В населенных пунктах подсаживались крестьяне, с виду затюканные, замученные работой и очень дисциплинированные. Казалось, эти люди неопределенной национальности – гремучая смесь болгар, турков и цыган – счастливы уже тем, что вообще живут на этой земле, дышат. Исключения из этой пестрой, смугло-черноволосой, с баулами и безучастными лицами толпы составляли холеные молодые болгарочки, с виду студентки – длинноногие, стройные, плоские, одетые в обтягивающие джинсы и тонкие блузки, с хорошим дорогим маникюром, большим количеством золотых украшений и непременной сигареткой в зубах. Они, такие в общем-то разные и почему-то кажущиеся одинаковыми, типовыми, благополучными, беспрестанно отвечали на звонки, говорили, как показалось Жене, одинаковыми голосами, произнося одинаковые слова: «Моля… Колко хубаво! Приятен дэн. Обичам те…» В сущности, если разобраться и рассмотреть этих девушек хорошенько, то все они словно сошли с обложек глянцевых журналов – прекрасные, густые и блестящие от природы волосы, гладкая, пока еще не подпорченная никотином, кожа, большие глаза, длинные ресницы, тонкие пальцы, стройные бедра.
На одной из остановок, возле дорожного кафе, за летними столиками под красными зонтами «Кока-Кола», где пассажиры, уставшие после дороги, пили кофе и, конечно же, курили, к Жене, пившей черносмородинный сок, который назывался почему-то «черен касис», подсела неопределенного возраста и очень странного вида женщина. Женщина-девушка. Точнее, девочка с глупым, исполненным наивности и восторга, лицом и фигурой перезревшей женщины лет пятидесяти. В коричневом плащике, с сальными волосами, красными щеками и мокрыми от слюны губами. «Больная», – догадалась Женя, и ей стало как-то не по себе, потому что эта ненормальная вдруг уставилась на нее и все смотрела, блаженно улыбаясь и словно собираясь что-то сказать. Она была не одна: ее сопровождала изможденная бледная женщина в строгом черном костюме. И хотя она выглядела моложе больной «большой девочки», Женя догадалась, что это ее мать.
– Вы из Союза? – наконец решилась спросить «девочка» и замерла в ожидании ответа.
– Ну… да. Из России, а что? – Грубить как-то не хотелось, но и сок словно застрял в горле. «Что ей надо, этой ненормальной? И как она узнала, что я русская?»
– Понимаете, вы покупали сок, и Надя услышала русскую речь…
– Мы будем дружить, – уверенно заявила большая Надя, счастливо вздыхая. – Я буду тебе писать, а ты – мне. Дай мне твой адрес.
– Вы извините ее, она в детстве переписывалась с подружками из Союза, – вздохнула мать, переживая за то, что доставила Жене беспокойство своей больной дочерью.
– Надя напишет, Надя получит письмо. Я люблю русских девочек.
Она склонила голову набок, и ее сальные волосы жирными сосульками закрыли половину красного от возбуждения лица.
Женя, схватив бутылку с остатками сока, бросилась к автобусу. «Из Союза…»
Больше она эту Надю с ее мамой не видела. Автобус покатил дальше, в глубь страны, в ту ее часть, где проживало больше всего болгарских турок, – в Шумен.
Глядя из окна на проплывающие мимо пейзажи, рассматривая улицы маленьких городков, Женя вдруг сравнила Болгарию с некогда цветущей и здоровой женщиной, которую бросил муж, и она захирела, зачахла, растерялась. Много старых панельных, построенных еще при Союзе, домов, магазинов, и все это соседствует с чем-то новым, чистым, современным. И в то же самое время они проезжали мимо таких древних селений, в которых могли обитать разве что тени людей, живших здесь столетия назад, – настолько все было запущено, разрушено временем, присыпано красно-желтой пылью. Когда шея устала и Женя откинула голову назад, на мягкую спинку сиденья, и закрыла глаза, перед ней возникла устойчивая, похожая на смазанный негатив картинка: коричневый, с густой шерстью, ишак, стоявший на склоне горы и поедавший фиолетовые цветы.
Она приехала вечером, когда Шумен заливал уже темно-оранжевый, отливающий смуглым золотом свет. Город, расположенный в низине, у подножия поросшей густым лесом горы, казался приютом цыган и болгарской бедноты на окраинах и уютным, почти курортным, чистеньким, европейским в своей центральной части, начиная от отеля «Мадара» и заканчивая роскошным старинным парком, в который упирался фешенебельный, пропитанный запахом свежесмолотого кофе и сигарет Славянский бульвар.
На автостанции, расположенной напротив железнодорожного вокзала, выстроились желтые жуки – такси. Женя помнила адрес сестры наизусть.
