— Боже всемогущий! — возопила она так, что я подпрыгнул, а она расхохоталась так громко, что эхо разнеслось по всей комнате. — Только не говори, что ты еще и рисуешь!
После этого с Констанс мы стали встречаться регулярно; именно она убедила меня, что не стоит вкладывать деньги в Чаплина, чье осознание собственной силы так же впечатлило меня, как его самовлюбленность — утомила.
— Я уже слышала, как он рассуждает о своих планах, — рассказала она мне. — Напиваясь, он всякий раз излагает свою философию, прямо Александр Македонский. Покорить мир до тридцати и все такое. Сам–то он, конечно, опоздал. Уверена, когда–нибудь он начнет свое дело — но инвесторов, которых он в это втянет, выдоит досуха. Понимаете, Чарли привлекают только те, кто знаменит так же, как он. Слава — единственное, что его интересует. Думаю, профессиональный психолог смог бы это объяснить. Он заберет у вас все до цента и, возможно, с лихвой потом вернет, но вы никак не сможете его проконтролировать. Вы станете просто разрекламированным банком, Матье. Сберегательной кассой для Чаплина, вот и все.
К моему облегчению, Чарли не стал просить у меня инвестиций в его затеи, хотя, полагаю, принял бы любые мои предложения. В тот год мы еще поддерживали дружеские отношения, но не особенно близкие: связывала нас только Амелия, которую Констанс отказывалась надолго выпускать из виду.
— Этот человек распутник, — говорила она мне. — Одна молоденькая дурочка за другой. Меня удивляет, что он с ней так долго. Я хочу быть рядом, когда он ее вышвырнет. Скоро ей исполнится восемнадцать, и тогда он от нее избавится.
Констанс все более завладевала моими чувствами — вплоть до того, что я понял: я в нее влюбился. Она же встречалась только со мной, однако взаимные страстные уверения ее, похоже, не интересовали. На мои восклицания: «Я люблю тебя», она реагировала фразами вроде: «Какой ты милый», или «Ты так добр ко мне». Это не означало холодность — на самом деле она умела весьма эмоционально выказывать свою радость, когда я приезжал и приглашал ее на обед или в концерт, — просто она с недоверием относилась к любым изъявлениям любви, тем более — публичным. Все больше ночей я проводил в ее квартире и уже подумывал отказаться от собственного дома, который все равно был слишком велик для меня, рассчитывая поселиться с нею, но она убедила меня его сохранить — просто на всякий случай.
— Не хочу себя чувствовать так, будто мы женаты, — сказала она, — словно пути назад нет. Если я знаю, что у тебя есть свой дом, мне безопаснее.
Я тоже об этом думал и уже намеревался сделать ей предложение, однако в прошлом я столько раз с переменным успехом проходил этот путь, что не желал создавать еще один не слишком удачный союз и разрушать нашу дружбу. Мы поведали друг другу о нашем прошлом, хотя я в рассказах о своих романтических отношениях старался не углубляться дальше 1900 года. Я всегда считал, лучше не утомлять людей странностями моего старения, подозревая, что возраст мой вызовет у них больший интерес, нежели моя личность.
— Я никогда не был женат, — солгал я. — Была только одна девушка, на которой я хотел жениться, но ничего не вышло.
— Бросила тебя ради другого парня? — спросила она, и я покачал головой:
— Она умерла, — сказал я. — Возникли… определенные неприятности. Мы были молоды. Это было очень давно.
— Жаль, — отозвалась Констанс, отводя взгляд — не зная, нуждаюсь ли я в утешении, и тот ли она человек, который может меня утешить. — Как ее звали?
— Доминик, — тихо сказал я. — Неважно. Я не люблю об этом говорить. Давай…
— И с тех пор у тебя никого не было? Ты больше ни в кого не влюблялся?
Я рассмеялся:
— Разумеется, были и другие. Я потерял счет людям, с которыми бывал связан, и к одной–двум женщинам я испытывал сильные чувства, сравнимые с теми, которые во мне вызывала Доминик. Ты, например.
