Я с детства помнила эту историю, которую когда-то прочла в тех же журналах с испугом и отвращением, но у меня, менее впечатлительной, чем Тина, чувства эти не переросли в неотвязный страх. Напрасно пыталась я успокоить Тину, уверяя, что процессы над ведьмами происходили очень и очень давно, что спустя столько времени ни одна ведьма не может добраться до ее окна и унести на Блокулу,
куда ведьмы летают на свои шабаши. Тина поддакивала каждому моему слову, но дрожала не переставая, и я поняла, что она меня просто не слышит. Тут мне пришла в голову счастливая мысль:
— Послушай, Тина, знаешь ли ты, что мистер Эллин жил когда-то в Швеции? Он наверняка все знает о тамошних ведьмах и убедит тебя, что они не могли добраться до Англии и мучить тебя здесь.
— Да? А я и не знала, что мистер Эллин долго жил в Швеции! — отозвалась Тина с явным облегчением. — А кто вам про это сказал?
— Миссис Рэндолф.
— Вы думаете, он захочет рассказать мне про этих ведьм?
— Ну конечно.
Ее перестала бить дрожь.
— Как хорошо, что он жил в Швеции и теперь может точно сказать, что ни одна ведьма не убежала и не поселилась в Англии. Конечно, очень многих тогда убили, но самые хитрые могли спастись бегством. Довольно и одной такой ведьмы, чтоб натворить немало бед, ведь правда?
Я сделала все, что было в моих силах, стараясь убедить Тину, что ни одной ведьме не удалось бежать, но пусть я была лучше всех на свете, я не жила в Швеции, поэтому на мои слова нельзя было положиться. Все-таки она доверчиво прильнула к подушке и открыла глаза только для того, чтобы спросить сонным голосом:
— А почему мистер Эллин сейчас не живет в Швеции?
— Наверное потому, что предпочитает жить у себя на родине.
— Мисс Уилкокс все думала, чем он зарабатывает на жизнь. А вы не знаете?
— Тина, дорогая, мистер Эллин сам нам скажет, если захочет.
— А спрашивать невежливо?
— Думаю, что нет.
— Но про ведьму, которая, может быть, убежала и спряталась в Англии, спросить можно? — забеспокоилась она и, получив заверения, что об этом можно, уснула.
Я спустилась вниз, намереваясь освежить в памяти книгу Энни, где ведьмы дули в замочные скважины церковных дверей и, собрав металлические стружки, образующиеся при изготовлении церковных башенных часов, и соринки с алтаря, сходились в песчаном карьере, а затем, задрав на голову сорочки, умащивали тело мазью троллей и, выкрикнув три раза подряд: «Антессер, приди и унеси нас на Блокулу!», мигом переносились в замок, стоявший среди бескрайних лугов, где устраивали пиршество, и так еженощно. Кроме того, они мучили священников и честных людей, чуравшихся колдовства. Они скреблись в окна — бедная Тина! — и, оставаясь невидимыми, впивались ногтями в головы ни в чем не повинных прохожих, до смерти задаивали коров, вытаскивали детей из кроваток и увлекали с собой на Блокулу; одевались они в красно-синие плащи и камзолы… Я снова читала, как король послал своих людей, «чтобы искоренить это адское племя путем покаянных дней и строгих допросов особ, подозреваемых в ведьмовстве». Посланные добросовестно исполнили королевское поручение, арестовав семьдесят взрослых ведьм и триста детей, сопровождавших их в полетах; двадцать три взрослых ведьмы и пятнадцать детей были тотчас осуждены и преданы смерти, очень многих умертвили впоследствии….
Этот рассказ, поразивший меня еще тогда, когда я была веселым, здоровым ребенком, сейчас произвел на меня ошеломляющее впечатление. Мудрено ли, что он так потряс Тину! Вся надежда была на то, что мистеру Эллину удастся рассеять ее страхи.
Он тотчас откликнулся на мой призыв. Разумеется, ему была отлично известна эта давняя история. Более того, он сам побывал на пресловутой Блокуле — Голубом острове, синим холмом вздымавшимся из вод. «Несчастные создания, они жестоко поплатились за несколько грубых шуток, да за ужасно невкусную еду, которой угощались на ужин: похлебку с капустой и салом, молоко, сыр и овсяные лепешки с маслом». Таковы были его объяснения, испугавшие меня поначалу: я решила, что он хочет отшутиться, но тревоги были напрасны. Он говорил с Тиной очень мягко и серьезно, как и следовало.
Бедные шведские ведьмы — женщины-тролли, как он их называл, — заслуживали жалости, а не осуждения; в те далекие дни судьи не понимали, что оовиняемых не за что было наказывать, ибо все они, и взрослые, и дети, пали жертвами душевного недуга, не менее прилипчивого, чем, скажем, эпидемия свинки, недавно прокатившаяся по Клинтон-Сент-Джеймс. Никто доподлинно не знает, что вызывало эту хворь, но очень может статься, что причиной тому был хлеб, выпекавшийся из зараженной грибком ржи. Известно, что и в других местах, в другое время люди, употреблявшие в пищу такой хлеб, вели себя диковинно. Но не меньше заболевших достойны были жалости и те, кто не страдал этой болезнью, ибо им тоже чудилось, что они слышат стуки, скрипы, царапанье, когда ничего такого и в помине не было, а все потому, что они верили в россказни больных о полетах на Блокулу и о пиршествах на бескрайних лугах. Это была грустная, очень грустная история! Как хорошо, что Мартина живет в наше просвещенное время! И уж совершенно невероятно, чтобы какая-нибудь так называемая ведьма сбежала в Англию; но даже если б, паче чаяния, сбежала — уже лет сто, по крайней мере, как она была бы покойницей. Да и в любом случае, такая ведьма не имеет силы над крещеным ребенком, верующим в Бога.
