— Вы мыслите категориями прошлого века, Виктор. Люди давно уже не воюют из-за технологий. Теперь технологии борются за людей. Выражаясь поэтически, WWW — это и есть Третья Мировая война. Воюющие стороны сдерживают друг друга, совершенствуются в естественном отборе, все как полагается. Телепатический мониторинг, как и средства контроля электронных коммуникаций — это технологии. Человек с имплантированными чипами — еще одна технология. Причем не подвластная первым двум, поскольку получается промежуточное существо: телепат не может прочитать то, что в электронной части такого мозга, а электронный жучок не может сканировать человеческие мысли.
— Вы хотите сказать…
— Это лишь возможное объяснение того, почему у вас запрещена имплантация чипов и официально не существует систем «чтения мыслей». Есть и другие варианты, например такой: еще одна технология, которая подавила все перечисленные. К тому же запреты на внутреннюю трансформацию с одновременным поощрением внешних эффектов вполне соответствуют концепции «культуры кукол», которую я уже упоминал сегодня.
— Возможно… Но все равно, в вашей модели борющихся технологий не так уж много нового. Вспомните Гомера. Богини не поделили яблоко, у Париса не было ножа — вот вам и Троянская война богов с использованием людей. У нас, согласно вашим предположениям, имеет место электронная версия древней Греции. Эллада.
— Хороший ход! Эллада… И Одиссей как первый герой «кибернетики», если вспомнить изначальный смысл этого слова… Интригующая трактовка! Заодно вы напомнили мне, что я отклонился от темы. Поэтому вернемся к моему подарку. Мне кажется, он вам и так понравится, даже с обычной визуализацией.
Он закрыл на миг глаза:
— Все, файлы у вас. Первый — сама программа, второй — транслятор. А теперь мне, боюсь, пора вас покинуть. Извините, дела…
— Можно один вопрос? — заторопился я. Вопрос мучил меня с самого начала разговора, но я решился только сейчас, боясь, что собеседник исчезнет навсегда. — Вы сказали, что в 45-м вам было восемь. Я слышал, что сейчас в Японии столько не…
— …не живут, потому что введена всеобщая и обязательная эвтаназия после пятидесяти лет жизни? Да, это так. Европейцам это кажется дикостью, я знаю. Зато на Островах решилась проблема перенаселения. К тому же введение закона о добровольном уходе неслучайно, оно совпало с возрождением духа бусидо. Говорят, очень дисциплинирует: все стремятся прожить каждый день с пользой.
От меня не ускользнула ирония, снова промелькнувшая в словах японца.
— Но как же тогда вы…
— О-о, я просто слишком стар, чтобы умирать добровольно. И слишком независим, чтобы меня могли принудить к этому. Однако приходится предпринимать некоторые меры… поэтому сейчас я должен с вами расстаться. К сожалению. До свидания.
Коротко поклонившись, странный гость исчез. Я запросил свой почтовый ящик и вызвал первый из пришедших на мое имя файлов. Замечательная черта работы в Нет-кафе: если тебе прислали вирус, грохнется не твой домашний компьютер, а этот, кафешный. «Если у вас нет дома, пожары ему не страшны…»
Комната окрасилась в ровный белый цвет, и прямо передо мной в этой белоснежной пустоте возник черный иероглиф. Без сомнения, это было произведение искусства.
Сколько я намучился с Бин, пытаясь объяснить ей, что такое каллиграфия! Еще до знакомства со мной она твердо усвоила восемь основных черт и два десятка их производных, на которых строятся все китайские иероглифы. Но она совершенно не понимала, к чему все эти художественные излишества, при которых даже простая точка может быть изображена пятьюдесятью способами. Тот факт, что слово при этом становится рисунком, ничуть не волновал китаянку. Напрасно я рассказывал ей, что в древности по почерку определяли даже чувственность человека: эта маринованная в софтах селедка не умела писать, она с детства сидела на клавишах! То, что в наше время было шуткой — «ты писать-то еще умеешь, Паркер?» — стало даже более печальной реальностью, чем предполагалось. Письмо не пропало совсем, оно превратилось в клинопись палмтопов и прочих устройств, которые якобы распознавали письменный ввод, а на деле лишь навязывали людям свои собственные системы стенографии. Стандартизированные «почерки» операционных систем, но не людей.
Иероглиф Судзуки, напротив, был выполнен со всем изяществом «искусства возвращения к образу». Половинка знака «ворота» выглядела как приоткрытая дверь в коридор. В нижней части другая группа штрихов складывалась в фигурку зверька, изогнувшегося в прыжке. И хотя каллиграфия изменила иероглиф, я без труда прочел его — современное японское «новоселье», или «новый дом».
