– Кэйси, не промелькнуло ли в вашей башке, что если бы вы не забыли спички, то у нас не было бы сегодня ночью столько работы?
– Господи, а еще кто-то хвастался своими воровскими талантами! – воскликнул Риордан.
– Заткнись! – заорал Кэйси.
– О'кей. Флэннери, ты берись за один конец «Сумерков Богов», ты, Туоси, за другой, тот, где девица занимается всякими приятными штучками. Ха! Поднимайте.
И боги в безумном порыве взмыли в воздух.
К семи часам большая часть картин была вынесена из дома. Они громоздились в снегу и ждали, когда их разберут и растащат в разные стороны, в разные дома. В 7.15 лорд и леди Килготтен вышли из дома и уехали. Кэйси быстренько составил из товарищей что-то вроде стенки, чтобы заслонить картины, и милая леди не увидела их. Парни оживленно приветствовали автомобиль, когда он проезжал мимо, и леди помахала им ручкой.
От 7.30 до 10 были вынесены остальные картины.
Когда все картины за исключением одной были вынесены, Келли остановился у темной ниши, где висел портрет старого лорда, выполненный леди Килготтен. Потом вздохнул и из соображений высшей гуманности осторожно вынес портрет на улицу.
Когда в полночь лорд и леди вернулись домой с гостями, они обнаружили лишь борозды в снегу, оставшиеся после того, как Флэннери и Туоси волокли драгоценную вакханалию, а Кэйси возглавил караван полотен Ван-Дейка, Рембрандта, Бушера и Пиронези и, наконец, Блинки Воет, истомленный ожиданием радости, повлек в темный лес двух ню Ренуара.
Вечер закончился в двум часам ночи. Леди Килготтен отправилась спать, удовлетворенная объяснением, что картины отправлены на реставрацию.
В три утра лорд еще не спал. Он сидел у себя в библиотеке один перед горящим камином; шарф, обмотанный вокруг тощей шеи, в мелко дрожащих пальцах бокал бренди.
Около четверти четвертого послышался осторожный скрип паркета, шевельнулись тени, и спустя некоторое время с шапкой в руке в дверях библиотеки появился Кэйси.
– Тс-с-с! – тихо произнес он.
Лорд, которому что-то снилось, испуганно заморгал:
– О Боже, что, нам уже пора уходить?
– Нет, это завтра ночью, – сказал Кэйси. – Как бы то ни было, не вы уходите, а они возвращаются.
– Они? Ваши друзья?
– Нет, ваши. – И Кэйси поманил его за собой.
Старик дал провести себя через весь холл, чтобы выглянуть через распахнутую парадную дверь в глубокий колодец ночи.
Там, подобно замерзающей Наполеоновской армии, разутой, нерешительной, деморализованной, смутно угадывалась знакомая кучка людей. В руках у них были картины, картины подпирались коленями, их держали на спинах, некоторые торчком стояли в сугробах, поддерживаемые трясущимися от растерянности и холода руками. Стояла мертвая тишина. Казалось, – они попали в неловкое положение, как будто один противник ушел сражаться с кем-то более достойным, а другой, пока еще неизвестный, молча затаился до поры до времени где-то у них за спиной. Они поминутно оглядывались через плечо на горы и город, как будто в любой момент сам первозданный Хаос мог спустить на них своих псов.
В этой беспросветной ночи им одним был слышен далекий, колдовской лай, наполняющий души смятением и отчаянием.
– Это ты, Риордан? – нервно позвал Кэйси.
– Кто же еще, черт возьми? – донесся голос из толпы.
– Что они хотят? – спросил старик.
– Не столько мы хотим, сколько вы теперь можете хотеть от нас, – ответил голос.
– Понимаете, – раздался другой голос, он становился все слышнее, потом в полосе света появился Гэннагэн. – Ваша честь, прикинув что к чему, мы решили, что вы такой славный джентльмен, и мы…
– Мы не будем поджигать ваш дом! – крикнул Блинки Ватс.
– Заткнись и дай человеку сказать! – раздалось несколько голосов. Гэннагэн кивнул:
– Вот именно. Мы не будем поджигать ваш дом.
– Но послушайте, – сказал лорд, – я совершенно готов. Все можно без труда вывезти отсюда.
– Ваша честь, прошу прощения, но вы слишком просто на все смотрите. – сказал Келли. – То, что легко для вас, не легко для нас.
– Я понимаю, – сказал старик, ровным счетом ничего не понимая.
– Похоже, у всех нас в последние несколько минут возникли проблемы. У кого с домом, у кого с транспортом, в общем, у каждого свои. Вы понимаете, о чем я говорю. Кто объяснит первым? Келли? Нет? Кэйси? Риордан?
Все молчали.
Наконец, вздохнув, вперед вышел Флэннери.
– Вот какое дело… – начал он.
– Ну-ну, – мягко произнес старик.
– Мы с Туоси, как последние идиоты, перли эту картину, «Сумерки Богов». Полдороги лесом, так это было еще ничего, а когда прошли две трети болота, так вдруг начали утопать.
