— «Нет, я… просто… распределяю… свиней… между… жаворонками». Жаворонок — это что такое?
— Жаворонок — в данном случае человек, который рано встает, — пояснила Шарлотта. — Нам придется на этом закончить. Вот и Роуз с чаем.
Роуз взяла книгу и сказала:
— Я когда-то любила это! Люси тоже, и Джеймс.
— Послушайте, — начал Антон. — «Папоротник… поднялся… с рассветом… чтобы… избавить… мир… от…»
— Несправедливости, — закончила за него Шарлотта и просияла. — Вы делаете большие успехи!
— Здорово! — похвалила Роз и указала на тарелку: — Сегодня шоколадные кексы. И конечно же, «Эрл Грей». — Она улыбнулась Антону.
Тот сидел и думал, что, пожалуй, может наступить момент, когда он почувствует себя в этой стране как дома. Она перестанет казаться такой непроницаемой, холодной, недружелюбной. Можно будет купить газету и прочесть ее, посмеяться шуткам в телевизоре. Некоторые из его молодых соотечественников уже могли это. Но сколько времени для этого потребуется? Надолго ли он здесь задержится?
— Мы с вашей мамой говорили об историях, — сказал он Роуз. — О рассказах.
— Да, тут она специалист! Эта тема как раз для нее.
— И я подумал: все на свете рассказ. По телевизору реклама — часто маленькие рассказы. Я смотрю, иногда понимаю.
— Пару лет назад мне нравился один ролик — про девушку, которая променяла мужчину, буквально носившего ее на руках, на машину, — улыбнулась Роуз. — Реклама автомобилей. Возможно, тебе следовало бы сочинять рекламу, мама. Тогда мы точно разбогатели бы.
— Нет, я никогда бы не смогла сама сочинять истории. Я умею только говорить о них.
— Когда я был маленький мальчик, много сочинял истории и жил в них. Я имел приключения, был храбрый.
— Я тоже в детстве сочиняла, — призналась Роуз. — Я была невозможная красавица, и за мной бегали рок-звезды. Из группы «Дюран Дюран», например.
— Правда? — удивилась Шарлотта.
— Да. Ты и не знала, о чем я думаю. И уж точно понятия не имела, кто такие «Дюран Дюран».
— Грустно, что не можешь это делать, когда ты взрослый, — сказал Антон. — У тебя есть только твоя история. Которую живешь. А это ты не можешь выбрать.
Роуз протянула ему тарелку:
— Съешьте последний кексик, Антон. Не знаю, право… Вот сейчас мне предстоит сделать важный выбор. Собираюсь предложить Джерри… нет, не предложить, а просто сказать ему, что нам нужна еще одна ванная.
— Это маленький выбор, — заметил Антон. — Я имел в виду большие вещи.
— Вот вы, например, сделали выбор и приехали в Англию, — сказала Роуз.
— Да, но потерять работу дома я не выбирал.
— Да, я понимаю, куда вы клоните. Все же иногда мы решаем сами. В большом тоже. Вы, например, выбрали себе жену.
— Я думаю, моя жена выбрала, — возразил Антон. — Я был очень… робкий. Когда был молодой. А затем, к несчастью, она уже выбрала не меня.
Повисла пауза.
— Знаете что, — сказала наконец Роуз. — Пожалуй, на следующей неделе я поставлю вас перед выбором. Поедем покупать одежду для вашей матери.
Позже, в метро, по дороге в свое общежитие, Антон открыл «Паутину Шарлотты». Он мчался в трясущемся поезде под Лондоном и шевелил губами — слово за словом, строчка за строчкой. Иногда записывал какое-нибудь слово к себе в тетрадь, чтобы потом выучить его. В другой раз пропускал слово, потому что ему не терпелось читать дальше, как бы отодвигал его в сторону, чтобы вернуться к нему позже. Он мчался сквозь темноту в гремящем поезде и читал.
6
Генри Питерс тоже читал.
«Скандалы, сплетни, инсинуации магически влияли на неоклассическую литературу и искусство. Некоторые весьма изысканные произведения, созданные в XVIII веке, касаются слабостей и извращений аристократов, членов королевской семьи, политиков. Вспомните стиль, остроумие, восхитительную дикость творений Джиллрея, Хогарта, Роулендсона. Карикатуры, плакаты и афиши давали возможность тогдашней публике смаковать события из жизни великих, поданные с резким, грубым юмором…»
Генри всегда с удовольствием читал только что написанное, наслаждался неожиданным поворотом, удачно найденным словом. Он сидел за письменным столом, покрытым исписанными от руки листками. Первый вариант почти готов, Роуз его наберет, а потом Генри приступит к окончательной отделке текста перед отправкой в одно из воскресных изданий.