Но знак был объемным! Заглянув справа, я увидел, что иероглиф трансформируется с этой стороны в короткую фразу на иврите: «Нет вещей». Даже форма штрихов здесь была иной: если с японской стороны они выглядели как растопыренные сосновые ветки, то буквы иврита напоминали подтеки воды на стене. Я встал с кресла и взглянул на иероглиф слева. В такой проекции штрихи становились округлыми и воздушными, как осенние листья на ветру… да это же русский! В сплетении линий читалось слово «эхо». Продолжая движение, я стукнулся о стену. Черт, забыл, что это голограмма. Ладно, развернем потом.
Вернувшись в кресло, я продолжал любоваться знаком с японской стороны… и вдруг понял, что здесь изображено. Котенок, играющий с собственным хвостом! В пустую новую квартиру, где нет еще никаких вещей и мебели, но зато есть эхо от голых стен, первым пустили игривого котенка, и он в этой пустоте ловит собственный хвост — такой образ мгновенно составился у меня в голове из всех замеченных деталей.
Но это еще и программа! В некоторых штрихах я узнавал команды языка, который разрабатывали мы с Бин. Вот этот кончик хвоста — явно что-то математическое… Я вызвал второй файл и запустил трансляцию.
Так и есть — кончик хвоста стал вращающейся спиральной галактикой. Под ней возникла известная формула Эйнштейна, только здесь она была переписана иначе: в левой части уравнения стояла «масса», а в правой — ее выражение через «энергию» и «время». Одновременно зазвучала сложная музыльная импровизация, в которой я узнал фрагмент из «Cats» Веббера и еще пару известных мелодий. А иероглиф продолжал разворачиваться в хоровод образов, словно трехмерная страница виртуальной энциклопедии или алхимическая диаграмма.
Так вот оно что! Судзуки добавил в наш язык Игры сетевые ссылки. И наверное, его программа сама отыскивает эти ассоциативные связки! Рядом с эйнштейновской формулой всплыла иллюстрация из старого английского издания «Алисы в стране чудес»: пожилой мужчина рассказывает что-то девочке, у которой на коленях сидит кошка…
К сожалению, это было последнее, что я успел разглядеть. Комната вспыхнула желтым. Музыка, образы и формулы исчезли, и в следующий момент меня окружали стены «Аргуса». Но теперь за столом сидел не тот, что в пиджаке, а второй, лысый.
— Шифровочками обмениваешься, умник? С хакерами из «Неко-8» дружишь?
Во мне начала закипать злоба.
— Какого черта вы лезете в мои дела?! Я собирался обо всем доложить… вашему начальнику.
— Доложишь, доложишь. Прямо мне и доложишь. Сейчас мы эту шифровочку Судзуки изъяли из твоей машины. Наши специалисты над ней поработают, а ты завтра утром должен быть здесь, у меня в кабинете. Будешь объяснять, о чем вы с ним договаривались.
Я был разъярен. Хватит, надоело играть в шпионов.
— Ничего я вам не должен. И объяснять мне вам нечего.
— Э-э, как ты заговорил… — Лысый сжал кулаки на столе. — Не заговаривайся, умник. Сам не придешь — тебе же хуже.
На улице я пожалел, что не остался проводить лекцию из дома. Хотелось, чтобы в первый раз все было гладко, вот и отправился для верности в Нет-кафе, где техника посовременней. С утра это казалось хорошей идеей — легкий морозец, безветрие и крупные хлопья снега, медленно падающие из ниоткуда, из небесной темноты, и несущие (не-сущие!) какое-то неземное умиротворение… Когда я вышел после лекции, ноги прохожих и очередная оттепель добивали утреннюю белизну, превращая ее в бурую жидкую массу. Все дороги были залиты этой слякотью, точно вареными мозгами.
Я прочавкал по вареным мозгам до Лиговского, зашел в первый попавшийся бар, сел за столик у окна и проторчал там несколько часов, разглядывая прохожих и потягивая глинтвейн — до тех пор, пока мои собственные мозги не стали похожи на то, что творилось на тротуарах.
Клетка 10. ВСТРЕЧА
Подавленное состояние, в котором я вернулся домой, лишь усугубилось от вида квартиры, залитой электрическим светом. Я прошел на кухню, поставил чайник и обессилено свалился в кресло.
Определенно, нет ничего противнее тусклой лампочки под потолком в маленьком помещении. Вся кухня как будто подкрашена неживым желто-коричневым, включая репродукции Дали и Хокусая на стенах. Далеко не бел потолок, и даже мои собственные руки выглядят так, словно они из парафина. Тем же цветом отливают и сумерки за окном, наполовину превращенные в отражение кухни.