– Вы выбились из сил? – добро спросил лорд.
– Утопали, ваша честь, самым натуральным образом, утопали в землю.
– Боже мой! – воскликнул лорд.
– Вы совершенно правы, ваша светлость, – отозвался Туоси. – Мы с Флэннери и эти чертовы боги весили вместе фунтов шестьсот. А почва такая зыбкая, прямо-таки трясина, а не почва. И чем дальше мы продвигались, тем глубже проваливались. Я еле удерживался, чтобы не позвать на помощь. В голову лезли сцены из старого рассказа про собаку Баскервилей, как там эта собака или еще какой злой дух загоняет героиню в болото, и бедняжка все дальше в него заходит, прямо в самую трясину, и уж жалеет, что не сидела на диете, да поздно. И только пузыри на поверхности. У меня прямо горло сжало, когда я обо все этом подумал, ваша честь.
– И что же? – вставил лорд, почувствовав, что настало время задать вопрос.
– Мы ушли, оставив богов там, в их сумерках, – ответил Флэннери.
– Прямо в болоте? – спросил старик, несколько огорченно.
– Но мы укрыли их. Я хочу сказать, мы закутали картину своими шарфами, Боги не умирают дважды, ваша часть. Вы слышали, парни? Боги…
– Да замолчи ты! – воскликнул Келли. – Вот болван. Почему вы не вынесли эту треклятую живопись с болота?
– Мы подумали, что надо бы взять туда еще двоих ребят, пусть помогут…
– Еще двоих! – воскликнул Нолан. – Это будет уже четверо, да еще боги. Да вы утонете вдвое быстрее. Только пузыри пойдут, вы, тупицы!
– Я как-то об этом не подумал, – сказал Туоси.
– Об этом надо подумать немедленно, – промолвил старик. – Может быть, стоит образовать спасательную команду из нескольких человек.
– Она уже образована, ваша честь, – сказал Кэйси. – Боб, ты и Тим отправляетесь спасать этих языческих богов.
– А ты не скажешь отцу Лири?
– Он поотстал маленько, идите.
Тим с Бобом удалились, тяжело дыша.
Его светлость повернулся к Нолану и Келли.
– Я вижу, что и вы принесли назад вашу довольно тяжелую картину.
– Ну мы-то хоть ее не донесли до дома всего ярдов сто, сэр, – ответил Келли. – Я думаю, вам интересно знать, почему мы ее вернули, ваша честь?
Старик вернулся в дом, чтобы надеть пальто и твидовую кепку. Теперь он мог стоять на холоде и дослушать затянувшийся разговор.
– Да, такое совпадение, признаться, заставило меня задуматься, – ответил он, выйдя на улицу.
– Тут все дело в моей спине, – сказал Келли. – Она дала о себе знать ярдах, этак, в пятистах от дома. Вот уже пять лет спину то схватит, то отпустит, прямо муки Христовы какие-то. Как в спину вступит, так я начинаю чихать и валяюсь на коленях.
– У меня тоже такое было, – сказал старик. – Это как будто кто-то вставляет в позвоночник клин. – Старик осторожно потрогал спину, вспоминая. Все сочувственно вздыхали, качая головами.
– Вот я и говорю, муки Христовы, – повторил Келли.
– Теперь понятно, почему вы с таким грузом не добрались до места, – сказал старик. – Тем более похвально, что, несмотря на такие страдания, принесли этот чудовищный груз обратно.
Услышав, как оценили его поступок, Келли тотчас же выпрямился. Потом поклонился.
– Мне это ничего не стоило. И я снова сделал бы это, если бы не крутило так кости над задницей. Прошу прощения, ваша честь.
Но его светлость уже перевел свой добрый, рассеянный мигающий серо-голубой взгляд на Блинки Ватса, который под мышками держал двух первосортных леди Ренуара, по одной под каждой.
– О Боже, я не тонул в болоте, и спину мне не сводило, – сказал Ватс, приплясывая на месте, чтобы показать, как прытко он добрался домой. – Я добрался до дома за десять минут, устремился в спальню и стал вешать картины на стену. И тут ко мне сзади подошла жена. К вам когда-нибудь подходила сзади жена, ваша честь? Подошла и стоит, ни словечка не говорит.
– Кажется, я что-то подобное припоминаю, – ответил старик, пытаясь вспомнить, и кивнул, подтверждая, что в его расслабленном сознании и впрямь промелькнули какие-то воспоминания.
– Тогда вы согласитесь, ваша светлость, что нет ничего хуже женского молчания? И ничего не сравнится с тем, когда женщина стоит подобно гранитному монументу. Средняя температура в комнате упала так быстро, что я почувствовал, как прямо-таки полюса поменялись местами. Мы именно так это и называем, это у нас дома. Я даже обернуться не смел, чтобы не столкнуться лицом к лицу с Антихристом или его дочерью, как я иногда называю жену в знак уважения к ее матери. Наконец я услышал, как она глубоко втянула в себя воздух и этак очень холодно и спокойно, как какой-нибудь прусский генерал, выпустила его.