— Не спеши, малыш… — новый голос, но такой знакомый, родной. — Выпей… вот так, малыш, глотай. Осторожно.
Горькое.
И травяное, со знакомым кисловатым послевкусием.
— Потерпи, уже все закончилось.
Неправда!
— Тихо-тихо… я тебе не враг.
Янгар помнит.
Друг.
Толстый каам с обрезанным именем, которое дают изгнанникам. Но он сам ушел, пытаясь понять, кем же является. И просил забыть о мести. Янгар не послушал.
— Просто поспи, ладно? Попытайся хотя бы…
Сон от трав тягучий. Сквозь него Янгхаар слышит звуки. Скрип колес. И лошадиное ржание. Голоса… больше не задают вопросов.
Качает.
Колыбель выстлана мягким мехом. От него тоже пахнет травами. Мех порой раскрывают и тогда возвращается боль. С нею приходит Кейсо. Он уговаривал потерпеть. И наново сдирал кожу…
…повязки.
Они прилипали к ранам, которых было слишком много, чтобы они могли зарасти сами.
Было тяжело.
Дышать.
Пить.
Глотать густой, вываренный бульон, которым Кейсо отпаивал с ложечки, как младенца. Даже просто находиться в сознании сколь бы то ни было долго, оказалось непосильным почти делом.
Боль заглушала все.
И травы Кейсо помогали слабо.
А потом, когда Янгар почти смирился с тем, что так будет всегда, к нему прикоснулись другие руки. Они были холодны.
И такой родной голос произнес:
— Не уходи. Пожалуйста.
Глава 36. Нити судьбы
Я знала, что люди жестоки. И что порой жестокость их лишена всяческого смысла, но это…
…их я увидела издали.
Белое поле, лиловые тени, словно кружевная шаль.
Кромка леса. Ели. Осины, чьи ветки украшают ледяные ожерелья. И весеннее, все еще робкое солнце, забравшееся высоко.
Дорога.
Серая полоса где-то у самого горизонта.
Я смотрю на нее до рези в глазах. Какой уже день я выхожу сюда и, присев на вывернутую осину, жду… с каждым днем ждать все сложней.
И голосок сомнений шепчет, что, верно, Янгар уже не вернется. Да и зачем ему? Он нашел себе другую женщину, красивую и… живую.
А я?
Я вот сижу, глажу обындевевший ствол, не ощущая ни холода, ни боли, пусть бы ледяное крошево и расцарапало ладонь. Мои руки грубы, а ногти желтеют. Лицо перечеркнуто шрамом, а на плечах проклятьем лежит медвежья шкура.
Сумею ли избавиться от нее?
Осталось не так долго, но… кем я стану после?
И все же я приходила на окраину леса, садилась и ждала…
…дождалась.
Лошадка брела, проваливаясь в сугробы по самое брюхо. Она была невысока и лохмата. В гриве ее застряли колючки репейника, а гнедую шкуру украшали шрамы. Грязный хомут был слишком велик для нее, а массивные дровни и вовсе казались неподъемными. И все же лошадка брела.
Тащила.
И человек, который шел рядом, марая белизну поля цепочкой свежих следов, придерживался рукой за оглоблю.
Его я узнала сразу, пусть и был он облачен не в шелковый халат, а в косматый овечий тулуп. Правда он был подпоясан широким алым поясом, а лысую голову прикрывала высокая кунья шапка, лихо заломленная на левое ухо. Кейсо ступал легко, будто бы и не было сугробов. И лошадку, когда та останавливалась, тянул вперед.
— Эй, — завидев меня, Кейсо остановился. — Госпожа медведица, покажись.
Я вышла из тени.
Не к нему, но к тому, кто лежал на дровнях, укутанный в меховые одеяла.
Бежала?
Летела по снегу. А он, цепляясь за длинный мех моей шкуры, делал ее невыносимо тяжелой, словно тянул обратно, в лес.
— Помоги, — попросил Кейсо, отступая. И лошадка, вдохнув звериный мой запах, попятилась. И была остановлена твердой рукой. — Если можешь, помоги ему. Пожалуйста.
Как?
Я вглядывалась в такое родное лицо и кусала губы, пытаясь не расплакаться.
Кто сделал это?
И за что?
— Он сильный мальчик, — теплая рука Кейсо нашла мою ладонь. — Он выкарабкается. Нужно только помочь немного…
…его сердце стучало медленно, тяжело.
И запах крови, свежей и старой, пропитавшей повязки, дурманил.
Я сглотнула слюну.
— Нам некуда больше идти, — Кейсо пытался поймать мой взгляд. — У него столько врагов, что… добьют.
…и я не друг.
Я хийси-оборотень, нежить.
И солнце слепит мне глаза, а в голове одна-единственная мысль: Янгхаар Каапо все равно умирает. И смерть его мучительна. Разве не милосердно было бы отпустить его.
