Что касается ее отца, то он был больше ученым, чем воином, и не удосужился произвести не обходимые перестановки.
И все‑таки у кого‑то, очевидно, нашлось достаточно здравого смысла, чтобы изменить прежний порядок, не дожидаясь, пока он превратится в незыблемую традицию. Хотя в комнате по‑прежнему стояло с полдюжины коек и тумбочек, сейчас в этой бывшей казарме находилось всего два человека, и это были дети – мальчик и девочка, которым на вид можно было дать лет по двенадцать. Они сидели друг против друга на полу посреди большого пятна света, проникавшего в открытое окно.
– Думаю, он работает от света, – произнес мальчик. Он был строен и худощав, а его темные волосы давно нуждались в стрижке. Густая прядь упала на лицо, когда мальчик нагнулся над исследуемым предметом, и он машинально отбросил ее назад. Волосы снова упали, как только он убрал руку, но мальчик не обратил на это внимания.
– Это слишком просто, – возразила девочка.
Небрежно завитые огненно‑рыжие косы доходили ей до пояса. Таких волос Харамис не видала с тех пор, как рассталась с Кадией, а по виду девочки можно было понять, что она заботится о своей внешности ничуть не больше, чем заботилась когда‑то ее сестра. Одежда обоих подростков, несомненно, перешла им по наследству от старших братьев и сестер, и к тому же, видно, ни один из них не чувствовал потребности содержать ее в чистоте. Деревянный пол выглядел так, словно его никогда не подметали, и тем не менее, судя по следам, оставленным в толстом слое пыли, эти дети – или кто‑то другой – частенько на нем полеживали. А девочка была еще более худая, чем мальчик. «Неужели об этих детях никто не заботится?» – подивилась Харамис.
– В темноте же он не работает, – стоял на своем мальчик.
– Я и не спорю, что ему нужен свет, чтоб он заработал. Но если б одного света было достаточно, то не только нижние, но и все ноты заиграли бы сразу.
Астральное тело Харамис пересекло комнату. Она хотела взглянуть, что у девочки в руках, и сразу распознала одну из любимейших игрушек своего детства. Это был музыкальный ящик, один из реликтов времен Исчезнувших – небольшой куб, издававший звуки разной высоты в зависимости от того, на какую сторону его положат.
– Гляди, Файолон, – говорила девочка, держа куб так, что одним углом он касался пола, – Если б нужен был только свет, он играл бы сейчас по крайней мере один звук: солнечные лучи падают прямо на него.
Они поставили куб на пол, и тот зазвучал.
– Видишь? Одна его сторона должна лежать на полу или… – Она приподняла куб, и музыка продолжала звучать. – Параллельно полу.
– Ты хочешь сказать – горизонтально, – заметил мальчик.
– Это одно и то же, если пол ровный. А теперь смотри. – Она медленно и аккуратно перевернула кубик на другую сторону. – Если его нагнуть больше, чем на ширину двух пальцев, звук умолкает, а когда горизонтальной становится другая сторона, музыка возобновляется не сразу. И во время этой паузы, – закончила она с торжествующим видом, – я чувствую, как в кубике «что‑то» движется. Музыка не заиграет, пока это «что‑то» не опустится на дно. – Она потрясла кубиком над ухом. – Там какая‑то жидкость. Я бы с удовольствием его вскрыла, чтобы узнать, что там внутри и как оно действует.
Файолон выхватил у нее игрушку:
– Не смей, Майкайла! Он у нас только один, и мне он очень нравится. Если ты его сломаешь, я не стану на тебе жениться, когда мы вырастем.
– Я снова его соберу, – возразила Майкайла.
– А откуда ты знаешь, что сможешь его собрать? – рассудительно заметил Файолон. – Тебе неизвестно, что там за жидкость – для воды она слишком тяжела, – и ты непременно хоть немного да прольешь, когда будешь открывать.
