— Лоренца поселится у меня! Мой особняк на улице Паве
огромен, вы это знаете, Кларисса, и я в нем смертельно скучаю с тех пор, как Шарлотту выдали за этого ужасного Конде-младшего! А с Лоренцой мы будем жить просто чудесно! Особенно если и вы, дорогая Кларисса, тоже присоединитесь к нам. А как может быть иначе? Бедной Клер нет в живых, и вы должны будете представить вашу новую родственницу ко двору. Я буду вас сопровождать... И я заранее в восторге! Мы от души порадуемся похоронным минам завистников, с какими они будут созерцать вашу красоту, Лоренца! Надеюсь, вы принимаете мое предложение?
— С благодарностью, госпожа герцогиня, — с живостью отозвалась Лоренца, почувствовав, как с ее души свалилась неимоверная тяжесть.
Лоренца знала, что в роскошном, почти королевском дворце под крылом его весьма пожилой хозяйки ей нечего будет опасаться. Диане пошел семьдесят первый год, передвигалась она, опираясь на трость, но всегда сохраняла прямую спину и гордую осанку. Сеть тонких морщинок не скрывала великолепную лепку лица, сохранившего и в старости редкую красоту. Она дважды овдовела, похоронив и принца Фарнезе, и герцога Монморанси, и теперь доживала свой век в одиночестве, но никогда бы не потерпела ни малейшего неуважения к своей особе. Перед ней почтительно склонялись все. Даже Мария де Медичи. Хотя задыхалась от ярости при мысли, что госпожа Диана царственно поощряет страсть короля к своей слишком уж красивой племяннице!
Доброе согласие царило в гостиной, где сидели три женщины, когда туда вошел барон Губерт, оставив любимую оранжерею, чтобы поздороваться с гостьей, не забыв, разумеется, привести себя в порядок и вымыть руки. Его тут же посвятили в парижские планы, и... широкая улыбка, которой барон обычно встречал герцогиню, исчезла с его лица. Напрасно ему напоминали, что все баронессы де Курси служили французским королевам, барон не желал ничего слушать.
— Я считаю, что при существующих обстоятельствах должно быть сделано исключение! — настаивал барон. — Неужели можно себе без ужаса представить, что бедное дитя отправляется прямо в когти Ее отвратительного Величества? Эта людоедка справится с ней одним движением челюстей!
— Primo
, я буду ее сопровождать, — постаралась успокоить барона сестра. — Secundo
, Лоренца поселится в особняке герцогини Ангулемской, где ей совершенно нечего опасаться. Наш друг оказала нам любезность и предложила свое гостеприимство.
— Это более чем любезность! — воскликнул барон, улыбаясь герцогине, к которой стал питать некоторую слабость после того, как она овдовела во второй раз. — Но ей придется принять под свой кров и меня тоже.
— Вы хотите ехать? Но вы же ненавидите двор! — изумилась Кларисса.
— Именно потому, что я его ненавижу, — заявил барон. — Я хочу видеть собственными глазами, в какую трясину придется погружаться нашей милой девочке. И раз там нет Тома, то там должен быть я. И еще я воспользуюсь поездкой, чтобы заглянуть на улицу Турнон и посмотреть, что там делается с нашим чертовым домом.
— Нашли, право, время, — недоуменно проговорила Кларисса, пожимая плечами. — С чего вдруг? Неужели вы хотите опять в нем жить?
— Вы прекрасно знаете, что нет, но если Тома будет командовать отрядом или у него появятся другие обязанности в Париже, то ему и его супруге понадобится достойное жилище! Они же де Курси, черт побери! Итак, вы ничего не имеете против моего присутствия под вашей крышей, герцогиня?
— Не стоит спрашивать, барон! Я полагаю, что наше появление в Лувре будет сродни землетрясению. Но пока нужно немедленно заняться вашими туалетами, Лоренца! Думаю, у вас есть что надеть.
— Конечно! У меня есть даже драгоценности, доставшиеся мне от дам де Курси. Они великолепны, но я не хотела бы брать их с собой и носить.
— Почему?!
Лоренца рассказала, как ее перевезли в Лувр и как королева тут же пожелала увидеть ее наряды и в особенности шкатулку с драгоценностями, из которой забрала самые красивые с тем, чтобы их «скопировать».
— Вы их больше не увидели? Понятно... Но в драгоценностях де Курси вы можете появляться без опасений. Как бы ни была она нагла и глупа, она не осмелится наложить на них свою руку.
— Но их могут украсть! Я предпочитаю не рисковать. Во всяком случае, первое время. У меня и без драгоценностей будет немало поводов для волнений.
Барон Губерт рассмеялся.
