Коннор тут же развернулся и решительно направился к столу. Взяв теплую булочку, он снова пошел к дверям.
За его спиной беззвучно смеялся герцог. Леди Астрид открывала и закрывала рот, словно выброшенная на берег рыба.
Когда Коннор дошел до спальни Памелы, булочка уже была съедена, но его одолевали дурные предчувствия. Прежде чем войти, он приложил ухо к дверям, опасаясь услышать рыдания Памелы. Однако за дверью царила тишина. Он хотел, было постучать, но передумал. Вдруг она не разрешит ему даже войти в свою комнату? Решительно сжав челюсти, он смело открыл дверь.
Памела в отчаянии разглядывала кипу тафты и муслина, наваленную на неубранной после сна постели. Когда дверь в комнату внезапно отворилась, она резко повернулась и увидела Коннора.
При виде Памелы у него упало сердце. Все было хуже, чем он ожидал. Ее прекрасные глаза были заплаканы до едва заметных опухших щелочек, нос был ярко-красным, а по щекам катились крупные слезы. Волосы были в ужасном беспорядке, и из них в разные стороны торчали гребни и шпильки. Но больше всего его расстроило то, что она смотрела на него так, словно это он убил ее несчастную мать.
Ноги Коннора налились свинцом, но он все же двинулся к Памеле.
— Не надо так убиваться, детка, — обескуражено произнес он. — Нельзя же теперь всю жизнь плакать и прятаться в своей спальне только потому, что ты провела несколько минут у меня.
В этот момент до его слуха донесся удивленный вздох. Слишком поздно он заметил стоявшую у туалетного столика Софи. Ее прелестный ротик был открыт от изумления и испуга. Она смотрела на сестру так, словно видела ее в первый раз.
Остановившись в двух шагах от Памелы, хотя ему смертельно хотелось обнять ее, Коннор мягко сказал:
— Тебе нечего стыдиться. Это я виноват в том, что воспользовался твоей неопытностью и наивностью. Знаешь, я не из благородных, но могу поклясться, что ты все еще девственна. Несмотря на то, что произошло между нами прошлой ночью, — в его голосе прозвучали горькие нотки, — ты не навлечешь позор на своего будущего мужа. Ему даже не надо будет говорить о том, что когда-то ты позволила грязному шотландскому дикарю прикасаться к тебе.
Схватив щетку для волос, Памела с силой запустила ею в Коннора, но промахнулась, и щетка с грохотом ударилась о дверь за его спиной.
— Я плачу не от стыда, тупоголовый дикарь! — гневно выкрикнула она. — Я плачу, потому что мне нечего надеть!
Глава 17
— А что не так с платьем, которое сейчас на тебе? — осторожно поинтересовался Коннор, опасаясь, как бы она не запустила в него еще чем-нибудь.
Он вспомнил, как Памела справилась с целой ротой английских солдат с помощью обворожительной улыбки. Он никогда не мог подумать, что по поводу одежды увидит ее в состоянии, близком к истерике.
Памела недоверчиво посмотрела на него.
— Ты что, не только туп, но и слеп? У меня было всего два приличных платья, и оба были надеты в тот самый день, когда мы сюда приехали. Вчера мне уже пришлось просить платья у Софи!
При этих словах Софи всхлипнула и закатила глаза.
— Просить? Она их испортила! Она вернула мое любимое платье с разорванным в лохмотья рукавом! А уж что она сделала своими ножищами с моими любимыми туфельками…
Не обращая внимания на причитания сестры, Памела ткнула пальцем в сторону кипы лежащих на постели платьев:
— Я примеряла ее платья, и все они оказались никуда не годными!
— Вообще-то я сначала вижу женщину и только потом ее платье, — осторожно проговорил Коннор. — Если хочешь знать, большинство мужчин считают платья вообще ненужными…
— Вот-вот! Похоже, мне и впрямь придется обойтись без всякого платья! Потому что даже это на пять дюймов короче, чем нужно!
Схватив обеими руками юбку, она раздраженно приподняла фестончатый нежно-розовый подол, и Коннор на мгновение увидел соблазнительные очертания ее стройных щиколоток и босых ножек, которые показались ему удивительно маленькими, особенно по сравнению с его собственными ногами.
— Ну да, — пробормотал он, не зная, что сказать.
— Нет, ты только посмотри на этот лиф! Это катастрофа! Если я сделаю хоть один глубокий вдох, грудь просто выскочит наружу!
Поскольку Памела сама призвала его смотреть на лиф, Коннор откровенно упивался созерцанием упругих полных полушарий, грозивших и впрямь выйти за пределы глубокого декольте. Его руки хорошо помнили их мягкое тепло.
— А разве это плохо? — спросил он, едва сдерживая улыбку.
