Юный солдат на соседней с Кристофером койке не мог заботиться о себе, поскольку потерял одну руку и кисть второй. Так как свободных сестёр милосердия не было, Кристофер вызвался кормить его. Вздрагивая и морщась, когда опустился на колени перед койкой, Кристофер поднял голову юноши и помог ему выпить бульон.
— Капитан Фелан, — раздался жесткий голос одной из сёстер милосердия. Суровый облик и непривлекательная внешность были столь устрашающими, что солдаты предполагали — за глаза, разумеется, — что если бы ей дали сразиться с русскими, войне наступил бы конец за несколько часов.
Густые седые брови сестры удивлённо приподнялись, когда она увидела склонившегося у койки Кристофера.
— Опять создаёте проблемы? — спросила она. — Вернитесь в свою постель, капитан. И не покидайте её… если только не хотите заболеть настолько, что нам придётся продержать вас здесь очень долго.
Кристофер послушно ретировался на койку.
Сестра подошла ближе и приложила холодную ладонь к его лбу.
— Жар, — констатировала она. — Не двигайтесь с места, или мне придется привязать вас, капитан. — Она убрала руку и положила что-то ему на грудь.
Скосив глаза, Кристофер увидел, что она принесла ему пачку писем.
Пруденс.
Он жадно схватил свёрток, неуклюже пытаясь сломать печать. Там оказалось два письма.
Он подождал, пока сестра уйдет, и вскрыл письмо от Пруденс. При виде её почерка Кристофера захлестнули эмоции. Он хотел её, нуждался в ней так сильно, что не мог справиться с этими чувствами.
Каким-то образом, находясь за полмира вдали от неё, Кристофер умудрился влюбиться. Неважно, что он едва знал её. Он любил даже ту малость, которая была ему известна.
Он прочёл несколько строчек.
Слова, казалось, поменялись местами, как в детской алфавитной игре. Он ломал над ними голову, пока всё не встало на свои места.
и медалью за Крымскую кампанию с планками
за Альму
, Инкерман
, Балаклаву
и Севастополь. Кроме того, он был удостоен французского ордена Почетного легиона, а также ордена Меджидие
от турков.
К огорчению Беатрис, дружеские отношения с Пруденс стали более прохладными с того дня, как она сказала подруге, что больше не сможет писать Кристоферу.
— Но почему? — возразила Пруденс. — Я полагала, тебе нравится переписываться с ним.
— Больше нет, — подавленно ответила Беатрис.
Подруга смерила её недоверчивым взглядом.
— Я едва могу поверить в то, что ты способна так с ним поступить. Что он подумает, когда письма перестанут приходить?
Этот вопрос заставил желудок Беатрис сжаться от чувства вины и желания. С трудом она произнесла:
— Я больше не могу продолжать писать ему, не открыв всей правды. Эта переписка стала слишком личной. Я … мои чувства затронуты. Ты понимаешь, что я пытаюсь сказать?
— Всё, что я понимаю, — так это то, что ты слишком эгоистична. Ты устроила так, что я не смогу сама писать ему, потому что он сразу заметит разницу между твоим почерком и моим. Самое меньшее, что ты могла бы сделать, — это держать его на крючке для меня до тех пор, пока он не вернётся.
— Зачем он тебе нужен? — хмуро спросила Беатрис. Ей не понравилась фраза «держать его на крючке», словно Кристофер был чем-то вроде мёртвой рыбины. Одним из многих. — У тебя и так много поклонников.
— Да, но теперь капитан Фелан — герой войны. По возвращении его даже могут пригласить на обед к королеве. И сейчас, после смерти брата, он унаследует поместье Ривертон. Всё это делает его почти столь же выгодной партией, как какого-нибудь лорда.
Прежде Беатрис забавляла такая мелочность Пруденс, но теперь она ощутила вспышку раздражения. Кристофер заслуживал намного большего, нежели, чтобы его ценили по таким поверхностным причинам.
— А тебе не приходило на ум, что война изменит его? — тихо спросила Беатрис.
— Ну, его, конечно же, могут ещё ранить, но надеюсь, этого не произойдёт.
— Я подразумевала изменения в характере.
— Потому что он участвовал в сражениях? — пожала плечами Пруденс. — Полагаю, это оказало на него некоторое воздействие.
— Ты читала какие-нибудь официальные сообщения о нём?
— Я была очень занята, — защищаясь, произнесла Пруденс.
— Капитан Фелан был награждён орденом Меджидие за спасение раненного турецкого офицера. А несколькими неделями позже капитан пробрался в только что разрушенный бомбардировкой пороховой погреб, в котором оказалось десять убитых французских солдат и пять выведенных из строя орудий. Он встал у единственного оставшегося орудия и в одиночку удерживал эту позицию в течение восьми часов. В другом случае…
— Мне нет необходимости всё это выслушивать, — перебила Пруденс, — что ты хочешь этим сказать, Беа?
— То, что он может вернуться совсем другим человеком. И если он тебе нужен, то ты должна попытаться понять, через что он прошёл. — Беатрис передала Пруденс пачку писем, перевязанных узкой голубой лентой. — Начни с прочтения этих писем. Мне бы следовало снять копии и с тех, что я писала ему, чтобы ты смогла прочитать и их. Но, к сожалению, я не подумала об этом раньше.
Пруденс с неохотой взяла письма.
— Ладно, я прочту их. Но уверена, что Кристофер, когда вернётся, не захочет разговаривать о письмах — ведь я буду рядом с ним.
— Ты должна попытаться лучше узнать его, — повторила Беатрис, — мне кажется, ты желаешь заполучить его по неверным причинам… тогда как для этого существует так много истинных. Он заслуживает этого. Не за свою военную храбрость или за все те сверкающие медали… В сущности это наименьшая часть того, кем он является. — Умолкнув на мгновение, Беатрис с сожалением подумала, что ей действительно следовало бы избегать общения с людьми и как прежде проводить время с животными. — Капитан Фелан написал, что когда вы познакомились друг с другом, ни один из вас не заглядывал дальше поверхности.
— Поверхности чего?
Беатрис окинула подругу холодным взглядом, размышляя о том, что единственной вещью дальше поверхности у Пруденс была еще большая поверхностность.
— Он думает, что ты можешь оказаться его единственным шансом вновь стать частью мирной жизни.
Пруденс странно посмотрела на Беатрис.
— В конце концов, возможно, это и к лучшему, что ты перестала ему писать. Кажется, ты слишком увлеклась им. Надеюсь, ты не думаешь, что Кристофер когда-нибудь может… — она деликатно замолчала. — Не имеет значения.
— Я знаю, что ты собиралась сказать, — сухо произнесла Беатрис. — Разумеется я не питаю иллюзий на этот счёт. Я не забыла, как он однажды сравнил меня с лошадью.