Он продолжал читать про листки, плакаты, карикатуры в XVIII веке. Что-нибудь из Джиллрея подойдет в качестве иллюстрации. Надо будет сделать комментарий для издателя, предложить варианты. Несколько беглых ссылок на тогдашние скандалы. Потом сравнить с современным стилем, ударить кувалдой по желтой прессе, по вялым ищейкам-журналистам, по их скучной трезвости, недостатку профессионального пыла. А на сладкое — о том, что даже во времена журналистских расследований кое-что проскакивает через ячейки сети, например потенциальные политические драмы. Самые ценные крупицы информации часто теряются, просто отбрасываются — этот намек должен побудить редактора повнимательнее отнестись к этой, на первый взгляд бесхитростной статье. «Итак, в моем архиве есть прекрасный пример такой незамеченной крупицы золота…»
Мы пустим лису в курятник, Роуз! Это отправим редактору… например, «Санди таймс», с сопроводительным письмом от меня, написанным от руки. Я с ним не знаком, но личное письмо — это всегда впечатляет.
Но в «Санди таймс» статью не приняли, прислали совершенно безличный отказ.
Генри был раздражен, даже оскорблен.
— Интересно, попало ли мое письмо по адресу? Что ж, возможно, «Санди телеграф» в данном случае подойдет больше.
«Санди телеграф» тоже очень скоро уведомил его, что им это неинтересно, а потом и «Обсервер». Генри был не просто разъярен, стиснув зубы, он переживал глубокое оскорбление.
— Все дело в том, Роуз, что эти люди дремучие, они не знают никаких имен, не осведомлены о моей репутации в научном мире. Я упомянул о том, что на подходе мемуары, так что, казалось бы… Или, может, они по молодости лет вообще не слыхали о правительстве Гарольда Вильсона? — Он невесело усмехнулся.
Роуз теперь с ужасом открывала длинные белые конверты, качала головой, досадливо фыркала.
В итоге Генри собрал все отказы и положил их в ящик стола.
— Спасибо за все, что вы сделали, Роуз. Нам с вами надо извлечь из этого урок. Следует очень внимательно и осторожно подойти к выбору издателя для мемуаров, найти фирму с понимающим главным редактором. Не сварите ли кофе, Роуз?
Она вышла на кухню поставить кофейник. Боже мой. Бедный старик! У нее сердце сжалось от сострадания. Она даже сама от себя не ожидала.
Генри проанализировал ситуацию. Несостоявшийся скандал тридцатилетней давности явно не интересен никому, особенно не помнящим родства молодым людям, которые заправляют в газетах сегодня. В прежние времена журналисты были куда более сообразительны и предприимчивы. Стало быть, таким способом Генри не сможет привлечь к себе внимание, восстановить свое доброе имя. Он снова подумал о научной статье. Что-нибудь не обязательно пространное, возможно, наоборот, сжатое, лаконичное и меткое. Проливающее свет на темный до сей поры уголок XVIII века.
В каком же аспекте?
Генри задумался. Он довольно беспорядочно прочитал кое-что, достал свои старые записи. Такой далекий и недоступный XVIII век презрительно усмехнулся ему в лицо.
Нет. Лучшее, что он написал в этой области, уже завершено, и с этим надо смириться. Рыться в архивах — это для молодых.
Вечером Генри включил телевизор. Кроме новостей, он редко что смотрел, разве что костюмные фильмы вызывали его тщательно скрываемый интерес. Но в последнее время Генри слегка подсел на серию передач о средневековых монархах. Представительный молодой историк с энтузиазмом вещал в камеру, взбирался на крепостные валы, прохаживался по полям былых сражений. Генри претили все эти коронации, пиры, рыцарские турниры. Он сохранял патрицианское презрение к лекциям, популяризирующим историю, к тому же никогда не понимал привлекательности Средневековья — это ведь только преддверие настоящей истории. При этом Генри поймал себя на том, что смотрит с интересом. Этот парень на экране приковал к себе его внимание, хоть и совершенно не был похож на ученого. Его аттестовали как преподавателя престижного кембриджского колледжа.
Когда передача закончилась, Генри налил себе еще кларета и задумался. Телевизионные программы смотрят миллионы людей — даже об истории. Книгу на историческую тему читают тысячи, а то и того меньше, в зависимости от периода, в ней описываемого. Телевизор вообще — это для темных масс, но познавательные передачи все же предназначены для более разборчивого зрителя. Генри видел и другие подобные программы. Их вели молодые речистые историки. Он смотрел их с некоторой пренебрежительной отстраненностью — популистская чепуха, нельзя принимать всерьез.