– Ты все-таки поосторожнее, Юрий Николаевич! – напомнил я. – Все-таки ты нынче на пенсии. Остановят – не отмажешься!
Чехов помрачнел, но волновала его не возможная стычка с дорожной инспекцией.
– Сворачиваться нам надо, Володя! – заявил он. – Бесполезно сейчас за ней гоняться. Что-то она почуяла, это несомненно. Не нужно было тебе попадаться ей на глаза.
– Кто же знал? – обиженно ответил я.
Уже скорее по инерции мы продолжали преследовать голубую «Тойоту», которая неожиданно снизила скорость и не старалась теперь оторваться.
– А сейчас она чего? – поинтересовался я у Чехова.
Он возмущенно посмотрел на меня и посоветовал спросить об этом непосредственно у Малиновской. Неожиданно слова его оказались пророческими. В конце Измайловского шоссе «Тойота» свернула в один из переулков и остановилась. Мы проехали чуть дальше и тоже затормозили. Чехов обернулся ко мне и сказал:
– Ну, вот, можешь пойти и спросить ее, чего она хочет. Попробуй разыграть влюбленного – у тебя это получится. А иначе мы ее безнадежно спугнем… Ну что, пойдешь?
– Попробую, – неуверенно сказал я. – А ты куда?
– А я сейчас поеду куда собирался, – ответил Чехов. – К информаторам. Вечером заскочу к тебе – обменяемся новостями.
Он избавился от меня с плохо скрываемым удовольствием – как от балласта. Я не успел даже обидеться. Когда же оранжевый «Москвич» растаял вдали, обижаться стало и вовсе глупо. Я повернул свои стопы в переулок.
«Тойота» была на месте. Проклиная моду на тонированные стекла, я обошел машину кругом и кое-как убедился, что она пуста. Пытаясь понять, куда скрылась красавица, я посмотрел по сторонам и увидел вывеску с надписью «Пивбар „Погребок“. Заведение действительно располагалось ниже уровня тротуара, и туда вела довольно обшарпанная лестница, испещренная следами многих ног.
Испытывая глубокие сомнения в том, что Малиновская удостоит своим посещением третьеразрядную забегаловку, я все-таки решил проверить такую возможность. Сбежав по ступенькам вниз, я толкнул толстую деревянную дверь и оказался в небольшом подвальном помещении, которое некогда, видимо, служило складом. Пахло здесь прокисшим пивом и гнилой картошкой. Интерьер составляли десяток грубых деревянных столиков, стойка бара, больше похожая на прилавок в сельском магазине, и огромная пивная бочка в углу, наполненная, скорее всего, воздухом.
Веселье в этом злачном месте начиналось, наверное, гораздо позже, потому что пока посетителей было совсем немного. В самом дальнем темном углу мрачно беседовали два пожилых мужика, по виду – рабочие, разбавляя свою печаль светлым пивом с подозрительно быстро оседающим венчиком пены.
А почти у входа сидела она – положив ногу на ногу и нервно разминая в тонких пальцах сигарету. Перед ней на столике стояла открытая пивная бутылка и высокий стакан, до половины наполненный прозрачным золотистым напитком. В стакане пена была что надо.
Черные глаза Малиновской были направлены на меня в упор. Не скажу, что я углядел в них вопрос, недоумение или страх. Ничего подобного в них не было. Я бы, скорее, сказал, что взгляд ее был холоден, хотя этим бархатным, неистовым и бессовестным глазам холодность была вовсе не свойственна. Одним словом, это был взгляд человека, который видит вас насквозь.
Поняв, что ходить вокруг да около не имеет смысла, я решил действовать напролом. Бесцеремонно усевшись за ее столик, я сказал:
– Вы не возражаете?
Малиновская медленно повернула точеную шейку и уставилась на меня, как на дебила.
– Чего вы хотите? – спросила она. Голос у нее был мелодичный, но испорченный деловитостью тона. С таким голосом трудно вести диалог о любви.
– О, единственное, чего я хочу, это посидеть рядом с вами! – миролюбиво сказал я. – Вы мне не поверите, но как только я увидел вас первый раз, так навсегда потерял покой. Мне хотелось бы многое сказать вам, но я не знаю, как начать…
– Не валяйте дурака! – резко оборвала меня Малиновская. – Я не собираюсь торчать в этой помойке и выслушивать ваши любезности… Вы, кажется, из тех, что норовят и рыбку съесть, и… Так, что ли? Ничего не выйдет! Я не общаюсь с голодранцами! Выкладывайте, что вам нужно, – вы знаете, о чем я…
Во время своей отповеди она все время поглядывала на дверь, будто ждала кого-то.
Я не придал этому значения. Слишком был ошеломлен ее напористым тоном.
