— Миша, когда? — вцепилась в него Ника.
— Скоро.
— Я боюсь!
— Брось! Ты ничего не боишься! Запрись, — велел он и направился к двери.
— Миша!
— Запрись!
Он, не оглядываясь, пошел по коридору. К входной двери, которая сегодня была распахнута настежь. Более того: висела на одной петле. Он шел и слышал стрельбу. Все-таки и до этого дошло. Начал Воронов, который схватил автомат. Вожак подал пример, остальным ничего не оставалось, как ввязаться в драку. Воронов не хотел, чтобы последний член элитного винного клуба ускользнул от расправы. Он хотел быть уверен на сто процентов, что его заклятый враг мертв. Все правильно: столько народу положить и упустить заказчика! А Сивко мог быть заказчиком ограбления. Теоретически мог.
Он остановился у двери и осторожно выглянул наружу, пытаясь оценить обстановку. Вспомнил вид с башни: вторая группа деревенских, более многочисленная, шла по шоссе к воротам. Там сейчас и пальба. Автоматные очереди перемежаются с одиночными выстрелами, похоже, из охотничьих ружей. Залегли они, что ли? Или это уже милиция? А что делается у калитки?
Он набрал в грудь побольше воздуха и вышел на свет. Надо на что-то решаться. Огляделся: чем бы вооружиться? Но под рукой ничего не оказалось. Он короткими перебежками рванул в глубь участка, а оттуда — к задней калитке.
И там столкнулся с начальником охраны.
— Стоять! — поднял тот автомат.
— Парень, спокойно! — он поднял вверх руки. — Ты меня знаешь. Я один из гостей.
— А… — опустил автомат Коля. Он тоже опустил руки и спросил:
— Что происходит?
— А х… его знает! — выругался начальник охраны.
— Хозяин где?
— А х… его знает!
— Жертвы есть?
— А…
— Докладывать по всей форме! — рявкнул он…
— Есть! — вытянулся парень и с опаской спросил: — А ты кто?
— Я из милиции.
— Из…
— Они должны подъехать. Мои люди. Наши.
— Так какого…
— Я тебя спрашиваю: жертвы есть?
— Мы больше пугали, — хмуро сказал начальник охраны. — Это хозяин палил в террориста.
— В какого террориста?
— Который взял заложника. В нарушение инструкций.
— Заложника взял в нарушение инструкций?
— Палил в нарушение. Надо вступать в переговоры. Спасать заложника.
— А где сейчас заложник? — осторожно спросил он.
— Когда началась пальба… В общем, х… его знает!
— Пойду, посмотрю.
— Ну, давай, — оскалился парень в камуфляже.
— Дай автомат.
— Еще чего!
— Ну, что-нибудь?
— Гранату хочешь? В ближнем бою вещь необходимая.
— М…к! — он вихрем налетел на шутника, но ударился о каменный утес.
— Тихо, тихо. Ишь, резвый какой! На пистолет. — И парень в камуфляже сунул ему «ТТ». Похоже, тот самый.
— Откуда?
— У двери подобрал. В общем, черт знает что! И как будут разбирать эту кашу? Они вроде бы напали. Мы оборонялись. Взят заложник. Стрельба на поражение оправдана.
— Ты бы остановил своих людей.
— Да? А других кто остановит? Мне сдать своих людей? Чтобы их порубили в лапшу топорами? Ну уж нет! — оскалился начальник охраны.
— На принцип, значит, идем? За кого воюешь? За частный капитал!
— Да пошел бы ты на х… — беззлобно сказал парень.
— Ладно, пошел. Ты вот что… На кухне сидят две женщины. Одна заперта в кладовке, другая — ее дочь. Пригляди за ними.
— Женщины?
— Именно. Надеюсь, это не противоречит твоим принципам? В замок ворвались пьяные мужики, они сейчас громят винный погреб. У них топоры и охотничьи ружья, зато у тебя есть автомат. Защити женщин.
— Ладно. Это дело.
Начальник охраны выполнил команду «налево, кругом!» и с автоматом наперевес зарысил к входной двери. Он немного успокоился. Сразу видно: парень умеет вести переговоры, это его специфика. До того как работать на Воронова, занимался освобождением заложников и, видать, преуспел в этом деле. Переговоры с Сивко начальник охраны провел грамотно, и если бы не сумасшедший хозяин…
Нику и ее мать на растерзание пьяным мужикам парень не отдаст. На то есть автомат. А его ждет другая работа. Он сжал «ТТ» так, что рука заныла, и решительно направился к калитке. То есть к проему в ограде, который образовался, когда ее снесло взрывом. Видать, здесь было жарко. Сейчас боевые действия разворачивались в чистом поле. Но, увы! Он пришел к шапочному разбору!
Человек, из-за которого и разгорелся весь сыр-бор, лежал на земле, вокруг суетились люди. Сотрудники его службы безопасности. Шефа они не спасли: Федор Иванович Сивко был прошит автоматной очередью. Когда он подошел, Сивко еще был жив. На заднем плане шла разборка одетых с иголочки секьюрити с деревенскими мужиками в телогрейках и резиновых сапогах. Тоже на принцип, не за идею. В общем, это была обычная драка. А люди Воронова отступили за толстые стены.
