— Я вижу армию, готовую к битве. Я вижу Генерала, стоящего одиноко. Я вижу предателя у ворот. Я вижу жертву.
— Нельзя ли поточнее?
— Я говорю, ибо должен и не смею молчать. Мертвые пробудятся в залах Хель. И Безымянный восстанет. И Девять миров погибнут, если не пробудятся Семь Спящих. И Громовержец вырвется из Нижнего мира…
— Дальше! — торопила Мэдди.
Но цвета Шепчущего внезапно потускнели, он снова стал почти похож на камень. Мэдди поняла, что рядом кто-то есть: вороватое движение в тенях, тихий хруст гравия на полу. Она резко проговорила заклинание: «Повернись, в руках очутись», сплела руки руной Наудр, потянулась во тьму и выдернула из нее нечто маленькое, с мохнатыми ушами, золотыми глазами, в кольчуге с головы до пят.
— Снова ты! — недоверчиво воскликнула Мэдди.
Любопытство Сахарка в конце концов довело его до беды.
— Убей его, — приказал Шепчущий.
Мэдди посмотрела сверху вниз на оцепеневшего гоблина.
— Что, шпионил?
— Убей его, — повторил Шепчущий. — Не дай ему уйти.
— Не буду, — отрезала Мэдди. — Хватит с меня твоих кровожадных просьб. Я знаю этого гоблина, он был моим проводником.
Шепчущий раздраженно хмыкнул.
— И что с того? Хочешь, чтобы он доложил о нас?
Сахарок осторожно покосился на Мэдди и спросил:
— А что докладывать-то? Я ничего не знаю и знать не хочу. Вообще-то, — на него снизошло внезапное вдохновение, — я, кажется, потерял память, ничего не могу припомнить, знаешь ли. Так что тебе нечего беспокоиться насчет того, что я мог слышать. Иди своей дорогой, а я тут полежу тихонечко…
— Так я ему и поверил, — заявил Шепчущий. — Он все слышал.
Сахарок принял обиженно-изумленный вид.
— Я знаю, — согласилась Мэдди.
— Тогда чего ты ждешь? У нас нет выбора. При первой же возможности он доложит своему хозяину. Просто убей его, будь хорошей девочкой и…
— Замолчи, — велела Мэдди. — Никого я убивать не стану.
— Вот слова истинной дамы, — с облегчением похвалил Сахарок. — Ты же не станешь слушать эту гадкую штуку. Ты хочешь тихо-мирно вернуться к Оку Лошади. Что толку оставаться тут дольше, чем необходимо, правда?
— Заткнись, Сахарок. Ты отведешь нас в Надземный мир.
— Что? — рявкнул Шепчущий.
— Ну, очевидно, мы не можем оставить его здесь, и нам надо найти безопасный выход из холма. Вот я и подумала…
— Ты услышала хоть что-нибудь из того, что я тебе сейчас говорил?
— Ну… — замялась Мэдди.
— Я только что сделал важное предсказание, — напомнил Шепчущий. — Ты представляешь, как тебе повезло? Я четыреста лет просидел в той чертовой огненной яме, Песья Звезда каждый день таскался ко мне, однако я и словечка не проронил.
— Но разве ты не должен рассказать все это Одноглазому?
Шепчущий фыркнул.
— Что толку? В прошлый раз глупец позволил себя убить.
В этот миг они услышали звуки. Что-то бухало вдалеке, прямо над головой, слишком размеренно, чтобы быть случайностью, и посылало ударные волны по всему полому холму, отчего каменные стены дрожали.
Бам-бам-бам!
Бам-бам-бам!
— Что это? — спросила Мэдди.
— Неприятности, — ответил Шепчущий.
Звуки напомнили Мэдди пушечные выстрелы, а Сахарку — народец тоннелей за работой. Что-то копают или, возможно, взрывают, а теперь добавился еще и шелест песка, оседающего на лестницу с потолка.
— Что это, Сахарок?
Гоблин, как обычно, пожал не одними плечами, а всем телом.
— Похоже, это рядом с Оком Лошади. Наверное, опять ваши приперлись. В последнее время люди поднимают чертовски много шума.
Мэдди гадала, сколько времени провела под землей. День? Два?
— Но нам надо наружу. Можно ли обойти холм Красной Лошади?
— Можно-то можно, но окружная дорога неблизкая, почти до самых Спящих, и…
— Хорошо. По крайней мере, она безопасна.
Безопасна, думал Сахарок. Безопасна? Его пугала сама попытка соединить безопасность и Спящих в одном предложении, даже в одном абзаце. Но сделать вид, что наверху ничего не грохочет, было невозможно, к тому же чуткие уши гоблина начали различать и другие звуки: поступь тяжелых лошадей, скрип колес и, время от времени, лязг металла по металлу…
— Эхе-хе, — проронил Сахарок.