– А откуда ты знаешь, что сможешь его собрать? – рассудительно заметил Файолон. – Тебе неизвестно, что там за жидкость – для воды она слишком тяжела, – и ты непременно хоть немного да прольешь, когда будешь открывать. Так мы никогда и не услышим настоящую музыку Исчезнувших.
Майкайла рассмеялась:
– Для тебя любой источник музыки – святыня. Отец твой, видно, был музыкантом.
Файолон пожал плечами:
– Этого мы никогда не узнаем.
Девочка взяла куб и взвесила его на ладони.
– Думаю, ты прав насчет жидкости. Она действительно слишком тяжела для воды. И что бы там ни было внутри, оно движется куда медленней, чем если бы плавало в воде, – Она вздохнула. – Хорошо бы найти такие еще.
– Да, – согласился Файолон. – Может, тогда мы услышали бы и другие звуки.
– А если бы нашли точную копию этого, я смогла бы его разобрать и выяснить, что там внутри.
– Почему тебе вечно хочется узнать, как устроены разные вещи?
Майкайла пожала плечами:
– Не знаю. Почему тебе вечно хочется писать песни обо всем на свете?
Файолон повторил ее движение.
– Не знаю.
Они глянули друг на друга и весело расхохотались.
Харамис тоже засмеялась и тут же обнаружила себя сидящей в собственной башне перед чашей. От ее дыхания по воде пробежала рябь, и видение исчезло.
«Ну что ж, – подумала Харамис, – они и вправду выглядят умными. Но я с трудом вижу ее в роли Великой Волшебницы. Придется разузнать о ней побольше, да и о нем тоже. Из его слов по поводу женитьбы можно подумать, что они помолвлены, но то, что он не знает, кем был его отец, слишком уж странно. А их одежда хотя и с чужого плеча, но все‑таки добротная, да и разговаривают эти дети не как прислуга».
Харамис быстро оделась и вышла к завтраку. Ей предстояло еще писать письма и отдавать распоряжения.
Все, что происходило с природой, Харамис могла слышать так же легко, как собственное сердцебиение. Добыть сведения о людях было куда сложнее. Прошло несколько недель, прежде чем Айя, служанка дворца из племени ниссомов, получила записку Великой Волшебницы, добыла разрешение навестить свою сестру и удалилась от Цитадели на расстояние, достаточное для того, чтоб сесть на ламмергейера незамеченной. Никто из королевской семьи не знал, что сестра Айи служит у Белой Дамы, и Харамис это положение устраиваю.
Наконец перед башней появился ламмергейер, с тщательно укутанной фигуркой на спине. Харамис вышла навстречу птице и собственноручно перенесла маленькую женщину в помещение. Главное неудобство жизни в таком месте – это то, что слуги‑ниссомы не могут спокойно выйти на улицу. Даже два века спустя Харамис отчетливо помнила тот день, когда ее друг и компаньон Узун едва не замерз насмерть, пока они искали ее талисман. У нее пропал целый день пути из‑за того, что пришлось возвращаться вниз и отогревать музыканта, а потом вовсе отправить его в долину и продолжать поиски одной. Из всех оддлингов одни только виспи могли существовать в горах, да и те предпочитали местечки возле горячих ключей.
И вот Харамис внесла бесформенный узел внутрь башни и препоручила свою гостью Энье, чтобы та отвела сестру в подготовленную комнату и накормила после долгого пути.
Наконец они втроем удобно расселись в кабинете Харамис, прихлебывая из кубков горячий сок ладу, и Белая Дама спросила Айю об увиденных ею в чаше воды детях.
– Принцесса Майкайла и лорд Файолон? – удивилась женщина. Харамис видела, что ей не терпится узнать, почему Белая Дама вдруг заинтересовалась этими детьми, но предпочла воздержаться от объяснений – по крайней мере пока. Поэтому она просто кивнула и приготовилась слушать.
– Майка – принцесса Майкайла – шестая из семи королевских детей.