Она кивнула и закурила еще одну сигарету, выпуская дым через нос и глядя куда–то в сторону. Я смотрел на нее, но она упорно отводила взгляд.
— А у тебя? — в итоге спросил я, желая прервать затянувшееся молчание. — Когда я услышу все о твоем чудесном прошлом?
— Полагаю, джентльмен никогда не захочет иметь дело с женщиной с прошлым, — улыбнулась она. — Разве не этому учат юных леди? Хранить чистоту и невинность для своих мужей?
— Поверь, не мне об этом судить, — признался я с улыбкой. — Ты даже не представляешь, какое долгое прошлое у меня.
— У меня, по сути, никогда и не было никаких отношений, — нерешительно сказала Констанс. — После смерти родителей я осталась присматривать за Амелией и последние несколько лет только этим и занималась. У меня здесь есть знакомые, мы унаследовали вот эту квартиру — вполне можно было никуда не уезжать. Затем Амелия познакомилась с Чарли, а я с тех пор изображаю при ней дуэнью. Иногда мне становится страшно: мне уже двадцать два, и лучшие годы позади. Я — будто старая дева, чья–нибудь тетушка из романов, которые все время читает Амелия. Ну, знаешь: девица отправляется в Италию, и там ее корсет развязывает какой–нибудь римский бог, а чопорная дуэнья стоит в сторонке и неодобрительно фыркает.
— Ты вовсе не старая дева, — с жаром возразил я. — Ты, наверное, самая…
— Прошу тебя, только без этой неуместной лести, — поспешно сказала она и, погасив недокуренную сигарету в пепельнице, встала и подошла к окну. — У меня нет трудностей с самооценкой, спасибо.
— Тебе нравится Калифорния? — спросил я после долгого молчания. В голове у меня начал складываться план — увезти ее из этого штата, от этих унылых людей, которые уже стали мне надоедать. Куда ни глянь, везде тут одержимы славой, движущимися картинками, горсткой значительных имен и тем, как оказаться поближе к ним на вечеринке.
— Почему нет? — безразлично отозвалась Констанс. — Здесь у меня есть все, что нужно. Друзья, жилье, ты… — В последней фразе прозвучала уступка.
— А что если мы отправимся в путешествие? — спросил я ее. — Мы могли бы поехать в круиз. Например, на Карибы?
— Звучит заманчиво. А я смогу одеваться как хочу, совсем перестать краситься?
. Чарли поссорился с ним, бог знает, почему, скорее всего, из–за пустяка, и не пригласил его на «Мьючуэл»
, когда поменял студию. Как бы то ни было, у парня настали тяжелые времена, и он просил меня помочь ему — вернуть расположение Чарли, — а я всячески пыталась от него избавится. Никогда не понимала, почему люди думают, что раз мы с Чарли пара, значит, я могу добыть им роль в его фильме. Я решила привести его самого к Чарли — пусть разбираются между собой, — а мне хотелось пообщаться с кем–нибудь поинтереснее. Я нашла Чарли возле бассейна — он беседовал с Леопольдом Годовским
. Я знала, Чарли восхищается этим пианистом, и подвела к нему того парня; Чарли тепло пожал ему руку и пригласил присоединиться к беседе. Казалось, он очень рад его видеть. Я сказала, что вернусь в дом к остальным гостям, и Годовский решил пойти со мной. Я ни о чем таком не думала, мы просто поболтали несколько минут. Я сказала, что в детстве слушала его в Бостоне — мой отец был большим его поклонником. Ему польстило, что я об этом помню, и он рассказал анекдот о толстой певице–сопрано, которая пила виски, чтобы улучшить голос. Я посмеялась. Вот, собственно, и все. Затем по пути домой Чарли не сказал мне ни слова; я понимала, что его что–то разозлило, но я устала и не хотела потакать ему, расспрашивая, что же случилось, поэтому всю дорогу я притворялась спящей, а дома сразу же легла. Я не хотела в ту ночь возвращаться домой к Амелии, надеясь, что к утру все уладится.