Два дня в неделю мой друг Куиллан снимал эту комнатку в сомнительном квартале. Там он мог посидеть в тишине и покое со своей серой бессловесной мышкой, прогуляться по плохо освещенным улочкам с домашней уютной бабенкой без претензий.
Я в растерянности переводил взгляд с Куиллана на его любовницу и обратно. Потом меня окатила волна сочувствия и понимания. Я горячо пожал ему руку и сказал:
– Чтоб мне сдохнуть, если я хоть слово!..
В последний раз я видел Куиллана с его подругой в кафе. Они мирно сидели за столиком и жевали сандвичи, молча ласково поглядывая друг на друга. Если хорошенько подумать, он тоже создал себе особый мир, и тоже наилучший из возможных.
Вагон слегка тряхнуло – после гудка поезд стал притормаживать. Оба мужчины разом встали, потом замерли и с удивлением уставились друг на друга. И одновременно спросили:
– Как, вы разве здесь выходите?
Оба утвердительно кивнули и улыбнулись.
Когда поезд остановился, они молча спустились на перрон, в зябкий декабрьский вечер. С чувством обменялись прощальным рукопожатием.
– Ну, передавайте привет мистеру Смиту.
– А вы – мистеру Куиллану.
Почти одновременно из противоположных концов платформы раздались два автомобильных гудка. С одной стороны стояла машина с ослепительно красивой женщиной. И с другой стояла машина с ослепительно красивой женщиной. Попутчики поглядели сперва налево, потом направо.
И оба направились в разные концы платформы – каждый к своей женщине. Шагов через десять бывшие попутчики замедлили шаг и оглянулись – тому и другому с озорным любопытством школьника хотелось еще раз взглянуть на даму, поджидавшую недавнего собеседника.
«Хотел бы я знать, – подумал мужчина в возрасте, – кто она ему…»
«Занятно бы узнать, – подумал молодой человек, – кем приходится ему та женщина…»
Но мешкать дольше было неудобно. Оба ускорили шаг. Вскоре два пистолетных выстрела захлопнутых дверей завершили сцену.
Машины отъехали прочь. Платформа опустела. И холодный декабрь проворно закрыл ее снежным занавесом.
Последняя работа Хуана Диаса
Захлопнув дощатую дверь с такой силой, что свеча потухла, Филомена с плачущими детьми оказалась в темноте. Теперь глаза видели лишь то, что было за окном: глинобитные дома по бокам мощеной улицы, по которой поднимался на холм могильщик. На плече он нес лопату, и медовый отблеск луны на мгновение вспыхнул на ее стали, когда могильщик повернул на кладбище и пропал из виду.
– Мамасита, что случилось? – Филипе, старшенький, дергал ее за юбку. Тот странный черный человек не промолвил и слова – просто стоял на крыльце с лопатой на плече, медленно тряс головой и ждал, пока мама не захлопнула дверь. – Мамасита!
– Это могильщик. – Дрожащими руками Филомена зажгла свечу. – У нас нет денег платить за место на кладбище. Твоего отца выроют из могилы и поместят в катакомбы, где он будет стоять рядом с другими мумиями – прикрученный к стене проводом, как и все прочие.
– Ах нет, мамочка!
– Да. – Филомена прижала детей к себе. – Так случится, если мы не уплатим. Так случится.
– Я убью могильщика! – крикнул Филипе.
– Это его работа. Если умрет этот, на его место придет другой, с тем же требованием. А если Бог приберет и того, то явится третий.
Они разом задумались об этом человеке, который живет и копошится на кладбищенском холме, вознесенный над всеми, и сторожит катакомбы и загадочную землю, обладающую странным свойством: закопанные в нее люди со временем иссыхают, словно цветы в пустыне, их кожа становится твердой, как на туфлях, так что по упругой и полой мумии хоть палкой колоти – барабан. Эти мумии, коричневые будто сигары, могут сохраняться вечно – столбами приставленные к стенам подземных пещер. Когда Филомена и ее дети подумали об этом привычном, к которому привыкнуть нельзя, им стало холодно среди лета, и каждая косточка их тела беззвучно взвыла от ужаса.
Какое-то время мать и дети молчащей группой стояли посреди комнаты, неистово прижимаясь друг к другу. Потом мать сказала:
– Пойдем со мной, Филипе.
Она распахнула дверь и вышла вместе с Филипе на крыльцо. Облитые лунным светом, оба застыли, напряженно прислушиваясь к ночи, будто ожидали услышать далекий звон лопаты, которая железным зубом кусает землю, выгрызает куски глины и срубает давно укоренившиеся цветы. Однако под звездным небом царила ненарушимая тишина.
– А прочие марш в постель! – велела Филомена, оглянувшись на дом.
Теперь она закрыла дверь так осторожно, что пламя свечи в комнате лишь слабо дрогнуло.
