Я приударил за этой верной любовницей и получил ее за зеленого попугая, которого ее друг не хотел подарить ей. Она наивно говорила: «Ну вот! Он сам виноват, зачем он не подарил мне этого попугая!» И с тех пор я дал себе слово никогда не любить содержанку, то есть такое существо, которому хочется обладать всем тем, чего оно не получает от своего любовника.
Словом, для меня остаются только авантюристки, которых можно встретить на дорогах, – все они родились княгинями, но у всех были в жизни «несчастья». Слишком много несчастий, покорно благодарю! Я не настолько богат, чтобы заполнить бездны прошлого всех этих дам. Известная актриса? Это часто меня соблазняло; но тогда нужно, чтобы моя возлюбленная отказа-лась играть перед зрителями, а зритель – это любовник, заменить которого, я чувствую, у меня не хватит сил. Нет, нет, Тереза, я не могу любить! Я требую слишком многого и требую того, чего не могу дать взамен; значит, придется мне вернуться к моей прежней жизни. Лучше уж так, по крайней мере твой об-раз никогда не будет осквернен во мне возможными сравнениями. Почему бы мне не устроить свою жизнь так: женщины для тела и возлюбленная для души? Хотим мы этого или нет, Тереза, ты все равно останешься моей возлюбленной, тем идеалом, о котором я мечтал, который потерял, оплакал и о котором мечтаю больше, чем когда-либо. Ты не можешь считать это оскорблением, я никогда ничего не буду говорить тебе об этом. Я стану любить тебя в моих со-кровенных мыслях, и никто не будет знать об этом, и ни одна женщина никогда не сможет сказать: «Я заменила ее, эту Терезу!»
Друг мой, ты должна сделать мне милость, в которой ты отказала мне в эти последние, столь сладкие и дорогие дни, проведенные нами вместе: ты должна поговорить со мной о Палмере. Ты думала, что это еще причинит мне боль. Так вот, ты ошиблась. Это сразило бы меня, когда в первый раз я в за-пальчивости спрашивал тебя о Палмере; я был еще болен и невменяем; но когда рассудок вернулся ко мне, когда ты намекнула мне о тайне, которую ты не обя-зана была мне открывать, я, как мне ни было больно, почувствовал, что могу загладить свою вину, если не буду препятствовать твоему счастью. Я внима-тельно следил за вами, когда вы были вместе: я видел, что он тебя страстно любит и что в то же время со мною нежен, как отец. Поверишь ли, Тереза, это глубоко взволновало меня. Я и не представлял себе, что может быть такое ве-ликодушие, такое величие в любви. Счастливец Палмер! Как он уверен в тебе! Как он тебя понимает, а значит, как он достоин тебя! Это напомнило мне те времена, когда я говорил тебе: «Полюбите Палмера, я буду очень рад!» Ах, ка-кое мерзкое чувство было у меня тогда в душе! Я хотел освободиться от твоей любви, которая угнетала меня угрызениями совести, а все-таки если бы тогда ты ответила мне: «Ну, так я люблю его!..» – я убил бы тебя!
Палмер – это доброе, великодушное сердце, он уже любил тебя, но не по-боялся посвятить себя тебе, когда ты, быть может, еще любила меня! Я в по-добных обстоятельствах никогда не решился бы рисковать. Во мне было слиш-ком много той гордости, которой мы так чванимся, мы, светские люди, и которую так хорошо придумали глупцы, чтобы помешать нам пытаться завое-вать счастье, несмотря на риск и опасности, или уметь хотя бы удержать его, когда оно от нас ускользает.
Да, мой бедный друг, я хочу исповедаться до конца. Когда я говорил тебе: «Полюбите Палмера», я порой думал, что ты уже любишь его, и это оконча-тельно отдаляло меня от тебя. В последнее время я часто готов был броситься к твоим ногам; меня останавливала такая мысль: «Слишком поздно, она любит другого. Я так хотел, но она не должна была пойти на это. Значит, она недос-тойна меня!»
Вот как я рассуждал в своем безумии, и все же – теперь я в этом уверен – если бы я с чистым сердцем вернулся к тебе, даже если бы ты уже полюбила Дика, ты пожертвовала бы им для меня.
