– Что, тут нет всей этой бодяги с регулировкой арендной платы? – спросил я.
Ласи покачала головой.
– Дом построили только в прошлом году. В этой квартире я всего второй съемщик, как и остальные на седьмом этаже. Мы все въехали примерно в одно и то же время.
– Ты хочешь сказать, все первые съемщики съехали одновременно? – удивился я.
– Да, из всех, четырех квартир на седьмом этаже.
– Тысяча баксов? – сказал Роджер. – Классно! Теперь я готов гораздо лучше относиться к той штуке.
– Заткнись о той штуке! – отрезала Ласи и посмотрела на меня с сомнением. – В этом нет никакого смысла. Всю прошлую зиму я спала на кушетке у сестры в Бруклине, пытаясь найти жилье поближе к колледжу. Но на Манхэттене все слишком дорого, а жить вместе с кем‑то… этим я была уже сыта по горло.
– Ну, большое спасибо, – сказал Роджер.
– Но потом начальник моей сестры сказал, что у него есть сведения о доме, который нужно быстро заселить, – продолжала Ласи, проигнорировав его. – Целый этаж полностью съехал, им срочно требуются новые жильцы. Вот почему так дешево. Очень дешево. – Ее голос звучал безразлично.
– Ты не слишком рада этому, – констатировал я. – Почему?
– Мы подписали договор только на тот срок, на который он был заключен с первыми жильцами. Осталось всего два месяца. На седьмом этаже только и говорят о том, что арендную плату будут повышать, выживая нас одного за другим.
Я пожал плечами:
– А я‑то чем могу помочь?
– Ты знаешь больше, чем говоришь, парень, – решительно заявила она.
Уверенность в ее глазах не позволила мне даже рта открыть – я не стал ничего отрицать. Ласи пристально на меня посмотрела; теперь она совершенно точно знала, что никакой я не потерянный давным‑давно родственник.
– Здесь что‑то произошло, – продолжала она. – Нечто такое, что владельцы хотят скрыть. Мне нужно знать, что именно.
– Зачем?
– Это даст мне средство для достижения своей цели. – Она наклонилась вперед, с силой вцепившись в диванные подушки, аж костяшки пальцев побелели. – Я не собираюсь возвращаться к сестре на кушетку!
В точности как я сказал: ярость дьявола не идет ни в какое сравнение.
Я вскинул руки в знак капитуляции. Чтобы узнать от нее еще что‑нибудь, мне придется рассказать ей часть правды, но понадобится время на сочинение подходящей истории.
– Ладно. Я расскажу тебе, что знаю, – сказал я. – Но сначала… покажи мне ту штуку.
Она улыбнулась.
– Я как раз собиралась это сделать.
– Это такая крутая штука! – вставил Роджер.
Они явно уже делали это прежде. Не сговариваясь, две другие девушки выключили лампы около кушетки. Роджер щелкнул выключателем на кухне, вернулся к остальным и уселся со скрещенными ногами перед белым пространством стены, почти как если бы это был телевизионный экран.
Стало темно, комнату освещали только оранжевые отблески далеких уличных фонарей Нью‑Джерси и голубоватая полоска света ночника из‑под двери ванной. Другой парень встал с кресла, отодвинул его с нашего пути и развернулся таким образом, чтобы тоже видеть пустую белую стену.
– Это слайды, что ли? – спросил я.
– Ага. – Роджер захихикал и обхватил руками колени. – Включай проектор, Ласи.
Она заворчала, нырнула под кофейный столик, вытащила оттуда толстую свечу и коробок спичек. Осторожно – из‑за темноты – пересекла комнату, опустилась на колени перед белой стеной и прислонила свечу к плинтусу.
– Чуть подальше, – посоветовал Роджер.
– Заткнись! – огрызнулась Ласи. – Я делала это чаще тебя.
В ее руке вспыхнула спичка, она поднесла ее к фитилю. Еще до того, как аромат сандалового дерева хлынул в мои ноздри, я почувствовал человеческий запах нервного предвкушения.
Стена замерцала, словно пустой киноэкран, крошечные выпуклости штукатурки отбрасывали удлиненные тени, точно миниатюрные горы на закате. Крапчатая текстура стены проявилась сильнее, и мое зрение инферна, обостряющееся в сумерках, отмечало каждый дефект. Я мог видеть, как торопливо, неровно двигались вверх и вниз валики, когда стену красили.
– На что мы смотрим? – спросил я. – На то, как неумело красили стену?
– Говорил же я! – воскликнул Роджер. – Отодвинь немного.
Ласи заворчала, но отодвинула свечу от стены. Появились слова…
Они слабо мерцали в полумраке, буквы расплывались. Чуть более темный слой краски проступал через верхнее покрытие, как часто случается, если домовладельцы не утруждаются грунтовкой стен.
К примеру, когда они сильно торопятся.
На стене появилось:
Как мИло что приДЕтся Съесть егО
Я подошел к стене, вблизи темный слой был менее заметен. Провел пальцами по буквам, дешевая краска на водной основе ощущалась сухой, как мел. Ногтем я процарапал краску на расстоянии примерно взрослой анкилостомы. Теперь темный цвет стал виден яснее. Я поднес ноготь к носу и принюхался.
– Парень, это странно, – заметил Роджер.
– Обоняние самое чувствительное из наших ощущений, Роджер, – объяснил я, не упоминая, к чему именно оно чувствительно: к этилмеркаптану, веществу, образующемуся на гниющем мясе и испускающему резкий запах.
Сделав один‑единственный вдох, ваш нос в состоянии засечь одну четырехмиллиардную долю грамма этого вещества. Мой нос был примерно в десять раз лучше. Также я не сообщил Роджеру, что, один раз понюхав, уверенно знал – надпись сделана кровью.
Хотя это была не только кровь. Отковырнув острым, как сталь, ногтем поверхностный, торопливо наложенный слой краски, я ощутил запах всех тканей человеческого тела. Железистый привкус крови смешался с мучнистым запахом костей, соленостью мышц, тухловатым запахом печени и этилмеркаптановои эманацией кожной ткани. Непрофессионалы прибегли бы к термину «хрящ».
Здесь были и другие, более резкие запахи – химических реактивов, с помощью которых пытались вывести надпись. Однако к тому времени, когда ее обнаружили, кровь уже глубоко впиталась в штукатурку, где и оставалась до сих пор. Ее закрасили, но буквы остались.
Нет, вы только подумайте: дешевая краска на водной основе? Что случилось с домовладельцами Нью‑Йорка?
– Какого черта ты делаешь? – спросила Ласи.
Я повернулся и увидел, что все сидят и таращатся на меня. Надо же, я забыл, как нормальным людям не нравятся, когда кто‑то принюхивается.
– Ну… – начал я, пытаясь найти приличное оправдание остатку рома в своем организме.
Что же сказать? Прозвенел звонок.
– Пицца прибыла! – Роджер вскочил и бросился к двери.
– Очень кстати, – пробормотал я.
У меня были основания чувствовать сильный голод.
У муравьев есть религия, и возникновению ее они обязаны шарикам из слизи. Все начинается с крошечного создания под названием Dicrocoelium dendriticum, но даже паразитологи не затрудняются его произносить. Мы говорим просто «ланцетовидная двуустка».
Как и большинство паразитов, двуустки зарождаются в животе. Живот – самое популярное место конечного «хозяина», как вы, может быть, заметили.