– Это его же дядя сочинил, действительный член Дворянского собрания Юхновской губернии, – мельком дополнил я.
– А вы… а вы… а вы – вырядились тут в мужицкое платье! Боитесь мундир надеть?!
– Стыдитесь, майор, – вступились свидетели сей безобразной сцены. – Денис Васильевич в своём кафтане рискует наособицу – российских офицеров французы берут в плен, а супротивоборствующих мужиков расстреливают без суда и следствия!
– Ха, да что ж тут рискового, господа? Холопов регулярная армия никогда не трогает, это экономически невыгодно. Полно вам, ежели вот на меня, к примеру, надеть армяк и…
В этот момент у меня в голове тихо народилась замечательнейшая идея. Я не сразу осознал её истинную значимость (ибо думал о том, как выманить врага из-под села Крутого…), но, когда мысль моя сформировалась окончательно, был готов расцеловать Храповицкого в обе щеки:
– Бедряга, армяк майору! Да не мой, найди что-нибудь пообтрёпаннее!
Ротмистра как ветром сдуло, наверняка полетел в деревню безлошадных мужиков раздевать. Чеченский, Бекетов, Макаров и другие присутствующие мгновенно подобрались поближе, радуясь нежданному развлечению.
– Господа, товарищи боевые, братцы! При всех спешу принести свои извинения майору Храповицкому. – Все недоумённо вытянули лица – как можно извиняться перед особой столь склочного нрава?! Сам Храповицкий, подозрительно поджав губки, выпятил пузо и важно кивнул. – А также поклониться в пояс герою нашему. Все поклонимся, ибо сей момент предложил он самый простой и отважный способ выманить французов из тёплого гнёздышка в Крутом!
При сих словах «герой» наш сделался рассеян рожею, но, не ведая, куда я клоню, не смел перечить командиру при офицерах. Прочие же, нюхом уловив движение ветра, бросили шапки вверх и трижды грянули «ура!».
– Оденьте майора соответственно образу мужицкому. Через час ему идти в село, повторять подвиг бессмертного Ивана Сусанина!
– Но… а… э… какого же бессмертного?! – осел голосом смутьян, да поздно.
– Скажетесь предателем! – деловито пояснял я, пока мои парни, давясь смехом, распаковывали бывшего улана, переодевая его в портки, онучи, лапти и распоследние лохмотья, принесённые запыхавшимся Бедрягой. – Дескать, разбойники Дениса Давыдова отняли у вас норковую шубу и манто, а вы горите местью в сердце! Ведите неприятеля мимо Вязьмы, через речку Уду, вдоль Белищина, в сторону Кикина, где на дороге между Царёво-Займищем и Лосмино, не доходя до Сергеенкова, мы их и встретим. Эх, удаль русская, катай-валяй! Сокрушим врага в песи, а, гусары?!
– Не-э-эт!.. Я дворянин, а не лингвист-филолог! Я и половины ваших названий не запомню… – безнадёжно взвыл Храповицкий. Но его жалкий протест утонул в рокочущем рёве нашей храброй партии… Так восторженно способен орать только русский человек в предвкушении праведной драки за возлюбленное сердцу Отечество!
Покуда Макаров с Чеченским и казаками провожали «предателя» в нужную сторону, я вновь склонился над картой боевых действий. Бревну понятно, что Наполеон по первому снегу выдвинется из Москвы, не дерзнув зимовать в полусожжённом городе при вечном опасении нападения моих летучих отрядов.
Интересно, а что прапрапрапрапрадедушка имел в виду, говоря, что он про меня уже знает? Неужто слава о подвигах партизанских дошла и до кровавого корсиканца?! Вот ведь конфузия, а наши-то и не ценят… Сколь ни пишу в ставку светлейшего о героических происшествиях наших, хоть бы медаль кому прислали смеху ради! Вот кончится война, я им всё припомню! Штабным-с крысам, выходит, каждый чих в подвиг, а мы, лесные партизаны, и не люди вовсе, так, что ли?!
– Денис Васильевич, поручик Тилинг, пленённый вчера с обозом Вестфальского полка, нижайше просют выслушать, – доложил сотник Бирюков. Я молча кивнул бравому донцу – пусть зовут француза.
