– Я боюсь их обидеть.
– Брось. Благодаришь за приглашение и не приходишь – только и всего.
– Я так не умею.
– В том-то все и дело.
– Можно подумать, ты поступаешь иначе.
– Я отношусь к происходящему легко. За шелком платья ты не найдешь обливающегося кровью сердца.
– Обливающегося кровью сердца?
– Каждый пьянчужка, сидящий в баре, почитает тебя за спасителя, каждый бродяга полагает, что ты можешь спасти его заблудшую душу, каждая проститутка уверена, что именно ты и есть тот самый адвокат, который займется ее делом, каждый политик, понимая, что под бумажником у тебя находится сердце, всячески пытается его умаслить, каждый бармен норовит рассказать тебе историю своей жизни, вместо того чтобы выслушать твою, полицейские только взглянут на твою физиономию и не желают тебя штрафовать, а раввины приглашают тебя на пятничные собрания, хотя прежде тебя считали чем-то вроде баптиста, каждая…
– Ладно тебе. Хватит.
– Должна же я была спустить пар! Лучше назови свой новый титул.
– Лауреат ежегодной премии Отзывчивого Сердца, учрежденной Обществом Красного Креста.
– На твоем месте, я не забывала бы об этом ни на минуту! Кстати говоря, вот и она.
– Берил Вероника! – воскликнул Ралф Фентрисс с напускной радостью в голосе.
– Можно просто Берил, – ответила подошедшая к столику молодая красавица.
– Садись же!
– Неужели ты думаешь, что я так и буду стоять? Это что – шампанское? Господи, этот бокал для меня слишком мал. Чего же ты ждешь?
Он наполнил ее бокал до краев.
Она мгновенно опорожнила его и прошептала:
– Пожалуйста, налей еще.
– Похоже, вечеринка будет долгой, – процедила Эмили Фентрисс сквозь зубы.
– Прости меня, бога ради, – извинилась Берил Вероника Глас.
– Налей уж тогда и мне.
Мрачно усмехнувшись, Ралф Фентрисс наполнил оба бокала.
– Как хорошо, что мы снова все вместе, – сказал он.
– Не все, – поправила его Берил Вероника Глас.
– Сколько прошло с тех пор?
– Четыре года один месяц и три дня, – ответила молодая женщина.
– Со времени нашей последней встречи?
– С момента его смерти.
– Ты о Сэме?
– О ком же еще? Что-то ты мне мало шампанского наливаешь.
Он вновь наполнил ее бокал до краев.
– Действует по-прежнему? Я имею в виду Сэма.
– Он и не думал прекращать.
– Но ведь прошло уже столько времени…
– А что здесь может поделать смерть? Хотела бы я знать, не мог бы ты привлечь покойника за приставание?
– Не знаю, не думал об этом. Сэм был упорным при жизни и не изменил своим привычкам и после смерти… – Фентрисс посмотрел на часы. – Прости, но почему ты пригласила сюда не кого-нибудь, а именно нас?
– Потому что у меня появился новый парень.
– Очень рад за тебя!
– Радоваться тут особенно нечему. Мы нравимся друг другу, но это ни к чему не приводит. И так уже больше года. Год и два месяца. Каждый раз я начинаю рыдать. Это все Сэм. Его штучки.
Сделав большой глоток шампанского, Ралф Фентрисс осторожно заметил:
– Мне кажется, тебе следует позволить твоему новому другу взойти на ложе твое. Только после этого крышка гроба закроется.
– Прости?
– Только после того, как ты позволишь твоему другу взойти на ложе твое в самом библейском смысле, займешься любовью с другим, только тогда Самуил, Сэмми, Сэм умрет окончательно.
Берил Вероника Глас смерила покрасневшего от смущения Ралфа Фентрисса долгим взглядом и зарыдала.
– Пожалуйста, не надо плакать! – принялся утешать ее он.
– Я ничего не могу с собой поделать! – Слезы лились ручьем. Успокоившись наконец, она заглянула в тарелку. – Что я наделала со своим салатом!
– Его так и так нужно было чуточку подсолить, – с нервной улыбкой сказал Фентрисс.
– Да, нужно было. А он никогда этого не делал…
– Ты о чем?
– О моем новом приятеле. Он никогда не восходил на мое ложе.
Фентрисс заказал еще бутылку вина и, дождавшись, пока ее откроют и разольют, добавил:
– Вот время и пришло.
– Выходит, что так.
– Ты и сама это знаешь. Опусти крышку гроба и закрой склеп.
Из глаз Берил вновь потекли слезы.
– Прости, я вовсе не хотел тебя обидеть.
– Ты меня нисколько не обидел. Именно это я и должна была услышать. Ты действительно считаешь, что это нормально?
– Ты о чем?
– Если он взойдет? Я решила поговорить на эту тему с тобой именно потому, что ты был его лучшим другом. Я должна была попросить у тебя разрешения…
– Разрешения?! Ну, вперед!
– Нет-нет, я так не могу, ты же видишь! Ведь вы были так дружны, вас так много связывало, вы все друг о друге знали, с детских лет, со школы! Учеба, работа, все эти ваши любовные похождения. Ты в буквальном смысле заменял Сэму семью! И потому сегодня я пришла сюда за разводом!
Фентрисс откинулся на спинку стула.
– Вон оно в чем дело! Не расставание, не отделение, но именно развод! Но в каком же смысле – в юридическом или в церковном?
