— Нет! — сказал Чарлз Хэлоуэй.
«Нет». Шевельнулись миллионы мертвых губ.
Вилл бросил вперед горящую спичку. В зеркалах гармошка юных обезьян сделала то же самое, умножив бутон сине-желтого пламени.
— Нет!
Каждое из зеркал метало дротики света, которые незримо пронизывали кожу, погружались в плоть, искали сердце, душу, легкие, чтобы заморозить кровь, перерезать нервы, извести Вилла, парализовать его и ударить по сердцу, как по мячу.
Старый-престарый старик упал на колени, словно ему подрезали сухожилия, и такую же просительную позу приняли его изображения, эти полчища повторений его испуганного я, постаревшего на неделю, на месяц, на два года, на двадцать, пятьдесят, семьдесят, девяносто лет! И с каждой секундой, минутой, попо-луночным часом, что ему еще, быть может, оставалось жить, погружаясь в безумие, волосы их все сильнее седели, кожа все больше желтела, зеркальные рикошеты высасывали его кровь, сушили его губы, грозя превратить его в распадающийся скелет и рассыпать по полу мотыльки его праха.
— Нет!
Чарлз Хэлоуэй выбил спичку из руки сына.
— Папа, не надо!
Потому что в наступившей темноте неуемная толпа стариков снова двинулась вперед с колотящимися от нетерпения сердцами.
— Папа, мы должнывидеть!
Вилл чиркнул второй, последней спичкой.
И в свете ее увидел отца, который поник с зажмуренными глазами и сжатыми кулаками, увидел всех этих стариков, которые заковыляют, поползут к ним на коленях, как только погаснет этот последний огонек. Он схватил отца за плечо, встряхнул его.
— О папа, папа, мне все равно, сколько тебе лет, сколько бы ни было! Мне совсем все равно — все-все! О папа, — кричал он, плача, — я люблю тебя!
И Чарлз Хэлоуэй открыл глаза, и увидел себя, и свои подобия, и своего сына, держащего его за плечо, увидел мерцающий огонек и мерцающие слезы на щеках сына, и внезапно, как это уже было один раз, перед его глазами возник образ Ведьмы, и вспомнилась библиотека, вспомнилась победа одного, поражение другой, и к этому добавился звук выстрела, полет меченой пули, зрелище отхлынувшей толпы.
Всего одну секунду продолжал он еще смотреть на множество своих я, на Вилла. Изо рта его вырвался слабый звук. За ним последовал звук посильнее.
А затем он дал лабиринту, зеркалам и всему Времени — впереди, позади, кругом, вверху, по бокам, рассеянному в нем самом, — единственный возможный ответ.
Широко раскрыв рот, он испустил самый громкий изо всех звуков.
Будь Ведьма жива, она узнала бы этот звук и умерла бы снова.
Глава пятидесятая
Джим Найтшейд, улизнувший через запасной выход и затерявшийся на территории Луна-Парка, остановился на бегу.
Человек с картинками, снующий где-то между черными шатрами, остановился на бегу.
Карлик замер.
Скелет повернулся.
Все услышали.
Но не тот звук, который издал Чарлз Хэлоуэй, нет.
А ужасные звуки, которые последовали за ним. Сперва одно зеркало, потом второе, потом, немного спустя, третье, и четвертое, и следующее за ним, и еще следующее, и еще, по закону домино, вдруг затянули паутиной свои свирепые глаза, а затем рассыпались с тихим звоном и резким хрустом.
Только что перед Чарлзом Хэлоуэем словно уходила вдаль этакая стеклянная лестница Иакова, сжимающая и разжимающая гармошку изображений на страницах световой книги. И вот все пролилось метеоритным дождем.
Человек с картинками застыл на месте, прислушиваясь, и ему представилось, что его собственные глаза обратились в затянутые паутиной кристаллы и разбились на тысячу осколков.
Как будто Чарлз Хэлоуэй, снова став юным певчим, только в какой-то бесовской церкви, взял самую прекрасную в своей жизни, очаровательно веселую, высокую ноту, от которой сперва осыпалась чешуйками серебряная амальгама, потом распались отражения на стекле и наконец само стекло обратилось в крошево. Десять, сто, тысяча зеркал и вместе с ними стариковские портреты Чарлза Хэлоуэя окропили землю восхитительным луно-падом влажных снежинок.
Все из-за звука, который родился в его легких, прошел через горло и вырвался изо рта.
Все из-за того, что он наконец мог спокойно думать обо всем — о Луна-Парке, о холмах вокруг, о людях среди холмов, о Джиме, о Вилле, но прежде всего — о себе самом и жизни вообще… Вот почему во второй раз за этот вечер он закинул голову и выразил в звуке свое настроение.
