— А кто меня выгонит? Ты что ли?
— Хотя бы и я, — лениво потянулся Эдик.
— Пойду почитаю, — обиженно сказал Егорушка. — Мне не нравится все, что ты говоришь.
Валя, вновь вернувшаяся на веранду за посудой, проводила его насмешливым взглядом. Ребенок, большой ребенок! И виновато сказала Эдику:
— Сумочку пришлось отдать.
— Ничего, — отмахнулся он. — В конце концов, все тайное становится явным. Странно, что практически все заглядывали в Марусину записную книжку, и никто не обратил внимания на строчку, которая так важна! Не думаю, что домохранительница будет теперь молчать. Хотя… Это мотив, так мотив! Даже к лучшему, что так вышло. И все в маленькой записной книжке, если только милиция сообразит.
— Мотив чего? — не поняла Валя.
— Двух убийств, вот чего. По крайней мере, он объясняет, почему она застрелила отца. Ладно, пойду, позвоню. А ты молодец.
Валя зарумянилась.
— Может, чего еще надо сделать?
— Ходи по дому, слушай, приглядывайся. И за Настей присмотри.
— Она к вам… очень хорошо относится.
— Мы же договорились, что будем на «ты». Относится! — хмыкнул Эдик. — Пойду позвоню.
Валя понесла на кухню грязные чашки, а он спустился в сад, достал мобильный телефон и, набрав номер, услышал длинные гудки.
— Что за черт? — он уже начинал волноваться. — Неужели еще не проснулась?
Набрал номер еще раз, никакого ответа.
— Ту ти, ту, ту, ту, — усмехнулся Эдик. — Надо ехать.
Эраст Валентинович Веригин, уже в своих ботинках, спускался по ступенькам в сад.
— Далеко собрались? — поинтересовался Эдик.
— Домой поеду, — тяжело вздохнул Веригин. — Слава богу, все разрешилось. Какая, однако, отвратительная женщина оказалась!
— Ну да… А папочку верните, Эраст Валентинович.
— Какую папочку?
— Ту самую.
Веригин замялся, начал оглядываться по сторонам, подкашливать по-стариковски, прочищая горло. Потом виновато взглянул на Эдика:
— Ах, это вам девушка рассказала, как я… Честное слово, она совсем не то подумала!
— Она не то, а я подумал, как надо. За нас обоих. Что там, Эраст Валентинович?
— Ничего особенного, Эдик, ничего особенного, — засуетился Веригин.
— То-то вы в нее так вцепились. Где папка?
— В…
— Где?
— В моей машине.
— Ах, уже в машине! Быстро соображаете!
— Там только акварели, ничего не значащие и не стоящие акварели!
— Кисти Эдуарда Листова. Ну да, ничего не стоящие! Охотно верю.
— Там даже подписей нет! Абсолютно никаких подписей! Это этюды, которые он привез около двадцати лет назад из провинции!
— И можно в уголке аккуратненько подрисовать: «Э. Веригин». А?
— Но это же невозможно! Все знают манеру Эдуарда Листова, и я никогда бы не посмел…
— Значит, акварели написаны не в его манере, Я все-таки кое-каких терминов успел нахвататься. А как насчет зависти?
— Какой зависти?
— Живописью в молодости баловались, Эраст Валентинович?
— Побойся бога, Эдуард, побойся бога! Я только хотел открыть миру нового Листова.
— Вот и откройте. Только без самодеятельности. А папку отдайте мне.
— Но… Она теперь принадлежит, как я понимаю, этой девушке, Марусе.
— Вот именно.
— А ты тогда тут причем?
— А вот этого не долго осталось ждать. Во всяком случае, я отстаиваю ее интересы, можете не сомневаться.
— Хорошо, — кивнул Веригин, — я отдам. Но Нелли сама хотела… А, впрочем, какая разница!
Сопровождаемый Эдиком он пошел к своей машине, синему «Ниссану», из салона бережно достал папку, подержал несколько секунд в руках, а потом с явным сожалением протянул Оболенскому:
— Вот. Только вы, Эдуард, имейте в виду, что обращаться с этим надо бережно.
— Да-да, — рассеянно ответил тот, заглянув в папку и присвистнул: — Ничего себе этюды! А неплохо, черт возьми! Неплохо! А? Я пока оставлю это себе.
Веригин что-то еще пытался сказать, но Эдик, не дослушав, быстрым шагом направился к своей машине. Вот старый прохиндей! Все воры, никому нельзя доверять в этом доме, никому!
…Он гнал машину по шоссе в сторону Москвы на высокой скорости, надеясь только на одно: Маруся еще спит. Бессонная ночь, большая доза снотворного. Нет, не могла она так быстро прийти в себя, если только не разбудили. А кто разбудил?
Эдик гнал прочь дурные мысли и убеждал себя, что все идет по плану. Отца больше нет, Настя пока молчит, тетя Нелли тоже умерла. Как там говорится? Мир ее праху. Все хорошо, все замечательно, все идет по плану. Ах, мама, мама, надо же было попасть в дом именно этому пистолету после стольких лет! А старший оперуполномоченный еще удивляется, откуда на нем твои отпечатки пальцев! Но сколько же лет этой истории? Их там просто не может быть, этих отпечатков! Мало ли в чьих руках успел побывать «Деринджер»! Он блефует, просто блефует. Или знает наверняка?