— Да-а, теперь я вижу, с каким воодушевлением вы спешите ко двору! Но может быть, вы и правы. С Кончини и всей его кликой, правящей бал при дворе, осторожность, судя по всему, не помешает.
Барон отправился провожать герцогиню к карете, и та по дороге спросила у него:
— А позвольте узнать, сколько времени вы не были на улице Турнон?
— Уже не помню. Года четыре, а то и пять.
— Советую вам продать свой дом. Думаю, вам не понравится ваше теперешнее окружение. Три года тому назад ближайший к вам особняк де Гарансьеров был куплен Кончини. Он не только отделал его заново, но сделал это с роскошью. Той самой кричащей неприличной роскошью, какая отличает выскочек и какую не выносят люди со вкусом.
— Я в первую очередь! — воскликнул барон, огибая стену из красного кирпича. — Но как случилось, что меня об этом не предупредили?
— Если у дома меняется хозяин, нотариус не обязан оповещать соседей. А вы ни о чем не узнали, потому что совсем не интересовались своей собственностью. Поэтому я и говорю вам: раз ничего изменить нельзя, вам лучше продать ваш дом.
— Нет, никогда! Так вы говорите, что этот распутник посмел там поселиться? Ну так он наглотается пыли досыта, потому что я займусь ремонтом! Я сумею испортить жизнь бесстыжему проходимцу. Он узнает, что значит иметь под боком скверного соседа!
— Смотрите, как бы он не отравил жизнь вам! Вы знаете, что он веревки вьет из доброй королевы Марии?
— А меня почтил дружбой Его Величество король! Король! Вы меня понимаете?
— Успокойтесь, пожалуйста. Я все прекрасно понимаю! Но имейте в виду, что ясновидящие и ворожеи без устали предсказывают, что нашему дорогому Генриху не увидеть конца будущего года.
— Я слышал это предсказание. И смеюсь над ним так же, как Генрих!
— А я совсем не смеюсь! И не говорите мне, что я суеверна, суеверие — не моя слабость. Я скажу вам честно, я боюсь!
— Допускаю, что не без оснований. Но всегда считал, что лучший способ следить за врагом — это расположиться у его порога. Так я и сделаю, черт меня побери!
Не откладывая дела в долгий ящик, барон поспешил к себе в рабочий кабинет и написал письмо королевскому архитектору Луи Метезо. А через пять дней встретился с ним в особняке на улице Турнон. Когда-то Метезо работал в Курси, и теперь барон хотел, чтобы он привел в порядок их парижский особняк. Барон Губерт не собирался считаться с расходами, девизом должна была стать утонченная элегантность, которая указала бы его ближайшему соседу его место... То самое, какое на самом деле занимает и дом, притон разбогатевшего развратника, и его хозяин!
Притон для «разбогатевшего развратника» строил тоже Метезо и, прекрасно зная, с каким заказчиком в лице барона де Курси ему придется иметь дело, не мог этого скрыть, хотя признаваться ему было крайне неприятно.
— И что? — насмешливо улыбнулся барон. — Меня это нисколько не смущает. Главное, чтобы дом моих будущих внуков был гораздо красивее. И уверяю вас, это совсем не трудно сделать! Если вы сделали для выскочки итальянский торт, который ему по вкусу, то для меня найдете благородную чистоту линий, любимую французами. В расходах не стесняйтесь.
Что на это ответишь? Смирившись с длинной чередой бессонных ночей, архитектор принял предложение барона.
***
По приезде в Париж, вечером того же дня, Лоренца в сопровождении барона Губерта и графини Клариссы предстала перед главной статс-дамой королевы мадам де Гершевиль и принесла клятву послушания и верности, которую приносили все свитские дамы Ее Величества прежде, чем их подводили к королеве и они исполняли ритуал трех реверансов. Полтора года назад в Фонтенбло Лоренца уже сделала три реверанса королеве и сохранила об этом самые неприятные воспоминания. Но в этот вечер все сложилось иначе. Она чувствовала надежную поддержку графини и свекра, и ее представление стало нежданным триумфом, возместившим ей все унижения и обиды, которые она претерпела.
Никогда еще Лоренца не чувствовала в себе такой уверенности. Нарочитая простота ее платья из темно-зеленого бархата с белой атласной вставкой и высоким воротником из фламандского кружева служила лучшей оправой для великолепных украшений из ларца де Курси: три изумруда густого зеленого цвета, большой и два поменьше, сияли у нее на шее, поддерживаемые ниткой мелкого жемчуга. Четвертый изумруд светился в фероньерке на лбу, а переплетенные жемчужные нити терялись в живом золоте ее волос. На платье больше не было никаких камней, в ушах тоже, но каждую руку украшал жемчужный браслет, на одной из них сверкало обручальное кольцо, а на другой кольцо с изумрудом — пятым, — которое она получила при помолвке.