— Что такое?
— Похоже, они пытаются забраться внутрь.
В его голосе звучал скептицизм: за пятьсот лет осады (так он это воспринимал) людям ни разу не удалось хоть на щелочку приоткрыть парадный вход в Подземный мир, однако вот они, в прямом смысле пробивают себе дорогу в скалу.
— Капитану это не понравится, — сказал Сахарок. — Все это ему очень не понравится.
На краю леса Медвежат сидел Локи. Голова у него все еще болела. Пламя — его имя, и пламя — его характер, и в Подземном мире Локи дал ему волю, ругаясь на множестве языков и ломая множество маленьких ценных предметов, которым не повезло оказаться поблизости.
Он знал, что ошибся. Он недооценил Мэдди, и не один раз, что простительно, а дважды, что непростительно. Он был беспечен и самодоволен. Он был обманут — девчонкой! — и, что, разумеется, хуже всего, он позволил ей уйти с Шепчущим.
Шепчущий. Трижды проклятая штуковина. Именно поиски оракула, а не страх перед людьми на холме выгнали Локи из его крепости, хотя теперь, наблюдая за холмом с подходящего дерева, он чувствовал себя не в своей тарелке при виде людской толпы, собравшейся вокруг Ока Лошади.
Туда явились констебль, мэр в форменной шляпе, несколько сотен мужчин и женщин, вооруженных вилами и тяпками («Как грубо», — подумал Локи), выводок невоспитанных детишек, несколько землеройных машин, запряженных быками, и, разумеется, пастор, который нарядился в праздничную рясу, уселся на белого коня, взял с собой подмастерье и вслух читал из Книги Бедствия.
Все это само по себе было не так уж необычно. У людей время от времени начинались волнения, в основном из-за плохого урожая, падежа скота или вспышки холеры. Как правило, люди винили фейри во всех несчастьях, с годами родилась легенда, и теперь большинство деревенских, как и Нат Парсон, верили, что холм — обиталище демонов.
Локи никогда этому не препятствовал. В целом страх удерживал людей в отдалении, и, когда они выступали против гоблинов (примерно раз в двадцать лет), размахивая знаменами и реликвиями, клянясь выжечь паразитов раз и навсегда, они редко задерживались надолго. Двух-трех дней — и одного-двух заклинаний поэффективнее — обычно хватало, чтобы остудить их пыл. Кроме того, Око было надежно заперто. Запечатанное рунами, оно исправно противостояло любой попытке людей пробраться внутрь.
И все же на этот раз Локи было немного не по себе. Землеройные машины — что-то новенькое; за все годы, проведенные под холмом, он ни разу не видел такого большого и хорошо организованного сборища. Что-то случилось и распалило их. Набег, что ли? Какая-то шутка, выкинутая гоблинами в его отсутствие? Слишком поздно он сказал себе, что надо уделять больше внимания происходящему в Надземном мире, в особенности следить за пастором. Но, как всегда, приходилось отвлекаться на Шепчущего. Энергии этой штуке, похоже, было не занимать. Долгие годы большая часть сил Локи уходила на то, чтобы держать оракула в узде. А затем явилась Мэдди, и все внимание переключилось на нее.
И вот результат — кошмарная неразбериха.
Локи вздохнул. Трудно было выбрать худшее время для утраты Шепчущего. Локи не особо боялся людей. Пусть его чары перевернуты, он все равно не стал беспомощным. Даже машины — не такая уж угроза, им потребуются недели, а может, и месяцы, чтобы достать его.
Чего он боялся, так это их фанатизма, который сам по себе быстро погас бы, но в подходящее время да с подходящим лидером, который пробудил его, разворошил его, раздул его, накормил молитвами и Бедствием…
Разумеется, Локи слышал рассказы. Он сплел действенную шпионскую сеть с центром в своей крепости в Подземном мире и знал, что в последние несколько сотен лет слово из Края Света становится все сильнее, — слово Ордена, последователей Безымянного. Нарастает противоборство между людьми и фейри, что грозит величайшей Чисткой, Священной войной, которая сметет фейри с лица всех миров.
В Крае Света, если верить слухам, построены соборы, высокие, как горы, большие, как города, в них экзаменаторы держат суд, а их подмастерья свиток за свитком копируют бесконечные взывания на разукрашенном пергаменте.
В Крае Света правит Орден. Дурную кровь практически вычистили, с гоблинами и прочими паразитами разбираются эффективно и беспощадно. Если в Крае Света овца или корова родилась с рунной меткой, все стадо без промедления режут, если же — Законы милосердны — метку носит человеческий ребенок, его отбирают и передают под опеку экзаменаторов и никто о нем больше не слышит.