Поручик оказался низкорослым, щуплым малым, и конвой из двух казаков льстил ему невероятно. Для поддержания соответствующей образу строгости я сдвинул брови и надул щёки. Бабушка говорила, что так я особенно похож на беспощадного бульдога…
– Прошу простить и выслушать, месье Давидофф. Слухи о вашем великодушии вызывают заслуженное уважение в рядах всей французской армии, – склоняясь в глубоком поклоне, начал этот скользкий лис. Я мрачно кивнул, удовлетворённо добрея в душе. – Когда я был захвачен в бою вашими храбрыми молодцами, они обыскали меня на предмет скрытого оружия. Разумеется, это очень правильно и соответствует законам военного времени. Я ни на кого не указываю пальцем и ни на что не в претензии, однако…
Сотник Бирюков под моим косым взглядом начал с подозрительным вниманием изучать землю под ногами, словно всерьёз рассматривая её на предмет посева озимых.
– Там было несколько вещей личного плана. – Француз вытер скупую слезу, хлюпнул носом и вдруг разразился бурно-обильными рыданиями. – Они… забрали письма-а… конвертик-тик-ик-к с локоном! Я умру, если… дары моей воз…люб-люб-ленной будут втоптаны в грязь пыр…пор…пар…тизанскими сапогами. Вот полный спи-и-и-сок…
Естественно, пылкая речь сия, вперемежку с искренней солёностью слёз, нашла мгновенный отклик в моём сердце. Ибо, по совести говоря, у меня самого была такая же трагедия. В то время я пылал страстию к неверной, которую полагал верной. Писал ей письма, слагал стихи (кои большей частью до поры так и оставались в карманах полковника Гётальса!), и именно её образу были посвящены, ставшие позже эпическими, строки, написанные ей в альбом:
Блистательно, не правда ли? А чопорной капризнице моей что-то пришлось не по вкусу, и мне отказали от дома. Так что любовь и война на равных разделили занимаемое мною поприще.
Милостиво кивнув поручику, я приказал гнать его взашей обратно. Сам же устроил выволочку казакам, и те, Христом-богом клянясь, пообещали выложить всё, что имели. Развернув мятую бумажку, с немалым удивлением перечёл я, что же именно было отнято нечистыми на руку донцами. Список впечатлял достойно:
Отсутствовали только письма и треклятый локон в конвертике! Ей-богу, я был готов извиниться перед каждым казаком лично… Чего, кстати, мне делать не пришлось, ибо через пять минут полк Попова-тринадцатого безропотно завалил меня разнообразными ювелирными изделиями, хоть лавку открывай. Трезвым взглядом осмысливая всё, что требовал вернуть пронырливый месье Тилинг, я выкопал из кучи две-три пачки чьих-то писем (наверняка для раскуривания трубок брали, канальи!) и грозно напомнил, чтобы локон отдали тоже. Казаки вздохнули, но выложили-таки пакетов двадцать с волосами…
Уж где там чьи, я гадать не стал, ограничась отправкой оных французскому поручику с его же списком. От себя добавил коротенькое послание в стиле Вольтера: «Примите, сударь мой, вещи столь для вас драгоценные. Пусть они, напоминая о милом предмете, вместе с тем докажут, что у русских партизан кроме чести и совести есть ещё и мозги! Искренне ваш Денис Давыдов».
Говорят, впоследствии этот хлыщ не поспешил вернуться в разорённую Францию, а до тысяча восемьсот девятнадцатого года жил в Орле, заключив законный союз с богатой вдовой-купчихой.
* * *
Утром следующего дня пленных погнали в Юхнов. Мы же всей бригадой двинулись в оговорённом направлении – спасать милого сердцу моему Храповицкого. Конечно, майор скандалист и ворчун беспримерный, но, вынужденно совершая великий подвиг, он, несомненно, заслуживал всеобщего уважения, и бросить его мы не могли. Быть может, приключения мои кому-то и кажутся водевильно-легковесными, однако как можно ждать от истинного гусара яркого живописания трагедий и бед народных? Да, были и кровь, и огни, и товарищи погибшие, и ужас, и тлен, и величие российского духа, но… Память услужливо стирает всё зловещее, словно счищая накипь с человеческого сердца. А всё хорошее старается уберечь, награждая блеском и покрывая позолотой незабвенности…
Заняв нужную высоту и приготовясь к бою, мы безуспешно прождали Храповицкого два дня. На третий выпал первый снег. И вот, с утречка, по серебряной пороше показались вдалеке три всадника. Двое, не доскакав до нас, похлопали по плечу третьего, по-французски пожелав ему удачи, и были таковы. Лишь медные каски да серые походные плащи неприятельской кавалерии показали просыпающимся дозорам моим полный провал нашей затеи. Новоявленный «Сусанин» подъехал к нам уже хорошо одетым, накормленным и даже чуточку набравшимся фон-бароном. Приводить его доклад полностью смысла не вижу – бред полнейший! А потому в необузданном гневе просто повелел мошеннику спрятаться от меня с глаз долой, чтоб не нервировал!