Ты снова согласилась бы на то муче-ничество, которому я тебя подвергал. Послушай, я хорошо сделал, что сбежал, не правда ли? Я чувствовал это, покидая тебя. Да, Тереза, это и дало мне силы уехать во Флоренцию, не сказав тебе ни одного слова. Я чувствовал, что убиваю тебя день за днем и что у меня нет иного способа искупить свою вину, как только оставив тебя одну с человеком, который по-настоящему тебя любит.
Это поддерживало во мне мужество в Специи в продолжение того дня, когда я мог еще попытаться вымолить прошение; клянусь тебе, друг мой, у меня даже не появлялось такой недостойной мысли. Не знаю, сказала ли ты ло-дочнику, чтобы он не терял нас из виду, но поверь мне, это было бы совершенно не нужно! Я скорее бы бросился в море, чем захотел бы изменить доверию, ко-торое Палмер оказал мне, оставив нас вдвоем.
Скажи же ему, что я его по-настоящему люблю, насколько я умею лю-бить. Скажи, что это ему в той же мере, как и тебе, я обязан тем, что приго-ворил себя и казнил. Боже мой, сколько я выстрадал, прежде чем совершить в себе это самоубийство прежнего человека! Но теперь я горжусь собой. Все мои прежние друзья сочли бы меня глупцом или трусом, потому что я не пытался убить своего соперника на дуэли, с тем чтобы потом покинуть изменившую мне женщину, плюнув ей в лицо! Да, Тереза, я сам, вероятно, так же осудил бы у другого то поведение, которое я с такой радостной решимостью избрал по от-ношению к тебе и Палмеру. Дело в том, что я, слава богу, все-таки не грубое животное! Я ничего не стою, но я понимаю то малое, чего я все-таки стою, и я справедлив по отношению к самому себе.
Говори же мне о Палмере и не бойся, что мне это будет больно; совсем нет, это послужит мне утешением в часы хандры. Это придаст мне силы: ведь твой бедный ребенок еще очень слаб, и когда он начинает думать о том, чем он мог бы быть и чем стал для тебя, у него до сих пор еще мутится в голове. Но скажи мне, что ты счастлива, и я с гордостью скажу себе: «Я мог бы сму-тить, оспаривать и, быть может, разрушить ее счастье; я этого не сделал. Оно немного и мое творение, и теперь я имею право на дружбу Терезы».
Тереза с нежностью ответила своему бедному ребенку.
Под таким именем он отныне был погребен и словно набальзамирован в святилище прошлого… Тереза любила Палмера, по крайней мере она хотела любить его и верила, что любит. Ей казалось, что она уже не будет жалеть о том времени, когда каждое утро она про-сыпалась, боясь, что дом обрушится ей на голову.
Однако ей чего-то не хватало, и какая-то грусть охватила ее с тех пор, как она жила на этом голом утесе в Порто-Венере. Она как бы отреклась от жизни и в этом порой находила какую-то прелесть; но ее томили уныние и подавленность, что вовсе не было ей свойственно и чего она сама не могла бы объяснить.
Она не в силах была исполнить просьбу Лорана относительно Палмера: в своем письме она лишь кратко упомянула о том, как высоко она его ценит, и передала от него Лорану уверения в самых дружеских чувствах, но не могла заставить себя рассказать ему о своих отношениях с Палмером. Она не хотела открывать Лорану свое истинное положение, то есть говорить о своих обещаниях, на выполнение которых она сама еще окончательно не решилась. И даже если бы она уже приняла решение, было бы еще слишком рано заявить Лорану: «Вы все еще страдаете, тем хуже для вас! А я выхожу замуж!»
Только через две недели она получила долгожданные деньги. Все это время она плела кружева с усердием, огорчавшим Палмера. Став наконец обладательницей нескольких бан-ковских билетов, она щедро заплатила своей доброй хозяйке и позволила себе прокатиться с Палмером вдоль берегов бухты; но она решила остаться в Порто-Венере еще на некоторое время – она сама не могла объяснить, почему ей так полюбилось это унылое и нищенское местечко.
Бывают душевные состояния, которые можно чувствовать, но трудно определить. Те-резе удавалось излить душу только в письмах к матери.