Я сумею убить быстро.
И сердце будет сладким… слаще меда…
— Нет, — сказала я себе.
А Кейсо только хмыкнул и, вцепившись в поводья, потянул лошадку назад. Она пятилась по собственному следу.
— Стой, — я понимала, что это правильно.
Они должны уйти.
Оба.
Слишком много ран. Крови. Искушение, преодолеть которое я не сумею… и однажды убью.
— Ты… — мне сложно смотреть в глаза человеку. — Ты не должен оставлять нас наедине.
Кейсо кивнул.
Понял?
Вряд ли. И я не знаю, как рассказать о том, что испытываю. Гнев. Жалость. Страх оттого, что Янгар умрет здесь, на поле, не дождавшись помощи. И ужас при мысли, что, помогая, сама убью его.
— Я слышу его сердце, — не удержавшись, я коснулась темных волос. — И помню вкус его крови. Мне… сложно. Если я пойму, что мне… слишком сложно, я уйду.
— Спасибо.
Пожалуйста.
В Горелой башне хватит места для всех.
— Медведица, — Кейсо повис на поводьях, удерживая лошадку, которая трясла головой и всхрапывала. — По нашему следу идут. И можно ли сделать что-то… чтобы не дошли?
Я кивнула: и делать ничего не понадобится. Горелая башня спрятана за заговоренными тропами. Кого бы ни послали по следу Янгара, он уйдет ни с чем.
При мысли об этом я испытала злую радость.
Тем вечером душа Янгхаара Каапо едва не покинула тело. Тем вечером я, глядя в безумные беспамятные глаза, умоляла бездну, в них живущую, дать Янгару сил. И та откликнулась.
— Ты… — он произнес лишь это слово.
— Я, — ответила я, наклоняясь так, чтобы коснуться израненных губ.
Я не стану брать его кровь.
Мне просто нужно знать, что Янгхаар Каапо будет жить.
Губы его были теплыми.
— Он был… забавным, да, — Кейсо сидел на корточках, с трудом удерживая собственное неповоротливое тело на весу. — Диким совершенно.
Перед каамом лежала груда еловых веток, которые он очищал от игл. Иглы складывал в высокую ступку, стенки которой уже позеленели от травяного сока.
Я ломала освобожденные от игл ветки. Позже они отправятся в стеклянный шар, на дно которого Кейсо нальет воды, сыпанет белых кристаллов, а затем, закопав шар в угли, будет сидеть всю ночь, поддерживая в очаге правильный жар. К утру в шаре останутся выплавленные ветки и желтая, тягучая, словно мед, жижа.
— Все думал, убить меня или не стоит.
— Зачем убить?
Кейсо добавит в жижу березового дегтя и синей глины, которой еще оставалось на дне холщового мешка, одного из многих, привезенных каамом.
— Просто так. У меня была лошадь, а у него не было.
— И это повод?
— Убивают и за меньшее, — он тщательно перемешает смесь, цвет которой сделается бурым, словно грязь. И вонять она будет грязью. А Кейсо, вооружившись костяной лопаточкой, будет размазывать жижу по ранам Янгара.
Только сначала повязки снять придется.
— А кроме лошади, сама считай: одеяло теплое, плащ, котелок, съестного немалый запас, — он перечислял спокойно, с улыбкой. — И монет при себе я имел.
— И ты позволял ему…
— Почему нет? Каждый сам выбирает свою дорогу.
Повязки приходилось размачивать, подолгу, и снимала я их осторожно, но ему все равно было больно. И Янгар выпадал из забытья. Он пытался отстраниться, отвести мои руки, не понимая, что собственные его закованы в колодки лубков. И шею вытягивал, хрипел.
А я старалась не поддаваться жалости.
Под повязками собирался гной.
И сами раны, не смотря на все усилия каама, не спешили рубцеваться.
— Нет, убить себя я бы не позволил, но разочаровался, да… — Кейсо, взвесив ступку в руке, ставит ее на колено. — А он предложил мне награду. Сам оборванец, но уверен был, что станет великим… стал.
Тишина длилась недолго.
Трещало, обгладывая ветви, пламя. Поскрипывали ставни. И сама Горелая башня кряхтела, жалуясь на весеннюю сырость. Трехдневная оттепель подтопила ледяные оковы, и по стенам поползли первые талые слезы. Сырость пробивалась внутрь башни, и на ступенях появились лужицы. К рассвету они превращались в ледяное кружево, но к обеду вновь истаивали.
— Первые свои честные деньги… — Кейсо искоса смотрит на меня, но я молчу, готовая слушать. И он кивает, отчего подбородков становится больше, они наползают друг на друга, как грибные наплывы на коре дерева. — Городок был… побережье… гавань… и бои, на которых любой выступить может. Он и полез… думал, что лучший боец. И был лучшим.