– Ну а что здесь такого запрещенного?
– А хто сказал, шо запрещенного. Нет. Я не говорил. Я бы сказал, шо это довольно деликатные дела, особенно, когда они выходят за допустимые пределы и начинают затрагивать интересы другого государства…
– Знаете что, – я снова ощутил острую боль в шее, и руки мои заныли с новой силой. – Мне трудно говорить в такой позе…
– Так повернитесь как-то по-другому, и не обязательно на меня смотреть, а то шею сломаете… – посоветовал полковник.
Я снова перекатился на живот, уткнувшись подбородком в край подстилки.
– Я не вижу, за какие пределы, кроме географических, я забрался… – выдавил я из себя с трудом, так как говорить в этой позе было нелегко – не хватало дыхания.
– Ну ладно, мы к этому вернемся, а пока поговорим с Петром Юрьевичем Рогулей, – он перевел взгляд на Петра.
– Нэма мэни про що з вамы говорыты, – процедил сквозь зубы Петр. – Щэ и росийською мовою! И нэ соромно украйинцю чужою мовою говорыты? А?
– А кофе «Якобе» пить и «Сникерсами» закусывать украинскому патриоту не стыдно? – сказал в ответ Тараненко. – Нет, шоб с собой львовские конфеты взять и отечественный кофейный напиток!
Полковник тяжело вздохнул. Разговора не получалось. Он поднял с песка папку с рукописью Гершовича, снова стал перебирать бумажки, приближая к глазам то одну, то другую. Нашел и рапорт-донос ротмистра Палеева. Внимательно прочитал его и задумался.
Думал он долго. Я даже успел вздремнуть – это был простейший способ отвлечься от ломоты в костях.
– Ну шо? – вернул меня к реальности голос «адидасового» полковника. – Надо решать, как быть дальше… Тут я уже разобрался, так шо длинные разговоры не нужны… Нужно копать… Токо надо решить: как. Волочить я вас не собираюсь…
– полковник скорее рассуждал вслух, чем обращался к нам. – Так шо, может, ноги развяжу… Токо не сразу… А вообще-то, – он посмотрел на лежавшую среди выпотрошенных сумок фирменную банку молотого кофе. – Вообще-то, было б неплохо кофейку…
И он прикусил губы.
А солнце поднималось, и дневное воздушное тепло опускалось с неба на песок, высушивало ту мизерную влажность, которую подарила этой мертвой земле ночь.
– Как вы тут кофе варите? – спросил полковник, глядя на меня.
– Женщины собирают хворост и разводят костер, а на треногу вешают котелок с водой, – ответил я монотонно.
– Хворост? – переспросил, оглядываясь полковник. – Где ж тут его собрать?
Я вон на сухом спирте себе еду грел, да он кончился…
У меня в голове возник план возможного спасения, хотя представить себе полное избавление от всей этой компании было невозможно. По крайней мере в этот момент.
– Гуля знает, где хворост искать, она же местная, – и я указал взглядом на свою связанную жену.
Полковник Тараненко тоже посмотрел на нее, пожевал в задумчивости губы, провел рукой по гладковыбритым щекам и проверил пальцами, правильно ли топорщатся его ухоженные густые усы.
– Вот шо, – заговорил он. – Я ее развяжу, она – лицо посторонней национальности, пускай воду вскипятит… А вы пока полежите, вам кофейку тоже хватит…
И полковник наклонясь над Гулей, развязал ей руки, потом – ноги.
Мне казалось, что Гуля, как только он развяжет ей руки, даст ему по морде.
Но она потерла запястья, уселась, спокойно осмотрелась по сторонам.
– Иди за хворостом! – сказал ей полковник, и она послушно пошла.
«Может, так и лучше, – подумал я про Гулю. – По крайней мере в нужный момент она и меня развяжет, а там, может, оставим полковника втроем с Петром и Галей. Вот им весело будет. И ну этот дневник к чертям, пусть сами копают – лопата у них есть!»
Полковник, проводив любопытным взглядом Гулю, снова взял в руки папку и понюхал. Потом присел возле меня на корточки и понюхал меня.
– Шо это ты корицей пропах насквозь? Пироги с корицей любишь?
– Нет, просто украинско-российскую границу в вагоне с корицей переезжал, вот запах в кожу и въелся, – пошутил я.
– А-а, – протянул полковник, всерьез восприняв мои слова.
Когда солнце поднялось еще выше, время потянулось медленно, как древесная смола. Петр вдруг сухо закашлялся и попросил у полковника воды. Тот нашел баллон и напоил связанного пленника. Мне было забавно наблюдать, как приближались друг к другу пшеничные усы Тараненко и черные усы Петра. Полковник с каким-то особым удовольствием поднимал балон над головой пьющего, словно заставляя его делать большие, до захлебывания, глотки.
– Эй! – вовремя спохватился я. – На кофе не хватит! Это же вся вода!
На лицо полковника возвратилось серьезное выражение. Он тотчас отнял баллон от лица Петра и прикрутил сверху пластмассовую крышечку.
Вскоре вернулась Гуля и развела костер. А минут через двадцать над котелком поднялся первый пар.
Полковник достал из своего рюкзака поллитровую алюминиевую кружку и ложку.
Насыпал в кружку молотого кофе и присел у костра, ожидая кипения воды.