Он подошел и нагнулся над Сивко.
— Федор Иванович…
— Кончается, — хмуро сказал кто-то.
— Во… ро… — зашевелил губами Сивко. Он нагнулся к самому его лицу:
— Что?
— Не я… Лев… Абрамович… Не я…
— Я понял.
— Не дай… уйти… — с трудом выговорил Сивко, собрав последние силы.
— Воронову?
— Не… дай…
Этот человек боролся за жизнь до конца, и последнее желание, которое он высказал, было: отомсти! Не дай ему уйти! Бессмысленная жертва, потому что на раритет позарился Лев Абрамович. Именно это и силился сказать Сивко. Не он заказал ограбление квартиры, не он причина гибели Марии Вороновой. Это было несправедливо и не по правилам. Но у сумасшедших своя логика.
— Федор Иванович…
У того на губах запузырилась кровавая пена. Сивко дернулся и затих. Он поднял голову и увидел на краю поля машину с крытым верхом и микроавтобус с синей полосой. Милиция приехала. И, похоже, ОМОН. Театр военных действий пополнился свежими силами. За исход операции теперь можно быть спокойным.
— Как кстати, — сквозь зубы сказал он и стал шарить по карманам покойника.
— Эй, мужик, ты чего! — запротестовала охрана.
— Мне нужен ключ. Там заперта женщина. Ключ-то я могу взять?
Охранники Сивко переглянулись. Старший неохотно сказал:
— Ну, бери.
Он нашел ключ, сунул его в карман и тут спохватился:
— Зигмунд! Где Зигмунд? Заложник где?
— Да вон он лежит, — кивнул через плечо старший.
Отец Ники лежал на боку в глубокой борозде, глаза у него были закрыты. Он вздрогнул, потому что увидел кровь. «Как я ей скажу?!» Лицо у Зигмунда было спокойное, а сам казался таким маленьким, каким может быть только ребенок. Сивко взял в заложники его, а не жену, потому что почувствовал слабину. Прикрываться Зигмундом было проще.
Он подошел, чувствуя, что ноги подгибаются. «Как я ей скажу?» И в этот момент Зигмунд открыл глаза. Взгляд у него был просветленным. Сомелье коротко вздохнул и подтянул ноги к груди, скрючившись еще больше. И тихо сказал:
— Хорошо.
— Ты не ранен?
— Нет, нет, все хорошо.
— А кровь?
Зигмунд улыбнулся и закрыл глаза. «Это не его кровь», — догадался он.
— Хорошо. Тихо, — не открывая глаз, сказал Зигмунд.
— Тихо?
Он прислушался. Там, у ворот, была стрельба, в нескольких метрах хрипели деревенские, припечатывая кирзу к отутюженным брюкам и пиджакам москвичей, орали омоновцы, увязая на бегу в пашне, работали моторы подъезжающих машин. Влажный воздух был до предела насыщен звуками, его можно было резать пластами, как мармелад, и объедаться. Но он тоже подумал: «Тихо». Для Зигмунда все уже закончилось, тот отходил от шока, потому что не каждый день тебе к горлу приставляют нож и прикрываются тобой, как живым щитом. После такого сильного стресса наступает полное безразличие ко всему. Зигмунду сейчас и в самом деле хорошо. Жить всегда хорошо. — С Никой все в порядке, — сказал он. — И с вашей женой тоже.
— Хорошо.
— Скоро придет врач. А… где Дмитрий Александрович?
— Он улетел.
— Улетел?
— Он всегда хотел улететь. Его зовет небо.
«Вертолет!» — сообразил он. Зигмунд был похож на ребенка, на маленького ребенка. И говорил также. Но это пройдет. И скоро. На него же, как ливень, вдруг обрушились звуки. Крики, стрельба, работающие моторы… Он словно очнулся.
— Небо, говоришь? Ну, я тебе сейчас подарю небо! В алмазах!
Он передернул затвор «ТТ» и побежал к проему в стене, увязая по щиколотку во влажной земле. Туда, к вертолетной площадке. Надо быстрее… быстрее… И здесь он опоздал: Воронов уже сидел в вертолете и пытался взлететь. И это получилось.
— Стой! — заорал он и дал выстрел по вертолету.
За прозрачным стеклом кабины он увидел Воронова в летном шлеме. Тот улыбался. «Супермен», — понял он эту улыбку и словно услышал ласковое: «Мальчишка… Щенок…» Он захлебнулся потоком воздуха от работающих лопастей. Кидаться на вертолет было бессмысленно. Пришлось лечь на землю. Он попытался собраться. Поднял «ТТ» и выстрелил. Еще раз. И еще… Воронов улыбался. Нет, смеялся! Он чуть не застонал от досады. Так тяжело было только в горах, на обледенелом склоне. Ветер сбивал с ног, ботинки скользили, руки ныли, а обожженное морозом лицо горело. Он ничего не соображал тогда, работали только инстинкты, главный из которых — инстинкт самосохранение. Выжить. Только бы выжить. Все остальное потом. «Вот это был экстрим!» — говорил он потом с упоением девочкам, открывшим рты. Но тогда он так не думал. Об экстриме и вообще. Вообще не думал. Потому что спасал свою жизнь.