Булыжная мостовая, превращенная лунным светом серебристую реку, взбегала мимо зеленых участков и маленьких магазинчиков туда, где и днем, и вечером тикали привычные для местных жителей часы смерти: это пилил, строгал и постукивал молотком гробовщик, как неутомимая пчела, собирающая нектар на могилах.
Запыхавшийся Филипе едва поспевал за быстро шагавшей матерью. Ее поношенная юбка рядом с его ухом быстро-быстро шепотом жаловалась на нищету. Наконец они подошли к зданию муниципалитета.
Мужчина, сидевший за небольшим заваленным бумагами столом в плохо освещенной комнатушке, встретил ее удивленным взглядом.
– Филомена, кузина!
Коротко пожав протянутую руку, она сказала:
– Рикардо, ты должен помочь мне.
– Если Господь не помешает. Я весь внимание.
– Они… – Словно горький камень лежал у нее во рту. Она попробовала от него избавиться: – Сегодня ночью они выкапывают Хуана.
Рикардо даже привскочил со стула, но потом бессильно опустился обратно. Глаза его, полыхнув гневным огнем, тут же потускнели.
– Если Господь позволит, так люди помешают. Неужели пролетел целый год со дня смерти Хуана? Неужели пора вносить плату за клочок кладбищенской земли? – После этих горячих восклицаний он вывернул ладони перед кузиной и тихо сказал: – Увы, Филомена, денег у меня нет.
– Но ты же можешь переговорить с могильщиком. Ты как-никак полицейский.
– Филомена, Филомена, дальше края могилы закону хода нет.
– Лишь бы он дал мне десять недель отсрочки, только десять. Сейчас лето на исходе, и скоро День Всех Усопших. Я справлюсь, я все в доме распродам, я достану деньги для него. Рикардо, ради всего святого, замолви за меня словечко!
И лишь теперь, когда не стало возможности больше удерживать в себе лютый холод, от которого вот-вот заледенеет все в душе, она дала себе волю, закрыла лицо руками и зарыдала. И Рикардо понял, что теперь время открыто проявить свои чувства, и тоже разрыдался, между всхлипами горестно повторяя имя кузины.
Потом он взял себя в руки и встал, надевая на голову старую заношенную и засаленную форменную фуражку.
– Ладно. Я говорю «да». Я пойду к катакомбам и плюну в черную дыру входа. Однако не жди ответа, Филомена. Мне ответит разве что эхо. Веди меня.
Кладбище располагалось на горе – выше церкви, выше всех городских зданий и выше всех окрестных холмов. Оттуда были как на ладони и городок, и окрестные поля.
Пройдя через широкие чугунные ворота, Рикардо, Филомена и ее сынишка шли какое-то время между могилами, пока не увидели широкую спину могильщика. Тот проворно махал лопатой и уже изрядно углубился в землю. Не потрудившись оглянуться, он все же точно угадал, кто пришел, потому что негромко спросил:
– Рикардо Альбанес, начальник полиции?
– Прекратите копать! – сказал Рикардо.
Лопата ходила вверх-вниз как ни в чем не бывало.
– Завтра похороны, начальник. Эта могила должна быть свободна к утру, чтобы принять нового покойника.
– В городе никто не умер.
– Кто-нибудь постоянно умирает. Всегда нужно иметь могилу наготове, чтобы не прогадать. Два месяца я жду денег от Филомены. Я, как видите, человек терпеливый.
– Останьтесь им еще немного. – Рикардо просительно коснулся плеча согнутого над лопатой могильщика.
– Начальник полиции! – фыркнул могильщик, на время прервался и выпрямился. – Здесь моя страна, страна мертвых. Которые тут у меня живут, ни словечка мне не говорят. И от пришлых я указок не терплю. Я деспот здешней страны и правлю железной рукой, а помощники мои верные – кирка да лопата. Не люблю, когда живые приходят сюда чесать языком и тревожить покой моих подданных. Разве я таскаюсь в ваш начальский дом, чтоб учить вас делать свое дело? Так-то вот. Спокойной, значит, ночи. – И поплевав на руки, он опять взялся за лопату.
– Неужели ни Господь, взирающий с небес, ни эта женщина с малолетним отроком не помешают вам осквернить останки мужа и отца, нашедшего в этой могиле свой вечный покой?
– Покой не свой и не вечный. А только от меня в аренду полученный. – Лопата взлетела особенно высоко и блеснула в лунном свете. – Я не приглашал мать и сына глядеть на это прискорбное зрелище. И вот что я тебе скажу, Рикардо. Какой ты ни начальник, а рано или поздно и ты помрешь. И хоронить тебя буду я. Заруби себе это на носу: в землю тебя спрячу я. И окажешься ты в полной моей воле. А уж тогда, тогда…