– Скорее в церковном. Вы оба вызывали у него восхищение. Нечего и говорить, он восхищался и мною. А такие вещи, как ты понимаешь, так просто не проходят… Порою часа в три ночи у меня звонит телефон, но я к нему никогда не подхожу. Я боюсь услышать его голос.
– Он этого больше не может.
– Кто его знает… Нет, он все может. И за завтраком я тоже боюсь снимать трубку. Помнишь, какие у нас были замечательные завтраки и обеды? Мы шли куда-нибудь в «Grand Cascade» или ехали за город, в «Hotellerie du Basbreau» или к «Pierrefonds», чтобы съесть по сэндвичу, и он всегда заказывал к сэндвичам самое лучшее вино, отчего они казались вкусными, словно манна небесная. Еще мне вспоминается «Hotel de la Poste» в Авиньоне… Интересно, сколько во Франции таких отелей?
– Я, – пробормотал Ралф Фентрисс. – Я…
– А какой там подавали невероятный томатный суп! Как-то раз мы заказали его три раза подряд и выпили за обедом несколько бутылок «Le Corton». И нам потом повезло, что нашелся свободный номер, возвращаться в Париж на машине мы уже не могли, и тебе пришлось спать в ванной.
– Я не хотел вам мешать.
– Сэм тогда сказал, ты можешь лечь с нами, только отвернись лицом к стенке…
– Старик Сэм…
– Он ведь не шутил.
– Не удивляйся, Эмили, это было еще до тебя.
– Как же, как же… – усмехнулась его жена. – Это было шесть лет назад, Уилме тогда исполнилось уже четырнадцать.
– Ах, да…
– Ничего страшного. Если ты помнишь, я сама тебя туда отпустила. Я привыкла доверять Сэму.
– Старик Сэм… И тем не менее я предпочел остаться в ванной и даже заткнул уши салфетками.
– Надеюсь, мы тебя не обидели?
– Несколько стонов и криков радости никого не обидят.
Он вновь наполнил вином бокалы.
– А помнишь, как Сэм попросил мэра Парижа перекрасить Эйфелеву башню в другой цвет? И ее перекрасили в мягкий оранжевый и теплый коричневатый цвета, как у большинства парижских зданий… Еще он боролся за то, чтобы сохранить старые автобусы с открытыми задними площадками, на которых так любили разъезжать по Парижу молодые люди, окликая встречных девушек…
– Да, так оно и было!
– И именно он, а не Общество любителей Хемингуэя включил в список журнала «Уикли Тур» бар Гарри на маленькой аллейке возле «L'Opera», где можно было съесть вкусную сосиску, запив ее дешевым пивом, и послушать рассказы бармена, который помнил Папу. И тут же, за углом, на Place Vendome управляющий отеля «Ритц» открыл по совету Сэма бар «Хемингуэй» – с приятной подсветкой, с большим портретом Папы и с множеством его книг, которые стояли на развешанных повсюду книжных полках, здесь можно купить граппу, которая, в общем, никому особо не нужна, но ее любил Папа! Именно Сэм выиграл проводившийся «Интернэшнл Геральд Трибьюн» конкурс «Кто в действительности похоронен в могиле Наполеона», доказав, что это был генерал Грант! А разве не он…
– Остановись! – прервал ее Ралф Фентрисс. – Горло пересохнет. На, промочи.
Она посмотрела на бутылку и удивленно пробормотала:
– Это же «Le Corton»! Вино, которое мы пили в Авиньоне!
Он часто заморгал.
– И как же это я его заказал?
С ее щеки сбежала слеза.
– Знаешь что? – спросил он.
– Что?
– Мне кажется, ты действительно любила Сэма.
– Да! Именно поэтому я и обратилась к тебе за помощью! Расскажи мне о нем что-нибудь мерзкое, что-нибудь по-настоящему ужасное, так чтобы я перестала его уважать, потом он перестал бы мне нравиться и, может быть, в конце концов я бы возненавидела его и сумела бы от него избавиться!
– Дай подумать… Так сразу ничего такого и не припомнишь…
– Давай-давай, говори!
– Мне нечего тебе сказать! Да, Сэм, конечно же, был первостатейным хамом, грубияном и бабником. Но все это ему было – как если одеть гетры или охотничью шапочку или не того цвета туфли к строгому темному костюму, не более. Все сходило ему с рук. Ох уж этот Сэм, этот ужасный мальчишка, звучало отовсюду, вы слышали, что он опять отмочил? Он ведь так и не вырос. Поймаешь его за тем, как он писает с крыши, а он, оказывается, таким способом определяет, какая будет завтра погода. Застукаешь его в постели со своей любовницей, а он посмотрит на тебя глазами невинного четырнадцатилетки и объяснит, что ему стало любопытно, что ты в ней нашел. Ты помнишь, как он отправился во Францию в дни празднования двухсотлетия Французской революции и известил своих парижских друзей о том, что революция не удалась? И прежде чем его собрались прикончить, он успел перечислить все неудачи. Революция закончилась террором и Наполеоном. Монархия пришла и ушла. В тысяча восемьсот семидесятом парижские коммунары, с одной стороны, сражались с пруссаками, с другой – расправлялись друг с другом. Тысяча девятьсот четырнадцатый? Поражение! Францию нам пришлось спасать. Сороковой, сорок четвертый? Мы воевали и привели Де Голля
в Париж. Провал за провалом! И что же сталось со страной? (При этих словах его парижские приятели вытащили ножи.) Франция стала самой удивительной страной, а Париж – самым прекрасным городом на свете! Услышав это, друзья попрятали свои ножики и расцеловали Сэма!