Гуля отошла в сторону и принялась укладывать свои вещи обратно в двойной баул.
– А чай у тебя какой? – неожиданно спросил ее полковник. – Цейлонский?
– Здесь все китайское. – обернувшись на мгновение, ответила моя жена. – Зеленый есть, желтый… Полковник Тараненко кивнул и повернулся к котелку.
Наконец он налил себе в кружку кипящей воды, бросил туда два куска сахара-рафинада и стал громко разбалтывать все ложкой.
– Товарищ полковник, – проговорил я. – Может, хотите с молоком?
– С молоком? Откуда здесь молоко?
– У меня сухое, детское.
Полковник бросил внимательный взгляд на мои вещи, разложенные рядом с опустошенным рюкзаком.
– Вон то? – спросил он, показывая рукой на банки «детского питания». Я кивнул.
– Ну давай, раз предлагаешь! – Он поднялся, открыл одну банку и высыпал в кружку две или три ложки белого порошка;
Плотно закрыв банку, он вернулся на свой стульчик возле костра. Подул на кружку, посмотрел на небо. Кофе еще был слишком горяч, и он опустил кружку на песок, а сам, порывшись в своем брезентовом рюкзаке, достал бежевую панамку с надписью «Ялта-86» и натянул ее на голову.
– Сидели б вы по своим хатам, я бы сейчас в отпуск пошел, – грустно произнес он. – Думаете, я сам эту систему придумал? Это все начальство! Им бы только побольше успешных операций за минимум бюджетных средств! А у меня путевка в Одессу пропала. В санаторий имени Чкалова! Жарься теперь здесь с вами на солнце, да еще и моря рядом нет.
– А Каспийское? – спросил я. Полковник скривился и протянул руку вниз за кружкой.
Я с нетерпением ждал момента, когда будет сделан первый глоток. Но «адидасовец» Тараненко не любил горячих напитков. Он ждал, когда кофе остынет.
Ждал еще минут пять, и только после этого кружка, наконец, приблизилась к его губам. Я с облегчением выдохнул свое напряжение. Оставалось подождать, пока он напьется.
Глава 39
Тяжело отрываясь от бледно-желтого песка пустыни, Витольд Юхимович Тараненко почему-то вспоминал хатку-мазанку своей бабушки – Федоры Кирилловны Кармелюк, которую, как казалось ему, всю жизнь, чуть ли не от самого рождения, все односельчане называли бабкой Федорой. Словно и детства у нее никогда не было. Тело полковника неспешно возносилось и вот он уже открыл глаза, которые закрыл десятью минутами раньше из-за неожиданной "медленности кровообращения.
Открыл глаза и действительно увидел уже далеко внизу эту хатку, стоявшую на окраине села в Хмельницкой области, в такой глуши, что даже колхозы там возникли только после войны. Нет, понимал полковник, что не может он сейчас пролетать над бабушкиной хатой, во-первых, потому что еще невысоко поднялся, во-вторых, из-за неопределенности самого полета и непонимания его причин.
«Мираж», – подумал про хатку Витольд Юхимович, но тут же еще раз глянул вниз, на удаляющуюся от него твердь.
Воздух на этой высоте показался ему сладким, и несмотря на висевшее вверху солнце, жары он уже не ощущал. Ощущал только смешение мыслей, которые вели себя как солдаты-новобранцы, еще не построившиеся в шеренгу и еще не знающие, как надо строиться. «Цыц!» – прикрикнул на них опять же мысленно полковник, и они успокоились. Затихли. И такая благодать возникла на душе у него, что он осмотрелся по сторонам и сосредоточился на ощущениях полета. Полет продолжался.
Сделав несколько движений руками и ногами, полковник Тараненко осознал его реальность, а кроме прочего понял, что его тело с прижатыми к бокам руками и ногами вместе обладает лучшими аэродинамическими качествами, чем оно же с ногами на ширине плеч и руками, разведенными в стороны. Прозрачность воздуха была поразительна – он увидел какой-то маленький камешек, размером с теннисный шарик, летевший ему навстречу. Они сближались, и когда до шарика оставалось метра два-три, полковник Тараненко увидел, что пролетит он в каких-нибудь сантиметрах тридцати от его тела. И тогда выставил Витольд Юхимович открытую ладонь на пути у шарика и поймал его. И от этого неожиданного соприкосновения двух летящих навстречу друг другу тел закружился медленным воздушным волчком полковник Тараненко, сжимавший в ладони пойманный космический предмет, похожий на теннисный шарик. Витольда Юхимовича еще несколько раз развернуло, отнесло куда-то в сторону, словно он танцевал вальс с невидимым партнером. И наконец движение остановилось, и завис полковник в пространстве. И тогда он поднес ладонь с предметом к глазам и рассмотрел, что же это он словил, и даже головой мотнул от удивления – в его ладони лежало яйцо-крашенка, расписанное знакомым карпатским орнаментом. Только краски уже пожухли и едва прочитывались. Видно, на солнце выгорели. Не зная почему, но Юхим Витольдович стал кроить яйцо в руке и еще внимательнее рассматривать орнамент – возникло желание найти дату, захотелось узнать: сколько уже лет летает это яйцо по космосу. Но даты нигде не было. Один лишь кольцевой орнамент, в котором все линии: и ровные, и зигзагообразные, и ломаные, сходились, словно вечная ниточка без концов.