Потом, уже добравшись до дома, он нетерпеливо давил на кнопку, вызывая лифт, и переминался с ноги на ногу. Ну, скорее же, скорее! Как медленно!
Трель звонка зажурчала за дверью квартиры, но не последовало никакого ответа. Он прислушался: шагов нет. Еще раз прослушал простенькую мелодию, все еще не веря в происходящее. Потом вставил ключ в замочную скважину и открыл дверь:
— Маша! Где ты? Маша!
Тишина. Не разуваясь, он прошел через прихожую прямо в спальню. Кровать была не застелена, на столе горы грязной посуды, везде раскиданы испачканные красками тряпки. Самый настоящий бардак. А Маруси нет.
— Маша? Где ты? — прошептал Эдик. — Ты спишь. Я знаю, что ты спишь.
И он начал метаться по квартире, охваченный внезапным приступом ярости: грохнул одной дверью, другой, опрокинул стул, разбил какую-то вазу, на пол упал букет роз. Успевшие увять, цветы были безжалостно раздавлены ногой.
— Я знаю, ты спишь! — кричал он. — Ты спишь!
Маруси в доме не было. В большой комнате на столе он нашел неоконченный пейзаж и на нем записку:
«Мне было с тобой очень весело, корнет. Но сегодня явно не день Бэкхэма».
— Дура! — выругался Эдик. — Девчонка! Дура! Ну, где она теперь? Где?
Арбат
Она шла по улице, самой красивой улице Москвы, и ела мороженое. Телефонный звонок ее разбудил, отрезвил, заставил прийти в себя. В самом деле, не затем приехала в Москву — романов и в родном городке хватало. Замужество? Ха-ха! Но почему они все так суетятся? Подумаешь, деньги, наследство! Будущее? Какое будущее? Будущее вот, оно же и настоящее: брусчатка, по которой весело стучат каблучки, улица, где на каждом шагу встречаются настоящие поэты, те, у кого в душе вечная весна и тяга к полету, к свободе. И хочется быть вечным странником, а не приковывать себя цепями к какому-то богатому дому, к мужу, к детям Не дай Бог, еще и дети пойдут!
Нет, Марусе не хотелось сейчас ни мужа, ни детей. Это не для нее. И ехать по указанному адресу тоже не хотелось. Сначала один заявляет на нее права, потом другой. Да пошли бы они все куда подальше! Надоели! Она свободна. Сво-бод-на. Ото всего и ото всех.
— Девушка, можно с вами познакомиться?
Вот и этот туда же! Познакомиться!
— Нет.
— А куда вы так спешите?
— Еще не знаю. Но спешу.
Она смотрела на картины, выставленные на продажу, и думала: «Мои лучше». Она была в этом уверена, потому что в душе ее всегда было только одно — я лучше всех. И точка. Только бы не оставляло это желание писать, писать, писать… Только это она не могла отдать никому и ни за что, ни за какие деньги, ни за любовь, ни за спокойное, сытое существование. Без творческих запоев жизнь ее просто не имела смысла.
Не поедет она ни в какую квартиру, делать ей там нечего, только сидеть в четырех стенах, зевать, скучать и ждать неизвестно чего. А куда ехать? Пока не ясно. Сама не знает, чего хочется. Может, в следующую минуту возникнет новое желание и заставит предпринять какие-то действия. А пока… Может быть, мороженого?
Она вздохнула и достала из кармана деньги:
— Мороженое, эскимо в шоколаде.
Опять какой-то парень рядом! Поистине, одинокой симпатичной девушке, праздно шатающейся по Москве, просто проходу не дают!
— Девушка, сколько времени, не подскажете?
— Нет.
— Что, часов нет?
— Есть часы. Времени нет.
—: Ох, какая вы, девушка!
— Какая есть.
— Девушка, девушка, давайте, я напишу ваш портрет!
Уличный художник улыбается. Молодой симпатичный парень. Девушке скучно, девушку надо развлечь. Вот тут она и рассмеялась. Портрет? Ее портрет?
— Давай лучше, я твой напишу. За так.
— Какая вы, девушка!
— Что, жалко? Тогда заплачу за то, чтобы написать портрет. Идет?
— Идет! — весело рассмеялся парень.
Маруся села перед мольбертом, взяла в руки сангину и начала работать. Вот так. Еще штришок, еще. Она, Мария Кирсанова, она сама по себе. И не надо жалеть о нескольких потерянных днях, которые были просто наваждением.
— Девушка, да у вас талант!
— Я знаю, — не отрываясь от работы, отмахнулась от парня Маруся. И повторила: — Не верти головой и помолчи, сделай одолжение. Я все про себя знаю.
УВД одного из районов Москвы
Капитан Платошин устал, очень устал. В деле Листовых хотелось сегодня же поставить точку, ан нет, пока не получалось. Следователь целый час бился с подозреваемой в двух убийствах Ольгой Сергеевной Старицкой, но та категорически отказывалась признаться в совершенных деяниях. А мотив вот он: стоило только открыть записную книжечку, и получается, что Старицкая Ольга Сергеевна задумала совершить преступление давным-давно, поэтому-то, может, и цианистый калий из лаборатории украла. И нужна ей была одна только ампула, которая, когда время настало, пошла в дело. Но почему именно Нелли Робертовна? Неужели из ревности? Да ведь художник Эдуард Листов умер давно! Что-то в этом деле не стыкуется.