И вот! Словно от труб иерихонских, с музыкальным раскатистым грохотом зеркала расстались со своими призраками, и Чарлз Хэлоуэй криком приветствовал свое вызволение. Отняв руки от лица, он подставил его несущим свободу яркому свету звезд и тусклому мерцанию огней Луна-Парка. Отраженные мертвецы исчезли, погребенные звонким оползнем, шумящим стеклянным прибоем у его ног.
— Свет… огни!
Чей-то голос вдали изгонял остатки тепла. Человек с картинками ожил и скрылся где-то между шатрами.
Посетители все исчезли.
— Пап, что тыделаешь!
Спичка обожгла пальцы Вилла, и он уронил ее, однако теперь вокруг было достаточно светло, чтобы он различил, как отец разгребает ногами мусор, ворошит зеркальные осколки, продвигаясь вперед там, где когда-то был, а теперь уже перестал существовать лабиринт.
— Джим?
Перед ними была открытая дверь. В льющемся снаружи тусклом свете гаснущей иллюминации Луна-Парка они рассмотрели восковые фигуры убийц обоего пола.
Среди них не было Джима.
— Джим!
Они уставились на выход, через который улизнул Джим, чтобы затеряться в сгустках ночи между черными шатрами. Погасла последняя электрическая лампочка.
— Теперь мыникогдане найдем его, — сказал Вилл.
— Найдем, — возразил отец, стоя во мраке. — Непременно найдем.
«Где?» — подумал Вилл… и остановился.
В дальнем конце центральной дорожки заработала карусель, и каллиопа принялась истязать себя музыкой.
«Там, — подумал Вилл. — Где, как не там, около музыки, быть этому сумасброду Джиму, с все еще лежащим в его кармане бесплатным билетом. Бьюсь об заклад!»
— Ох, Джим, чтоб тебя, будь ты проклят! — воскликнул Вилл, но тут же спохватился: «Нет-нет! Будь прокляты другие, ведь он уже проклят — или почти!.. Как нам теперь найти его в темноте, без спичек, без огней, и мы одни вдвоем на чужой территории?» — Как… — произнес он вслух.
Но его отец мягко, с признательностью в голосе сказал:
— Смотри.
И Вилл шагнул к дверному проему, за которым заметно посветлело.
Луна!
Слава богу.
Из-за холмов поднималась луна.
— Полиция?..
— Некогда. У нас всего несколько минут. Три человека теперь наша забота…
— Уродцы!
— Три человека, Вилл. Первый — Джим. Второй — мистер Кугер, который поджаривается на своем электрическом стуле. Третий — мистер Мрак со всей его наколотой братией. Спасти одного, отправить двух других ко всем чертям. Исчезнут они — исчезнут, сдается мне, и все уродцы. Ты готов, Вилл?
Вилл посмотрел на дверь, на шатры, на густые тени, на залитое бледным сиянием небо.
— Спасибо луне.
Крепко взявшись за руки, они вышли наружу.
И как бы приветствуя их, ветер принялся трепать брезентовый полог шатров — словно огромный доисторический змей-громовержец хлопал чешуйчатыми крыльями.
Глава пятьдесят первая
Они бежали сквозь аммиачный запах теней, бежали через чистый льдистый аромат луны.
Каллиопа давилась паром, шипела, барабанила, выводила трели.
«Музыка! — подумал Вилл. — Она кругится правильно или в обратную сторону?»
— Куда теперь? — шепотом спросил отец.
— Туда! — указал пальцем Вилл.
В ста метрах от них, за буграми шатров, вспыхнуло голубое сияние, в воздухе рассыпались снопы искр, потом снова сгустился мрак.
«Мистер Электрико! — подумал Вилл. — Точно — они взялись за него! Хотят посадить его на карусель, чтобы вылечить или добить! И если вылечат, тогда, боже мой, тогда будут уже два злыдня — он и Человек с картинками — против нас с напой! И Джима! Да, где же Джим? У которого сегодня одно, завтра другое, а… нынче вечером? Чью сторону примет он? Нашу! Дружище Джим! Конечно, нашу!»
Однако Вилл колебался. Разве бывает вечная дружба? Много ли стоит, много ли весит, сильно ли греет их дружба, с чем соизмерить ее перед вечностью?
Вилл поглядел влево.
Наполовину закрытый пологом шатра, застыл в ожидании Карлик.
— Пап, посмотри, — тихо воскликнул Вилл. — А там вон — Скелет.
Поодаль стоял, точно мертвое дерево, долговязый мужчина — сплошь мраморные кости, обтянутые египетским папирусом.
— Уродцы — почему они не останавливают нас?
— Боятся.
—Нас?
Отец Вилла пригнулся, выглядывая из-за пустой клетки.