– У тебя пистолет… – сказала Вероника, стараясь придать интонациям беспечную легкость. – Где ты его взяла?
– Пф! Купила, разумеется. Но после истории с твоей сестрой и сегодняшней ночи я, пожалуй, на улицу с газовым пистолетом больше не выйду. Приобрету гранатомет, на худой конец автомат Калашникова.
Ах, пистолет газовый… Это же другое дело, Вероника тоже давно хотела приобрести нечто подобное для самообороны, да все как-то не получалось выкроить денег.
– И я бы не прочь автомат заиметь, – мечтательно произнесла она. – К сожалению, сейчас денег нет даже на пистолет. Но как только появятся…
– Готово, – улыбнулась Даша, смахивая крошки и обрезки со стола. – Не сиди сложа руки, тарелки ставь.
Приходит же всякая дурь в голову! Пистолет еще не повод подозревать человека черт-те в чем.
Выполнив просьбу, Вероника, пока новая подруга раскладывала еду на тарелках, позвонила Ларичеву, он не взял трубку – вот змей на лапах! Пришлось приступить к завтраку, который уже не казался желанным, у Вероники всегда так: неприятность или повышенная тревожность приводят к потере аппетита. Неприятностей хоть отбавляй, а почему тревога укоренилась? Вон в чем дело… Визитер действовал так уверенно и безбоязненно потому, что он точно знал: в квартире никого нет. Приходил чужой Зине человек, а это уже страшно.
Он устал. Затаив дыхание и боясь потревожить его состояние покоя, Лайма смотрела на безупречно выточенный профиль, на тени от сомкнутых ресниц и бледное лицо, похожее на мраморное изваяние, в котором живет душа камня, но не человека. Мирон красив, как сказочный принц, правда, нрав у него кошмарный, но на то есть причины, эти причины и портят характер, а характер в свою очередь отравляет жизнь Лайме. В общем, получается своеобразная цепь дурных закономерностей, да только от них не уйти слабовольным людям. Он младше на целых шесть лет, Лайму часто охватывал ужас, что кто-то из женщин, моложе и красивей, может заменить ее. Для Лаймы это было бы смерти подобно.
Она думала, он заснул, но Мирон не спал:
– Давай свои новости, только без вступлений.
– Без? Хорошо. Зину убили. Зарезали ночью около дома.
Он открыл глаза, повернул лицо к ней и выругался:
– Мать твою… Когда?
– Вчера было девять дней, ее похоронили…
– Почему мне не сообщила?!
Мирон резво вскочил, походил от стены к окну, потирая плечи и не подумав прикрыть наготу. Нет, он не принц, он божество – настолько безупречен, а богу можно все. Лайма, перевернувшись на живот и уложив подбородок на скрещенные руки, не сводила с него озабоченных глаз, ведь Мирон разволновался. Сейчас ей предстоит своим спокойствием погасить его нервозность, она и сказала ровно, без эмоций:
– А что изменилось бы? Я сама узнала дней пять назад, решила не ехать к тебе, не звонить, вдруг за мной следят, а мой телефон прослушивают…
– Дура. – Он закурил, отойдя к окну, хмыкнул: – Следят за ней… Мнительная дура. Кому ты нужна, чтоб твои пустые разговоры прослушивать?
– Мирон, не кури, тебе же нельзя.
– Не твое дело, – огрызнулся он. – Теперь на все плевать… А документы? Ты знаешь, где они?
– Нет, не знаю. Зачем тебе чужие бумажки?
Мирон лишь застонал, запрокинув голову и давая понять, что она не просто дура, а дура в квадрате, что равнозначно идиотке. Лайма не обиделась, она и не к таким выпадам привыкла, к тому же вспомнила более важный факт:
– И Сашка пропала.
– Сашка? Она звонила мне.
– Давно? – оживилась Лайма, ну, хоть одна новость хорошая.
– Последний раз позавчера, я не брал трубку.
– Почему? Почему не поговорил с ней? Мне она не отвечает, я не знаю, что думать. Ничего не понимаю, что происходит.
– А тебе не надо понимать. – Мирон загасил сигарету в консервной банке, завалился рядом на кровать, закинув за голову руки. – Поговорить? Мне? С ней? О чем? Про Зинку я не знал, а просто так с твоими подругами не болтаю, они действуют на меня отрицательно.
Несправедлив он к девчонкам – собственно, Мирона таким сделала как раз несправедливость. Лайма прижалась к нему всем телом, обняла его, терлась щекой о плечо, в такие моменты ей хотелось забыть все и всех. Настолько было хорошо, что даже смерть Зиночки отодвинулась на десятый план, а губы расплылись в улыбке.
– Мент, который допрашивал меня, подумал, что ты женщина. К ментам попала трубка Зины, в ней наши имена обозначены лишь согласными буквами, меня и Сашку они вычислили. Позвони Сашке со своего телефона…
– Потом. Выкладывай не по чайной ложке в час, а сразу: что за мент, почему тебя допрашивал?
