Верен изменился в лице. Свирепо вытаращил блёклые рыбьи глаза. Тоном, не терпящим возражения, приказал:
– Так, за мной, быстро! – и спросил уже мягче, с тревогой, – ты идти-то можешь?
– Раньше как-то ходил! – усмехнулся цергард. – А куда?
– В перевязочную. Здесь у меня ничего нет.
Перевязочная располагалась этажом выше. Личного жилья эргард не имел за ненадобностью, обретался в комнате при лабораториях университетского госпиталя. Когда-то у него неподалёку была собственная квартирка в старинном жилом доме, но после гибели жены он не мог в ней оставаться. А теперь уже и дома того не сохранилось, рухнул старичок, сметённый взрывной волной.
В первой перевязочной оказалось занято. И во второй, и в третьей. Коридор был забит ранеными – с юга только что пришёл большой эшелон. Остро пахло нечистотами, немытым телом и гангреной.
– Зачем я тебя наверх потащил? – злился Верен. – Надо было самому за бинтами сгонять… Ладно, давай сюда! – он отпер дверь пустого кабинета. – Заходи, ложись.
Эйнер зашёл, но ложиться не стал. Спросил только:
– Ты что, дурак?
Потому что кроме шкафа с медикаментами, единственной мебелью в кабинете было гинекологическое кресло.
– Да какая к чёрту разница? – отмахнулся добрый друг. – Я дверь запру. И достал из шкафа шприц.
– Это что? – с лёгким беспокойством осведомился Эйнер, подглядывая углом глаза, как стеклянная трубка наполняется розоватой жидкостью. Как-то не доверял он медицине, даже если исходила она от лучшего друга.
– Анестезия, – буркнул тот сосредоточенно.
– Ох, жалко тратить! – дефицитная была вещь, ни к чему бы расходовать по пустякам.
Верен считал иначе.
– Ещё я вивисекцией не занимался! Не на передовой, слава Создателям! Смори, как у тебя всё присохло, отдирать придётся!..
Эйнер хотел посмотреть, но не успел – заснул. И что там с ним делали дальше, не знал. А когда проснулся, увидел Верена с чистой рубашкой в руках.
– Вот, держи. Я твою в стирку выкинул.
– А эта чья? Откуда? – спросил цергард с подозрением, соображал он ещё плоховато.
– Моя. Из комнаты принёс.
– Ты что?! – возмутился Эйнер. – Тыуходил?! И оставлял меня тутодного?! А если бы кто вошёл?!
Верен не удержался, прыснул, представив, как акушер Смидра входит в свой кабинет, а там, неудобно перекосившись в кресле, без рубашки, с перевязанным плечом дрыхнет, ни больше, ни меньше, один из девяти Верховных цергардов Федерации! Есть от чего спятить!
– Обошлось же! – сказал он, отсмеявшись.
Они вернулись в лабораторию. По дроге Эйнера пошатывало, как пьяного, друг придерживал его за рукав.
– Зачем приходил-то? – спросил он внизу. – Я имею в виду,на самом деле.
– Похвастаться, – был ответ. – Последнего вчера взяли. По крайней мере, из этой партии.
– Ты уверен? – уточнил Верен. – Анализ не будем делать?
– На все сто. Пришелец. Я их уже нюхом чую. Без всяких анализов.
Минуту оба молчали. Потом Верен задумчиво покачал головой.
– Не представляю, как вы их вычисляете, – вымолвил он. – Такая неразбериха кругом, беженцы, мутанты… Столько народу вообще без документов…
– А! Вот в этом-то их ошибка! У них-то все документы в порядке – не подкопаешься. Идеально сделано.
– И что? – не понял Верен.
– То, что у нас, слава Трём Создателям, бюрократическое государство. И если кто-то откуда-то прибыл, он должен был откуда-то убыть. И там, на местах, должны были остаться отметки и сведения. А их нет. Будто из пустоты люди объявились… – он на секунду задумался. – На их месте я поделывал бы документы убитых. Тоже не лучший вариант, есть опасность, что сличат фотографии, но всё-таки меньше шансов повалиться. Труднее делать запрос, – и заключил не без злорадства, – Паршиво у них там разведка работает. Как дети малые!
– Сказал что-нибудь?
– Молчит пока. Все молчат. Ничего, разговорятся. – контрразведчик зловеще усмехнулся.
– И всё-таки я не понимаю, – Верен продолжал когда-то давно начатый разговор, – почему ты не можешь предъявить вашим идиотам результаты анализов? Доказательство неопровержимое! Совсем иной состав крови!
– Потому что наши идиоты скажут: новый вид мутации. И объявят меня психом. Они только этого и ждут, уж поверь! Нет, пока не найдём транспорт – даже заикаться нельзя.
