Постоялый двор «Пресвятая Дева Мария», построенный при предыдущем короле, считался еще совсем новым. Расположен он был на Гревской площади, напротив Дома с колоннами, и пользовался отменной репутацией: все знатные сеньоры и иностранные путешественники останавливались при необходимости именно в нем. Рено узнал об этом от Жиля Пернона, который охотно туда захаживал, когда хотел вкусно пообедать. Двор находился в такой близости от особняка де Куси, что соблазн порой становился неодолимым. Комнаты для путешественников были там хоть и не дешевыми, но удобными, и к тому же, если на площади совершалась казнь, постояльцев ожидало замечательное развлечение. Да и сама площадь, постоянно оживленная, представляла собой любопытное зрелище, не говоря уж о набережной, где постоянно суетился народ.
Император Константинопольский, назвавшись графом Цефалони, занимал большую часть комнат на этаже, расположившись в них со своей свитой, которую составляли: Гильен д’Ольнэ, носящий пышный титул маршала империи, священник Феодор из дворцовой церкви во Влахернах и рыцарь Анри Вержюс, товарищ детских игр Бодуэна. Маршал и рыцарь исполняли обычно роль посланников и послов, когда император вел из Константинополя переговоры с французским королем и его матерью, но когда император путешествовал сам, он всегда брал их с собой, так как оба они хорошо знали Западную Европу и в особенности Францию, где и у того, и другого жила родня. В императорскую свиту входил также врач, Илларион Калипариос, родом с острова Кипр, молчаливый, сумрачный человек, от которого нельзя было дождаться и трех слов за час, если только он не пропустил бутылочку мальвазии
. Содержимое этой бутылочки обладало чудодейственным свойством, открывая путь потоку редкостного красноречия, которое – увы! – было недоступно тем, кто родился вне треугольника, обозначенного Константинополем, Корфу и Ираклионом на Крите.
Илларион взялся за Рено так, будто тот ему был личным врагом: он и мял его, и тянул, и поколачивал, не оставив в покое ни одной мышцы, ни одной связки, ни одной косточки. Пытка длилась не меньше часа, и Рено не раз вспомнил дыбу. Но вот процедура завершилась, врач смазал все болезненные места мазью с пряным запахом, забинтовал пациента льняными бинтами, и проделал все это в полном молчании, не сказав своему пациенту ни единого слова. Распоряжение он дал только одно, приказав не вставать с постели до завтрашнего утра. Рено, если бы и хотел, не мог ничего возразить, не в силах пошевелить не только рукой или ногой, но и языком. Никогда он не чувствовал такой расслабляющей усталости, никогда так не хотел спать. Он погрузился в глубокие воды сна с наслаждением, с каким погружался прошлым летом в воды Уанны, красивой реки с плакучими ивами по берегам, что протекала неподалеку от усадьбы де Куртиль и в которой он привык купаться каждый день…
Когда он вынырнул из сонной воды, уже ярко сияло дневное солнце и мощная рука Гильена д’Ольнэ осторожно трясла его – сам того не ведая, Рено занял постель Гильена. Рено с невольным недоверием уставился на незнакомое лицо, обрамленное аккуратной каштановой бородкой, с мощным носом, весело загибавшимся кверху, и пушистыми усами. В карих глазах незнакомца сверкали смешливые искорки. Мужчина тут же представился и спросил:
– Выспались? Мне кажется, что должны бы. Как легли, так и не шевельнулись ни разу.
– Да, выспался… Спасибо вам большое. Мне даже кажется… кажется, что мне не больно, – добавил Рено, с осторожностью попробовав потянуться, как привык потягиваться, открыв утром глаза.
– Ничуть этому не удивлюсь, – улыбнулся Гильен. – Эскулапиус способен творить чудеса, если пребывает в хорошем настроении. А вчера, похоже, его настроение было отменным. А разбудил я вас потому, что, во-первых, мы вскоре отправляемся в путь, а во-вторых, и это, наверное, для вас важнее, – вас спрашивает дама.
– Дама?
– Может быть, и девушка… Хотя, поглядев на нее, я не поручусь за ее добродетельность. Глаза у нее так и играют! Очень красивые, кстати, глаза, и сама она очень привлекательная. Так что одевайтесь… Или, может, вы намереваетесь принять ее… в постели?
– Упаси Бог!
Рено поднялся с проворством, которого никак не мог от себя ожидать, и надел на себя платье, которое ему положили в изножье кровати, – неброское, но достойное. Ольнэ помог Рено одеться и вышел, сказав, что пойдет за гостьей. Минуту спустя комнату заполонило благоухание духов Флоры д’Эркри. Она удостоила Рено мимолетной улыбки, но глаза ее остались серьезными.