– Ну, что рот открыл? – зло спросила она, переходя внезапно на «ты». – Я спрашиваю, что тебе нужно? Зачем ты следишь за мной?
– Ну хорошо, сдаюсь! – сказал я примирительно. – Стоит ли так сердиться? Конечно, такая женщина, как вы, может выбирать… Но мне-то, скажите, что делать? Ведь сердцу не прикажешь… – Я лепетал этот бред, чувствуя, что Малиновская не верит ни одному моему слову.
– Ты мне надоел! – прошипела она, делаясь похожей на разгневанную фурию. – Кончай плести байки про свою безнадежную любовь! Я знаю, что твоя баба лежит у нас в клинике… Я все равно не позволю тебе следить за собой, поэтому говори, что у тебя на уме!
Я делано рассмеялся и более-менее нормальным голосом сказал:
– А вас не проведешь! Каюсь, хотел сыграть на женском тщеславии, но не вышло. Теперь-то я вижу, что вы обладаете не только редкостной красотой, но и поистине мужским аналитическим умом. Что ж, буду откровенен – мне хотелось бы разыскать пациента Краснова, который лежал у вас в тридцатой палате. Он так неожиданно выписался! Мне кажется, вы знаете, где его можно найти…
Малиновская раздавила в пепельнице незажженную сигарету и раздраженно сказала:
– Вам надо провериться у психиатра! У вас навязчивые идеи. Сначала плетете про свое сердце, потом просите разыскать какого-то пациента…
Раздавленная в сердцах сигарета и обратный переход на «вы» дали мне понять, что пантера в бешенстве. Я уже пожалел, что ляпнул о Краснове. Ничего не добившись, я заставил Малиновскую насторожиться и уйти в глухую оборону.
За моей спиной вдруг хлопнула дверь. Медсестра тут же встала, нервно сжимая в пальцах сумочку, и уничтожающе произнесла:
– Не люблю, когда суют нос в мои дела! Нос у тебя длинный, но его недолго и укоротить. Когда будешь лежать в реанимации, поразмысли о том, как следует себя вести! – Выпалив это, она парадным шагом направилась к выходу, обдав меня ароматом тонких духов.
Мне только и оставалось, что проводить ее взглядом до самых дверей. Но, обернувшись, я не на шутку испугался – у порога стояли трое незнакомых мне молодцов весьма внушительного вида. Они расступились перед Малиновской, давая ей пройти, и дружно кивнули, когда она, проходя, ткнула в мою сторону большим пальцем.
Значит, эти ребята появились здесь не случайно. Что ж, этого следовало ожидать – нужно было действовать поаккуратнее. Видимо, пока мы наседали Малиновской на пятки, она связалась по мобильному телефону со своими приятелями. Обычное теперь дело – в техническом оснащении преступный мир неизменно выигрывает.
Малиновская уже ушла, а мрачная троица все еще толклась возле дверей. Видимо, они пока не решили, каким способом отправить меня в реанимацию, и присматривались издали. Снисхождения я не ждал: все трое были людьми новой формации, предпочитающими целесообразность и действенность всем остальным добродетелям – это было написано на их сосредоточенных несимпатичных лицах. Двое были в хороших костюмах, ниспадающих роскошными складками на их бычьи фигуры, а третий – самый шустрый – придерживался спортивного стиля. На нем была тонкая курточка с закатанными рукавами и просторные белесые джинсы. Их появление насторожило не одного меня – парочка официантов, дремавших у стойки, немедленно проснулась и заняла напряженно-выжидательную позицию.
Парень в куртке отделился от своей группы и танцующим шагом приблизился к столику. Беспардонно опершись на мое плечо ладонью, он негромко и почти безразлично сказал:
– Давай пошли! Насиделся уже… Поговорить надо.
Я отчетливо понимал – если мне придет в голову придерживаться общепринятых норм поведения, если я попытаюсь уладить дело миром, начну объяснять, из меня просто сделают отбивную. Выручить меня могла только запредельная наглость и полное забвение всяческих норм.
Парень продолжал висеть на моем плече, постепенно усиливая давление. Вероятно, он ловил в этом кураж, полагая, что парализует мою волю. На самом деле он довольно непредусмотрительно занял не слишком устойчивую позицию, сместив центр своей тяжести за пределы разумного. Он здорово просчитался.
Мгновенно развернувшись, я поймал его тяжелую десницу и рванул вниз – туда, куда она и без того стремилась. Он словно провалился в пустоту и грохнулся грудью о край грубо сколоченного стола, выпучив глаза и издав крик боли. На секунду он выключился. Но я понимал, что для такого бычка нужны дополнительные меры воздействия, – и, едва парень попытался подняться, рубанул по его голове пивной бутылкой со всем остервенением, на которое был способен.