– Добр дэн, – произнесла она, стараясь подражать болгарам и помня о том, какая такса ее ожидает в случае, если она будет разоблачена и таксист поймет, что она иностранка.
Таксист, смуглый полный человечек лет сорока пяти с длинными, подстриженными под «гавроша» седыми волосами, кивнул головой, и машина покатилась по узким, выложенным старинным булыжником улочкам.
Когда показались сады и красивые виллы, сердце Жени сильно забилось. Она вдруг поняла, что она – в Болгарии, в Шумене, и что сейчас она увидит свою дорогую Ирину, прижмется к ней и, наверное, разрыдается, вспомнив недавний развод и свое внезапное и постыдное одиночество.
– Вот, это здесь, стойте, мы приехали! – вдруг вскричала она, когда показалась красная крыша дома и вычурные, с ажурной решеткой, ворота, а за высоким каменным забором поплыли пышные кроны грецкого ореха, черешни, кизила. – Господи, наконец-то!
Таксист повернулся к ней и широко улыбнулся.
– Из Союза? – спросил он.
– Из Союза, – мрачновато усмехнулась она, понимая, что выдала себя. Но теперь уже было все равно, она приехала, а остальное, разница в два-три лева, роли не играла.
Расплатившись с таксистом, всучив ему два лева, Женя подошла к воротам и посмотрела на окна дома, красновато, закатно поблескивающие за зеленью плетистой розы. Они были темными, хотя в это время дня Ирина уже включала свет в кухне и тогда терраса впереди дома освещалась золотистым уютным светом.
Ворота запирались автоматически, это она помнила. А вот калитку можно было открыть и механическим способом, если она не была заблокирована дополнительно. Но ни ворота, ни калитка не открывались.
Женя, тоскливо взглянув на массивные прутья решетки, вздохнула и поплелась на соседнюю улицу, повыше, располагавшуюся ближе к лесу, к самой окраине города, к подножию Шуменского плато. Место живописное в светлое время суток, но сейчас оно выглядело жутковато. Женя, как оказалось, неплохо ориентировалась и довольно быстро нашла нужный дом. Окна в нем светились, и сквозь прозрачные белые занавески можно было увидеть, как показалось Жене, самую хозяйку, Иорданку.
Она позвонила и замерла возле калитки, не спуская глаз со светящихся окон. Дверь распахнулась, и на пороге появилась женская фигурка.
– Моля! – крикнула женщина.
– Иорданка?
– Да…
– Ас Женя, сестра Ирены.
Ей показалось, что фигурка Иорданки окаменела. Она стояла некоторое время неподвижно, словно вглядываясь в темень сада. Потом женщина, кутаясь в вязаную жилетку, легко сбежала со ступенек и приблизилась к калитке.
– Моля… – Женя увидела лицо Иорданки совсем близко от себя. Она почувствовала, как ее схватили за руку и потянули. Щелкнул засов калитки, и теперь Женя стояла напротив Иорданки, которая как-то странно разглядывала ее.
– Вы узнали меня? Ас – Женя!
– Да. Узнала.
Она пригласила Женю в дом, усадила на стул, прямо под яркой лампой, сама села напротив, уложив руки на колени. Затем так же молча взяла сигарету, закурила.
– Я приехала, а Ирины нет, – развела руками Женя. – Она говорила мне, что у вас есть ключи от дома. Вы же знаете меня, вы не могли бы дать мне ключи? И вообще, где Ирина? Телефоны ее молчат. Она в Турции или куда-нибудь уехала… в Европу? Она, кажется, собиралась куда-то поехать.
Женя говорила и чувствовала, что происходит что-то странное и что молчание Иорданки слишком уж затянулось.
– Една чаша кафе? – неожиданно предложила кофе Иорданка, вставая со своего места и направляясь к буфету за чашкой.
Женя посмотрела на свои руки – они почему-то дрожали. А по спине неожиданно заструился холодный пот.
5. Шумен. Октябрь 2005 г.
Она проснулась ровно в шесть, Николай еще спал. Надо было отвести коз в стадо, покормить птицу, сварить кофе, приготовить завтрак на троих – у них же в гостях Стефан. А Стефан больше всего любит, как она готовит палачинки – русские тоненькие блинчики. Ирина готовит их особенно. Только что испеченные блинчики она рвет пальцами на небольшие куски, раскладывает на блюде и присыпает сахарной пудрой. Такие блинчики готовили в каком-то знаменитом австрийском ресторане для коронованной особы, и Ирина с тех пор печет их точно так же и называет эти блинчики королевскими.
Она умылась, надела рабочую одежду: удобные черные брюки, длинный свитер, замшевые, вытертые от работы перчатки, теплые калоши. Вышла на крыльцо, вдохнула в легкие побольше свежего влажного воздуха и залюбовалась тонущим в тумане садом.