– Между прочим, – сменил тему эргард, – ты ещё не сказал, где тебя прострелили.
– Под Крумом, ночью. Я туда на задержание ездил.
– Сам лично на задержание? – удивился друг. – Ваши специалисты без тебя не справились бы?
– Просто мне было интересно посмотреть на его жильё, – пояснил Эйнер.
– И что там было? – Верену тоже стало интересно. Ему представилась полутёмная комната, заставленная диковинными приборами и аппаратами, с телеэкраном во всю стену и огромными колбами с заспиртованными людьми.
– Ничего, – разочаровал его цергард. – Обыкновенно, как у людей. Наверное, они успели всё подчистить.
Потом он стал рассказывать о ночном происшествии, и страшные события в его изложении выглядели очень забавными. Особенно развеселил друзей эпизод, в котором глава контрразведки лично вооружает инопланетного шпиона собственным пистолетом, потому что «какая ни есть, а всё живая тварь, жалко, если пожрут», а потом ещё и отключается у него на плече, будто у любимого дядюшки.
…У Верена было хорошо. Тесно, зато тепло – госпиталь отапливался по третьей категории. Из лаборатории попахивало какими-то химикатами, но запах был мирным, успокаивал. Уходить не хотелось. Они ещё долго сидели рядом, забравшись с ногами на кушетку, потягивали горячий харат из одной кружки – лишнюю посуду хозяин не держал, вспоминали старых школьных знакомых, с которыми Верен встречался часто, но Эйнеру служба не позволяла.
– У Трогра погиб младший брат, нормальный, между прочим, не «болотный», – рассказывал последние новости Верен. – Говорит, родители от горя в полной невменяемости, старших детей видеть не хотят. Амра Коре-ат вышла замуж, за какого-то парня из Академии ВВС, не из наших. И Гедар женился, и Бору…
– Поветрие какое-то! – рассмеялся Эйнер. Что это их всех разобрало, одновременно? Семейным, разве, паёк увеличили? – и полюбопытствовал. – А дети есть?
– Пока нет, ни у кого. Рано ещё, вроде.
И тут Эйнер вскинул на друга красивые серые глаза. Они вдруг стали большими и испуганными. Спросил страшным шёпотом, как заговорщик:
– Слу-ушай! А у кого-нибудь из наших ВООБЩЕ ДЕТИ ЕСТЬ?! Хоть у одного?!!
Верен выронил кружу, остывший харат вылился на бурое солдатское одеяло.
Они вспоминали долго. Перебирали в уме друзей, знакомых, и знакомых тех знакомых, и ничего радостного вспомнить не могли. Получалось, что никто из выросших «детей болот» собственного потомства пока не имел. Хотя, самым старшим из них было хорошо за двадцать.
– Может, просто не успели? – предположил Эйнер. – Может, не хотят? Лично я в ближайшее время тоже заводить детей не стал бы…
– Не исключено, – охотно согласился друг. – Какие наши годы, в конце концов!
– Но знаешь, – цергард снова понизил голос, смотрел не прямо, а куда-то в сторону, отводя глаза, – ты всё-такипроверь. Так, для спокойствия души.
Верен молча кивнул.
В штаб Верховный цергард вернулся ко второму закату.
И первым, кого увидел он у дверей своего кабинета, был юный агард Тапри, уныло подпирающий стенку.
Для него день сложился ужасно. Он не ел со вчерашнего утра, он не успел выспаться. Его грубовато растолкали, привели к кабинету Верховного цергарда Эйнера и велели ждать. Он ждал и ждал, час, другой, третий. Он ждал весь день. Уйти боялся – вдруг вызовут? Отлучался всего пару раз – в туалет, где не столько справлял нужду – особо-то и нечем было – сколько плакал неслышно, запершись в кабинке. Он чувствовал себя одиноким и забытым, вырванным из привычной жизни и брошенным на произвол судьбы. Там, в родном Круме, он был не бог весть кем, но всё-таки был, нёс важную службу, имел приписку и паёк. Здесь, в столице, его почти не существовало. До него никому не было дела. Забрали его неожиданно, без отметки о выезде, значит, документы теперь не действительны. И вернуться назад самовольно нет никакой возможности, остановят на первом же блокпосту, могут даже пристрелить сразу, как дезертира тыла. А есть хочется невыносимо…
Мимо по коридору время от времени проходили контрразведчики, все в таких чинах, что дух захватывало. В приемной, за длинным столом сидели двое, в звании старших агардов, не то секретари, не то охранники. Осмелев от отчаяния, Тапри пытался воззвать к их состраданию, привлечь внимание к скромной своей персоне. На него смотрели как на пустое место и цедили сквозь зубы: «Ожидайте».