– Смотреть будут.
– Чего?
– Ну, как вы купаться изволите. Дескать, Манька в прошлый раз повсюду рассказывала, будто энто веселье незабываемое…
– Скажи им, что стриптиза не будет! – всё ещё как-то сдерживаясь, зарычал я.
– А почему?
– Музыки соответствующей нет!
– А ежели кого насчёт балалайки попросить? – продолжал докапываться этот идиот, потом посмотрел мне в глаза и всё понял.
Народ, ожидающий планового зрелища, начал потихоньку намекать…
– Когда ж начнут-то? У меня тесто в избе брошенное…
– А вот как участковый одёжку верхнюю сымет, так дочерь кузнецова корову и спустит. Ух, она у ей, говорят, дюже на милицейское исподнее злобная-а…
Вот и говорите мне потом, что народ и милиция едины! Господи боже, как же я скучаю по родному Лукошкину, по еремеевцам, по царю, даже по дьяку, чтоб его…
– Чего ж он тянет-то? У Степаниды, вон, дети не кормлены, изба не метёна, скотина не доена, забор не чинен, печь не белёна, поле не пахано, муж не поен…
– И не говорите, бабы!.. Совсем об людях не думает, стоит себе, в облака носом дует… Ровно и не ради него тут все собрались!
Да-а, а я раньше лукошкинцев ругал за простоту души… Погнали деревенские городских! Хихикнуть, что ли, для прикола? Или лучше расхохотаться демонически, по-театральному, чтоб дошло…
– Мам, мам, а правда девчонки говорили, будто бы сыскной воевода не как все крещёные люди купается, а в штанах коротеньких?
– Бог ему судья, доченька…
Вот после этой фразы я сдвинул брови и решительным шагом направился к гражданке Маняше. Люди в ожидании вытянули шеи, а Митька предусмотрительно отстал.
– Здрасте вам, Никита Иванович! – радостно защебетала она, не дожидаясь моего справедливого возмущения. – А я-то веду коровушку на бережок, свежей водички испить, и всё думаю, до чего ж сюда народ зачастил. Может, ищут чего? Вы не знаете?
– Ищут! Я знаю, чего они ищут и чего найдут! – грозно пообещал я, опасливо косясь на полные неизбывной любви глаза бодливой коровы.
Девушка держала скотину за рога, и крепкие крестьянские бицепсы рельефно прорисовывались под рукавами её рубашки. Пришлось снова пытаться решить проблему мирными методами…
– Дорогие деревенские жители! Как глава лукошкинского отделения я попросил бы всех и каждого не мешать нашему заслуженному отдыху. Демонстрация обнажённого милицейского тела откладывается на…
Договорить, дабы обозначить безнадёжно далёкие сроки, не удалось. При словах «обнажённое милицейское тело…» местные испустили дружный вздох, дочь кузнеца покраснела и перекрестилась, а удержать корову одной рукой не смогла бы даже хвалёная некрасовская женщина.
Чем я так не угодил этой хвостатой рогоносице? Издав победный «мык!», она взвилась на дыбы и кинулась на меня, как испанский бык на матадора. Отступать было некуда, позади река. Ну вот, собственно, в неё я и отступил красивым балетным пируэтом, сразу на глубину до пояса… Корова так глубоко не пошла, раздувая ноздри и жалобно мечась по пляжу в обиде на ускользнувшую добычу.
Деревенские удовлетворённо зашумели, кое-кто даже в ладошки похлопал. Митька с кем-то уже болтал, Маня стыдливо заливалась в голос, а из-за берёзок к речке неторопливо шёл грустный человек, и при его приближении всё веселье почтительно смолкло… Подошедший поправил полощущиеся на ветру пейсы, подобрал левой рукой подол длинных одежд, а правую вытянул в мою сторону в некоем благословляющем жесте…
– Аки Иоанн-Креститель, – сипло пискнул кто-то.
– А почему сразу нет? Все ми из колена Израилева, – раздумчиво кивнул Шмулинсон. – Таки рад категорически приветствовать вас, дорогой мой до гроба Никита Иванович!
– Добрый день, Абрам Моисеевич. – Я действительно был рад его видеть. – А вы какими судьбами в наши края?
– Таки вам подробно или при всех?
– Корову отгоните, – вежливо попросил я, догадываясь, что гробовщик-закройщик, дураку понятно, появился здесь неспроста. И даже очень неспроста, если хоть на секунду вдуматься…
Самый популярный еврей Лукошкина, бывший хоккейный судья, бывший беглец, бывший провокатор духовенства и пару раз практически подозреваемый мирно прошептал что-то на ухо рогатой хищнице, и корова, задрав хвост, дёрнула вскачь по мелководью. Лично я расслышал чётко только два слова – «кошерная говядина», но, наверное, там были ещё какие-то угрозы…
Шмулинсон протянул мне жилистую руку, помогая вылезти из воды. Деревенские, перешёптываясь и оглядываясь, уходили, явно не удовлетворённые срывом обещанной шоу-программы.