– Кажется, вам стало легче…
– Так оно и есть, а еще вчера я думал, что мне станет легче, только если меня оправдают окончательно… А вы разве не уехали?
– Нет. Ваш арест смертельно напугал госпожу Филиппу, и она собралась покинуть Париж в одно мгновение, но мне удалось убедить ее немного задержаться. Предлогом были мази, травы и снадобья, которых не найдешь в Куси, но без которых я не смогу за ней ухаживать. Она согласилась.
– Полагаю, что больше всего ее напугал не мой арест, а возможность лишиться расположения королевы Бланки, – язвительно предположил Рено. – Зато вы поступили очень благородно, написав королеве Маргарите и попросив ее заступиться за меня. Но почему вы это сделали?
Флора передернула плечами:
– Раз она защитила вас в первый раз, почему бы не защитить и во второй?
– Причина, я думаю, в ее неладах со свекровью.
– Вполне возможно… Но возможно, и вот в чем…
Флора порылась в мешочке, привязанном к поясу, и достала из него… У Рено заколотилось сердце, он узнал свой свиток пергамента, о котором так горевал. Флора протянула ему свиток и добавила, не скрывая горечи:
– Я нашла его в вашей котте… И я поняла, почему вы так стремитесь на службу к королю. Очевидно, вы ей тоже дороги, раз у вас оказался ее портрет…
– Это не ее портрет!
– Что за детская отговорка! Это ее портрет. Ведь на рисунке изображена даже ее королевская корона.
– Признаю, что возразить против этого доказательства трудно… Тем более что корона эта мне бесконечно дорога… И все же на портрете совсем не та, о ком вы думаете. Той самой честью, которую вы положили себе за труд сберечь, я клянусь вам в этом.
– Но кто же это?
– Не спрашивайте. Я не имею права вам это открыть. И простите меня за это. Лучше скажите, откуда вы узнали, что я здесь.
– Скажите спасибо Жилю Пернону. Он проникся к вам самой искренней дружбой, и я не теряла вас из виду ни на секунду. Если тюремщик в Шатле хоть как-то о вас позаботился, то только потому, что я ему заплатила.
– Я бесконечно вам благодарен, мадемуазель Флора! Но почему вдруг вы захотели помочь такому изгою, как я?
Флора вновь повела прелестным плечиком, но на этот раз словно отмахиваясь:
– Да я и сама не знаю! Ну, во-первых, вы мне симпатичны… Во-вторых, эгоизм госпожи Филиппы иногда становится невыносим… И к тому же старичок Пернон так горевал из-за ваших несчастий… Кроме того, отказавшись от вас, баронесса нарушила присягу, связывающую сюзерена и вассала. Ее супруг сделал вас членом своего дома, это накладывает обязательство и на вас, и на вашего господина. Она отказалась выполнить свой долг, даже не спросив согласия барона Рауля, и бог знает, что она ему успела наговорить. Но не беспокойтесь, я добьюсь того, чтобы истина восторжествовала.
– Не надо, прошу вас! Благодаря вам, королеве и вмешательству императора теперь я вне опасности.
– Но вы изгнаны, потому что король не пожелал вынести справедливого решения, поскольку оно будет не по нраву его матери! Хотя достаточно взглянуть на вас, чтобы понять – вы не совершали ни одного из тех преступлений, в которых вас обвиняют. Поэтому нужно, чтобы Рауль де Куси защитил вас. И для этого я непременно расскажу ему все, что знаю!
– Его брак с госпожой Филиппой не слишком счастлив. Я не хочу, чтобы из-за меня их отношения стали еще хуже. Я сейчас уезжаю, и скорее всего мы больше никогда не увидимся, ведь Константинополь так далеко!
– Не сказала бы! Ваш император большую часть времени проводит, скитаясь по дорогам Европы. И сейчас вы едете всего-навсего в Рим. И я бы с удовольствием с вами еще увиделась. Так что позвольте мне все рассказать барону.
– У меня нет права что-то вам запрещать, и я не отрицаю, что изгнание крайне тяжело для меня, однако, прошу вас, постарайтесь не нарушать хрупкого равновесия этой семьи. Впрочем, я думаю, барон не поверит вам…
В ответ Флора рассмеялась с такой неподдельной веселостью, что и Рено, несмотря на все свои печали, улыбнулся.
– Никогда не спорьте со мной, непременно проиграете, милый друг, – изрекла она с важностью. – А теперь позвольте пожелать вам доброго пути и отрадных дней в той жизни, которой вы заживете вдали от нас… Да, к сожалению, вдали от нас, – прибавила она с такой пронзительной грустью, что у нее на глазах выступили слезы.