Его приказ – для нее закон. Что помнила, то и рассказывала, изредка проверяя его реакцию, так как Лайма заботилась о его самочувствии, ведь Зинулю все равно не вернешь.
Она знала, что никогда не выйдет за него замуж, хотя оба свободны от брачных оков. Она не родит ему детей, у них не будет крепкой и дружной семьи – это предопределено той самой несправедливостью. Лайма сознательно шла на порционную любовь, которой скоро, очень скоро наступит конец в самом прямом смысле этого слова, но точного часа никто не знает.
А время-то идет, отбирая у нее шансы к счастливым переменам. Времени не скажешь: ну погоди чуточку, я не могу бросить его, мне с ним хорошо, а ему без меня плохо. По правде говоря, ему и с ней, и без нее плохо, не догадываться об этом она не могла. Просто Лайма нуждается в нем больше, она зависима от Мирона, как наркоман от дозы, алкоголик от спиртного – так выражались девчонки. В результате он обнаглел, безраздельно властвовал над ней, а она прощала ему абсолютно все, потому что беспросветная дура.
У всех Лайма числится в дурах! Это далеко не так, она видит и понимает многое, только не афиширует, а маскирует свои знания. И что понимают девчонки? Им досталась грубая имитация любви, доподлинно обеим неизвестно, каковы переживания женщины, когда ее обнимает и целует любимый мужчина. Да, любовь, и это – прекрасно! Пусть односторонняя, исключающая всякую попытку одной половины (Лаймы, разумеется) иметь собственное «я» и какие-либо свободы.
– Почему не говоришь, что думаешь по этому поводу? – промурлыкала она, поглаживая своего ненаглядного по впалым щекам.
– Ты должна была сообщить мне, когда узнала про Зину, – не посчитал нужным отвечать на ее вопрос он. – Все же мы с ней тесно общались, вроде как дружили…
– Тебя не поймешь, то девчонок терпеть не можешь, то считаешь, что у вас дружеские отношения…
– Чтобы включить функцию понимания, надо вначале положить в черепную коробку мозги, а ты их потеряла по дороге из средней школы в институт, – ворчливо пробубнил Мирон, повернувшись на бок, но лицом к ней, это означало, что он не сердится.
– Мне и так неплохо, – шутливо заявила Лайма, а он смотрел уже не на нее, куда-то внутрь себя, хотя говорил ей:
– Когда люди живы, они могут ссориться до драк, даже ненавидеть друг друга, притом тянуться в один кружок по необъяснимым причинам. Впрочем, причина всегда одна: скука. Тянет туда, где есть интерес, но никто вслух в этом не признается. И вдруг смерть… кого-то не стало… Смерть указывает, что ты потерял. Ссоры и споры, посиделки у костра с печеной картошкой и мутным самопальным вином, подначивание, раздражение, общие идеи с надеждами – все это и составляет бытие. А с уходом одного из членов кружка отмирает частица и твоей жизни, потому что с этим, казалось бы, неудобным человеком уйдет все, что будоражило, заставляло чего-то доказывать, куда-то карабкаться. И приходит позднее осознание, как он был тебе нужен.
Излюбленная Мироном тема смерти и жизни здоровую Лайму не волновала, однако она внимательно слушала и включилась в диалог, ведь по душам они разговаривали нечасто:
– Все, о чем ты затосковал, может повториться с другими людьми.
– Повторов не бывает, запомни. С другими по-другому будет, не лучше и не хуже, а по-другому.
– Какой ты умный, красивый, – с баюкающей интонацией зашептала Лайма. – Я люблю в тебе все-все… Твои волосы… твои губы… глаза…
Его взгляд изнутри вернулся к ней, соединились брови, Лайма уже приготовилась услышать длинную тираду, мол, дура и так далее, но он не был настроен на ссору. Вообще-то ссора предполагает как минимум двух участников, а Лайма никогда с ним даже не пререкалась, она его жалела, поэтому щадила, в отличие от Мирона. Щадила, потому что любила.
– Сестре-то она, полагаю, сообщила о документах, – предположил он.
– Не знаю.
– Надо узнать. И чем скорее, тем лучше.
– Хорошо, я выясню.
– Сам выясню. И это срочно…
– Мирон! – Лайма приподнялась на локте, беспокойно вглядываясь в его синие глаза, в этой комнате – темные и таинственные, как становится таинственным все, что покрывает плотная тень. – Ты поедешь в город?! Не стоит, тебе нельзя… Я сама с ней поговорю… обещаю… Мы с ее сестрой были подруги…
Он схватил ее за плечи и слегка тряхнул:
– Эти бумажки могут помочь мне выкарабкаться, я знаю, из-за них Зинку прирезали. Ну и жуткая смерть…