Увидев, что Тину вполне удовлетворили его объяснения, он стал увлеченно описывать детские и отроческие годы, которые он провел в Швеции, — стране, где расстилались безмолвные дремучие леса, где над голубыми озерами шелестели серебристые березы, где болота казались золотыми от ягоды морошки, а склоны гор были покрыты желтыми фиалками, и всюду царили покой и уединение. Особенно пришелся по душе Тине рассказ о том, как всякий раз, бывая у своих друзей, мистер Эллин навещает и свою старенькую няню, которая живет в маленьком домике среди сосен и всегда одета в черную юбку, красный корсаж и полосатый передник. Летом он всегда угощается у нее лесной земляникой со сливками, а зимой мчится по снегу на особых лыжах, каких и не видывали у нас в Англии.
— А сказки она вам рассказывала, когда вы были маленьким? — полюбопытствовала Тина.
— Еще бы! Но, разумеется, не об английских феях, — пояснил мистер Эллин, — а о великанах, троллях, эльфах, гномах, стучавших в горах молотками, о Неккане, игравшем на золотой арфе.
Тут он вынул из кармана книжку:
— А вот сказки, которые знают все шведские мальчики и девочки, только в пересказе для английских ребят.
Все Тинины страхи как рукой сняло! Она мигом сунула нос в книгу.
— Ой! — вскричала она, рассмотрев как следует подарок, — автор не поставил свое имя, а только инициалы, они ну точно как у вас: У.Р.Э. Это вы и есть им?
— Вы и есть он, — поправил ее мистер Эллин, стараясь уклониться от ответа с помощью короткого экскурса в английскую грамматику. Но тайное стало явным — смущение выдало его с головой. Я тотчас напустилась на него, от души возмущенная тем, что он посмел утаить от друзей и соседей, что он и есть тот самый У.Р.Э., чья история шведской литературы уже стала образцовой и чьи прозаические и стихотворные переводы шведских писателей покоряли читательские сердца своей силой и выразительностью. Примечательно, что никто из соседей не заподозрил в якобы праздном мистере Эллине знаменитого У.Р.Э., и я почувствовала гордость оттого, что давно угадала правду, но просто не дерзала задавать вопросы, чтобы не показаться нескромной.
Но мистер Эллин отнюдь не жаждал превратиться в литературную знаменитость и взял с нас с Тиной слово, что мы никому ничего не скажем. Постепенно он утратил свою обычную сдержанность и поведал кое-что еще. Его отец, трудившийся на дипломатическом поприще в России и Швеции, приложил немало стараний к улучшению наших отношений со Скандинавией. Учился мистер Эллин в Упсале и Оксфорде, потом служил в министерстве иностранных дел — занимался столь увлекательным предметом — заметил он иронически, — как подготовка торговых договоров между Швецией и Великобританией, производившей закупки шведского меха и древесины. В свободное же время, которого у него было предостаточно, он позволял себе дорогие сердцу литературные занятия, но неизменно соблюдал при этом анонимность в соответствии с правилами, которые ввели в министерстве в годы его молодости, и только недавно отменили.
Сказав все это, он, казалось, заколебался, продолжать ли дальше, но, в конце концов, бесхитростно признался, что около двух лет тому назад унаследовал от дяди с материнской стороны изрядное имение — Валинкур, расположенное в двадцати милях от Клинтон-Сент-Джеймс. Тут, подняв голову от сказок, в наш разговор вмешалась Тина:
— А я знаю это место. Но только по картинке. Вокруг еще такой большой парк. Это был самый красивый дом из всех.
— Каких всех? — спросили мы хором.
— В «Фуксии» была такая книжка. Вообще-то там не было хороших книжек, — заявила Тина с нескрываемым презрением, — но на столе в гостиной, рядом с комнатой мисс Уилкокс, лежала огромная толстенная книжища с рисунками старинных поместий. Читать было нечего, и я смотрела картинки и выдумывала всякие истории про людей, которые когда-то жили в этих дворцах. Валинкур был самый красивый.
— Весьма польщен, — улыбнулся мистер Эллин. Тина засмеялась и снова уткнулась в книгу. А он продолжал объяснять, почему не может поселиться в собственных владениях: по условиям завещания, вдова имеет право оставаться в имении до конца жизни; к тому же, там есть управляющий, которому было бы несправедливо указать на дверь. Но поскольку у него довольно собственных средств, он оставил должность в министерстве иностранных дел и поселился в Клинтон-Сент-Джеймс, чтобы быть поближе к Валинкуру и присматривать за хозяйством. (Впоследствии я узнала уже не от мистера Эллина, а от других, что жену его дяди, весьма неприятную пожилую особу, крайне возмутило завещание мужа, согласно которому имение перешло к племяннику, а не к ней.) Заметив, что он отчасти преодолел стеснительность, мешавшую ему говорить о себе, я призналась, как мне нравятся его переводы — «Odalbonden» Гейера
и «Liljor i Saron» Стагнелиуса
— прелестных «Лилий Сарона», и спросила, не подумывает ли он взяться за переводы романов Фредрики Бремер.