель больше небезопасно. Всего в восьми милях к югу был замечен Даниил Кейд. Ты должна переехать в Ривердейл.
— Это мой дом, — сказала она. — И я останусь здесь.
— Извини, но я обязан настаивать. Так проголосовал Комитет. Ты получишь щедрую плату за твой дом, и для тебя с Эриком уже приготовлено удобное жилище. Не чини лишних затруднений. Твои друзья здесь обещали помочь с перевозкой твоей мебели и вещей.
Донна обвела взглядом стоящих рядом гостей. Ивенсон отвел глаза, и многие другие уставились в землю. Только Стефан Янус вышел вперед.
— Почему она должна переехать, если не хочет? — спросил он.
Саул Флетчер словно не услышал его и шагнул к Донне.
— Одумайся, Донна! Комитет имеет право выносить законы для защиты общины. Ты должна переехать и переедешь! Сейчас же! — Он обернулся к могучему детине на высоком черном мерине. — Барт, помоги Донне с ее пожитками.
Детина собрался спешиться, и тут из темной двери вышел Йон Шэнноу. Остановившись на крыльце, он оглядел толпу. Барт опустился в седло, и все глаза обратились на Шэнноу — на пояс с пистолетами, который он снова надел. Он, в свою очередь, оглядывал всадников. Всю жизнь он сталкивался с такими людьми — ловцами удачи, разбойниками, зачинателями войн. Все они несли эту печать жестокости, бездушного гонора.
— Если фрей Тейбард желает остаться здесь, — сказал Шэнноу, — то больше не о чем говорить.
— А вы кто такой, сэр? — спросил Флетчер, не спуская глаз с пистолетов Шэнноу.
Шэнноу, игнорируя его, обернулся, к всадникам. Двух он узнал:
— Как поживаешь, Майлс? — окликнул он одного. — А ты, Поп? Что‑то далековато вы забрались от Ольона.
Оба замерли в седлах, храня молчание.
— Я спросил, кто ты такой? — крикнул Флетчер, положив ладонь на ореховую рукоятку двуствольного коричневого пистолета, висевшего у него на поясе.
— Это Иерусалимец, — буркнул Майлс, и Флетчер окаменел.
— Я слышал про вас, сэр. Вы убийца и зачинатель войн. В Ривердейле мы не потерпим такого, как вы.
— Да? — мягко сказал Шэнноу. — Как я понял, вы убийства не чураетесь, а Майлс и Поп всего год назад ездили с Кейдом.
— Ложь!
— Как вам угодно, мистер Флетчер. У меня нет ни времени, ни желания пререкаться с вами. Можете уехать, но немедленно!
— Скажи только слово, Саул! — рявкнул Барк. — Я его пообкорнаю!
— Да, — согласился Шэнноу. — Прошу вас, мистер Флетчер, скажите слово.
— Прошу вас, мистер Флетчер, скажите слово.
— Не надо! Бога ради! — завопил Майлс. — Вы же его не знаете!
Флетчер был далеко не глуп и учел искренний ужас в голосе Майлса. Он сглотнул, подошел к своей лошади и вспрыгнул в седло.
— Тут слишком много ни в чем не повинных людей, которые могут пострадать, — сказал он. — Но будет и другой день.
— Надеюсь, — сказал Шэнноу ему вслед.
Всадники ускакали.
Остальные стояли как вкопанные. Шэнноу обвел их взглядом. Приветливая дружелюбность исчезла, сменилась страхом, граничившим с враждебностью. Только молодой Янус подошел к нему.
— Спасибо, мистер Шэнноу. Уповаю, вам не придется поплатиться за свою доброту.
— Если так, то пострадаю не я один, Стефан, — ответил Шэнноу и ушел в дом.
Последняя повозка уехала перед самыми сумерками. Войдя в большую комнату, Донна увидела, что Шэнноу сидит в кожаном кресле.
— Не надо бы вам было вступаться за меня, — сказала она, — но я вам очень благодарна.
Из‑за ее спины появился Эрик.
— Почему ты сказала, что насыплешь могильный холмик над отцом? — спросил он.
— Мне очень грустно, Эрик, но это правда. Флетчер приказал его убить. Мне очень грустно.
— Врешь! — крикнул он, обливаясь слезами. — Ты его ненавидела! А я ненавижу тебя! — Он повернулся и выбежал из дома.
— Эрик! Эрик! — позвала она и разрыдалась.
Шэнноу подошел к ней, крепко обнял и стоял так, пока слезы не перестали катиться по ее щекам, и всхлипывания не стихли. Он не находил слов утешения, а Иерусалим казался таким далеким!
Шэнноу сидел у соснового обеденного стола и смотрел, как Донна Тейбард на коленях выгребает из печки золу ровными машинальными движениями. Красивая женщина, и можно понять, почему Флетчер облизывается на нее. Волевое лицо гордой лепки, пухлые губы — рот, созданный для смеха. Сильное лицо, говорящее о характере, стойком в несчастии.
— Этот дар, — спросил он, — способность видеть далекое, откуда он у вас?
— Не знаю. Мой отец думал, что дело в Камне, но я не уверена.
— В камне?
— Пресвитер называл его Камнем Даниила. Он из Чумных Земель, и в руках начинал светиться: будто солнечные лучи пронизывали лед. Но он был теплый. В детстве я им часто играла.
— Почему ваш отец считал, что свои дары вы получили от этого Камня?
Она стряхнула золу с ладоней и села на пятки.
— Вы верите в магию, мистер Шэнноу?
— Нет.
— Значит, вы Камня не поймете. Когда отец держал его, хворые исцелялись, раны затягивались за единый миг без единого рубца. Пресвитером отец стал отчасти благодаря этому.
— А почему он называл его Камнем Даниила?
— Не знаю. Но настал день, когда Камень перестал светиться, и все кончилось. Он все еще хранится в старом доме моего отца. Там теперь живет Флетчер. Эш Берри рассказывал мне, что Флетчер все время вертит его в руках, но без толку. Пресвитер говорил, что сила Камня исчезла навсегда.
— Но теперь эта сила в вас.
— Только не целительная, не пророческая, не истинно магическая. Но я способна видеть близких мне, даже когда они далеко.
Некоторое время они молчали. Донна положила растопку в печь и подожгла. Когда огонь забушевал, она закрыла чугунную дверцу и обернулась к Шэнноу.
— Можно задать вам вопрос?
— Конечно.
— Почему вы рисковали жизнью, бросив им вызов? Их ведь было много.
— Риск был невелик, госпожа. Против меня был только один.