Мой напарник – предатель – кстати, тоже исчез вместе со всеми. Я присел на поваленный пенёк у бережка, сушиться на солнышке. Снимать мокрые штаны не стал – всё-таки при исполнении участковый в мокрых штанах менее смешон, чем совсем без штанов…
– Рассказывайте.
– Шо и с какого момента? Пусть меня сплющит об эту землю, если вы хотите услышать горькую историю моего детства, отрочества и созревания как личности…
– Абрам Моисеевич, а погодка-то какая… Теплынь, благодать! Я вам ещё нужен или вы тоже позагорать пришли?
– Ой, шоб я так жил, как ви, весь под солнышком, в родных Палестинах с пальмами, и макал сухую мацу в сладкий кофе! – Он всплеснул руками, по-шпионски огляделся и, убедившись, что нас подслушивают только кузнечики, тихо спросил: – Ви читали Сионские протоколы?
– Вроде нет, – сонно сощурился я, хотя протоколов в жизни начитался с лихвой.
– Очень жаль. Таки вот они ко мне пришли.
– Кто?
– Масоны…
* * *
Ей-богу, сначала я просто не знал, как на этот бред реагировать. Шмулинсон, конечно, паникёр каких поискать, но человек неглупый. И если попёрся пешим ходом из Лукошкина в Подберёзовку, значит, причины для трёхчасового променада имел вполне веские. А учитывая, что именно наше отделение спасло его этой зимой от несанкционированного еврейского погрома «пана-есаула Дмытро Лыбенко», то неудивительно, что он прямиком направился не куда-нибудь, а непосредственно ко мне. Откуда узнал, где мы отдыхаем, – тоже не вопрос, наверняка Еремеев сдал.
– Хорошо, успокоились, выдохнули, сделали расслабленное лицо и мысленно сосчитали до десяти. А теперь я повторю всё то, что вы рассказали. Поправляйте по ходу. Итак…
– «Итак» я не говорил.
– Абрам Моисеевич, вот издеваться надо мной не надо, да? Я же не попугай, всё дословно цитировать…
– Таки да. Ви – не он…
– Не кто?
– Не попугай.
– Спасибо…
– Ой, да не за что! Хотите, скажу вам это снова, шоб вам было приятно не один раз?
Как вы понимаете, подобные диалоги с гражданином Шмулинсоном могут занимать изрядные бумажные площади, а хорошую бумагу царь нам выписывает из-за рубежа, так что передаю проблему в сжато законспектированной форме.
Где-то за неделю до нашего отъезда кто-то нарисовал на входной двери в избу Шмулинсонов звезду со строительным мастерком внутри. Рисунок был сделан мелом, и супруга гробовщика-портного хозяйственно смахнула звезду тряпкой. Наутро таинственный знак появился снова, и Абрам Моисеевич внутренне затосковал…
У евреев вообще необъяснимая способность седьмым чувством ощущать надвигающиеся проблемы, безошибочно отделяя большее зло от меньшего. Три дня вся семья поочерёдно безуспешно стирала корявую звезду, неизменно возрождавшуюся утром.
В конце концов хозяин дома взял самую длинную портняжную иглу, самые большие ножницы и с вечера засел под собственным забором в засаду. К утру он нос к носу столкнулся с незнакомцем (по виду и акценту явно иностранец!), который и объяснил побледневшему «собрату-иудею» новую политику партии.
Оказывается, отныне великий масонский орден стал считать сферой своих жизненных интересов и наше скромное Лукошкино…
– Он оставил вам литературу, листовки, план подрывной информационной деятельности и обещал прийти проверить сделанное в конце месяца, так?
– Нет.
– Что – нет? – не понял я.
– А то, что я практически кричал ему в жутко знакомое лицо «Нет!», но он не хотел меня слушать, – возмущённо жестикулируя руками, надрывался Абрам Моисеевич. – Я законопослушный гражданин, моя жена трудолюбивая женщина, мои дети учатся славянской грамоте и играют в лапту с соседскими мальчиками. С чего ради я буду портить себе налаженный быт и скромный, но верный гешефт из-за происков непонятно каких масонов! Оно мне уже надо?!
– Так вы его узнали?
– Нет.
– Что – нет?
– То, шо одна половина меня была где-то уверена в нашем коротком знакомстве, а вторая сказала, шоб я не морочил себе голову, когда сюда замешаны такие люди! Шо-то приблизительно такое в глазах, хотя бороду можно было бы приклеить и получше… Но когда я его вспомню всего, ви узнаете об нём первым. Я уже почти готов думать, но меня отвлекают скорбные мысли о насущном хлебе для семьи. Ви не подготовили себя на аванс?
– Мы в отпуске, – напомнил я, – и статью расходов на «воспоминания» нам царь даже под угрозами шантажа не подпишет, его Дума съест. Лучше скажите, почему вы сразу не обратились в отделение?