— Разумеется! Хуже не бывает! К тому же Софи только что сказала мне, что подслушала разговор о том, что завтра мы с тобой приглашены на первый званый вечер! А я не могу найти даже платье для завтрака! Ну и как же я поеду на этот званый вечер?
— Честно говоря, я не совсем понимаю, что такое званый вечер, — признался Коннор.
— Ну, проще говоря, вечеринка.
— Так бы и говорили, а то «званый вечер», — буркнул Коннор, не обращая внимания на презрительное фырканье Софи.
Памела села на постель и печально опустила плечи. — И так будет грандиозный скандал, когда все узнают, что будущий герцог Уоррик обручился с незаконнорожденной дочерью актрисы. Когда же я появлюсь в высшем обществе в своих дурно сшитых и вышедших из моды платьях, никто не поверит, что ты мог влюбиться в меня. — Она опустила голову и едва слышно добавила: — В их глазах я буду выглядеть смешной, нелепой… и опозорю тебя.
Коннор начинал постепенно понимать причину ее крайнего расстройства. Нет, она не стыдилась его, а наоборот — боялась опозорить и считала, что он, Коннор Кинкейд, будет стыдиться ее! Он, гнусный разбойник, шотландский варвар со следами от веревки палача на шее и назначенной за его поимку наградой!
Ему хотелось обнять ее, но он боялся задеть ее и без того уязвленную гордость.
Заложив руки за спину, чтобы не поддаться соблазну, обнять Памелу, он повернулся к Софи:
— Позаботься о своей сестре. Сделай ей холодный компресс для глаз, и вели подать завтрак в спальню. А еще закажи для нее горячую ароматическую ванну… Ну, чтобы хорошо пахло.
Софи с негодованием смотрела на него. Она явно считала оскорбительным обращение с ней как со служанкой, каковой она не была, а только притворялась.
— Хорошо, милорд, — иронично сказала она, отвешивая ему насмешливый поклон. — Не будет ли угодно его светлости приказать еще что-нибудь?
Коннор украдкой взглянул на Памелу. Она тоже с удивлением смотрела на него.
— Нет, в остальном можете положиться на меня.
Коннор шел по коридору так, словно уже был хозяином этого особняка. Когда он, не замедляя шага, завернул за угол, мывшие пол служанки быстро переглянулись и поспешили убраться прочь с его дороги.
Он вернулся в столовую, но там уже никого не было, лишь лакей убирал посуду. Коннор кашлянул, и лакей подпрыгнул на месте, словно услышал звук выстрела. Серебряная тарелка выскользнула из его рук и со звоном упала на пол, разбросав остатки яиц всмятку по бесценному обюссонскому ковру.
У Коннора не было времени на извинения и любезности, поэтому он сразу приступил к делу:
— Где мне найти герцога?
— Вы имеете в виду вашего отца, милорд? — Лакей взглянул на часы на каминной полке. — В это время его обычно можно найти в портретной галерее.
Коннор решительно вышел в коридор и только тут сообразил, что понятия не имеет, где находится эта портретная галерея.
Остановившись возле большой лестницы в холле, он в смятении провел рукой по волосам. Там, в шотландских горах, он запросто мог определить свое местонахождение по солнцу и толщине мха на стволах деревьев. Но в этом особняке он не мог правильно ориентироваться.
Он уже хотел, было вернуться в столовую, чтобы узнать дорогу у лакея, когда со стороны лестницы послышался скрип. Коннор и прежде слышал этот звук, когда лакей катил инвалидное кресло герцога и тот нещадно ругал его за то, что он делал это слишком медленно… или слишком быстро.
Коннор взлетел на второй этаж, перескакивая через две ступеньки. Через несколько мгновений он оказался в длинной просторной галерее с балконом, соседствовавшим с полутемным бальным залом. Вдоль стеньг висело множество официальных портретов самых разных размеров. Мерцающего света настенных канделябров было явно недостаточно, чтобы полностью рассеять мрак.
Кресло герцога стояло неподвижно, и лакей, отпущенный хозяином, уже уходил через дальний выход. Герцог сидел неподвижно. На его плечах была теплая шаль, ноги были укутаны мягким пледом.
Его взгляд был прикован к стене с портретами. В сердце Коннора вновь шевельнулась жалость, но он тут же напомнил себе, что герцог его враг. Если он и был одинок, то лишь потому, что выгнал всех, кто когда-то любил его.
Коннор замедлил шаги. В первый раз за все время пребывания в этом доме он почувствовал себя чужаком, самозванцем, каким, в сущности, и был на самом деле. Он шел по этой казавшейся ему бесконечной галерее крадущейся походкой вора, и предки рода Уорриков презрительно взирали на него из своих золоченых рам, смеясь над его тщетными потугами стать одним из них.