– Скажу только, что не вы один пытаетесь искупить свои грехи.
Его смех стал насмешкой для них обоих.
– Что такой образец добродетели может знать о грехе?
– Больше, чем вы думаете, – прошептала она, отворачиваясь.
Его нос коснулся ее нежной щеки, хотя она не могла сказать, случайно или намеренно. Без преграды, создаваемой ее очками, она чувствовала себя очень уязвимой.
– Вы стараетесь убедить меня продолжать жить, но так и не предложили ни одной причины, ради чего мне это делать. – Он встряхнул ее, его руки не собирались ее отпускать, а голос был тверд. – Вы можете сделать это, мисс Викершем? Вы можете привести мне хотя бы одну причину, зачем я должен жить?
Саманта не знала, может или нет. Но когда она повернула голову, чтобы ответить, их губы соприкоснулись. И он поцеловал ее, накрывая ртом и проводя сладким жаром своего языка по ее губам, пока они не разъединились с тихим звуком полустона–полувыдоха. В нетерпеливом ожидании ее капитуляции, он с силой притянул ее к себе, чувствуя вкус скотча, желания и опасности.
Ее глаза медленно закрылись, опуская их на один уровень. В обольстительном объятии темноты ее поддерживали только его руки, только жар его рта согревал ее, только хрипловатая музыка его стона заставляла все ее чувства вальсировать. Когда его язык грубо ворвался в мягкость ее рта, в ушах Саманты бешено застучал пульс, отмечая каждый удар ее сердца, каждое мгновение, каждое разочарование. Его руки соскользнули с ее плеч на спину, притягивая до тех пор, пока ее груди не коснулись его твердой груди. Она обняла его одной рукой за шею, изо всех сил стараясь ответить на каждое отчаянное требование его рта своим.
Как она могла спасти его, если она не может спасти даже себя?
Она чувствовала, что спустилась в темноту вместе с ним, и отчаянно желала капитулировать и телом и душой. Возможно, он и утверждал, что приговорен к смерти, но между ними переливалась жизнь. Жизнь в виде древнего танца соединенных языков. Жизнь в виде непреодолимого тянущего ощущения в ее лоно и сладострастной боли между бедер. Жизнь, пульсирующая на мягкости ее живота через поношенный хлопок ночной рубашки.
– Святой Христос! – выругался он, вырываясь из ее рук.
Потеряв его поддержку, Саманте пришлось опереться руками на стол за своей спиной, чтобы не упасть. Ее глаза открылись, и она с трудом удержалась от того, чтобы прикрыть их рукой. Выйдя из восхитительной тени поцелуя Габриэля, она внезапно поняла, что даже слабеющий свет от камина кажется ей слишком резким.
Стараясь отдышаться, она повернулась и увидела, что Габриэль на ощупь обходит вокруг стола. Его руки теперь не были такими уж уверенными. Они уронили на пол пузырек чернил и нож для писем с медной ручкой, а потом накрыли пистолет. Когда он сгреб рукой оружие, его выражение лица было самым решительным, из тех, что она когда–либо видела, и придушенный крик застрял в горле Саманты.
Но он просто потянулся через стол к ней. Нащупал ее руку и вложил в нее оружие. Уходите, – скомандовал он сквозь стиснутые зубы, смыкая ее пальцы на пистолете. Когда она заколебалась, он толкнул ее к двери и повысил голос до крика.
– Уходите немедленно! Оставьте меня одного!
Бросив потрясенный взгляд через плечо, Саманта завернула пистолет в подол своей ночной рубашки и выбежала из библиотеки.
Глава 10
«Моя дорогая Сесиль,
Вы уже решили, какое из моих достоинств интригует Вас больше – моя робость или мое смирение?..»
* * *
Услышав приглушенный удар, Саманта резко села на кровати в испуге, что это отдаленный звук пистолетного выстрела.
– Мисс Викершем? Вы не спите?
Беквит снова постучал в дверь, и она прижала руку к груди, пытаясь унять бешено бьющееся сердце. Оглянувшись на свой сундучок в углу, она вспомнила, что пистолет Габриэля теперь глубоко похоронен в нем, рядом со связкой писем.
Она отбросила одеяла и встала с постели, на ходу надевая очки. После того, как Габриэль отослал ее, она провела остаток ночи, свернувшись в несчастный клубочек и убеждая себя, что только идиотка может оставить его одного в таком состоянии. Она провалилась в тяжелый сон без сновидений только перед самым рассветом, от полного нервного истощения.
Набросив халат, она приоткрыла дверь.
Хотя Беквит тоже выглядел так, словно провел беспокойную ночь, как и она сама, его налитые кровью глаза смотрели на нее с хорошим настроением.
– Простите, что потревожил вас, мисс, но хозяин желает видеть вас в библиотеке. Когда вам будет удобно, конечно.
Саманта скептически выгнула бровь. Габриэль никогда раньше не беспокоился об ее удобстве.
– Очень хорошо, Беквит. Скажите ему, что я сейчас спущусь.
Она умылась и оделась еще более тщательно, чем обычно, перебирая свой ограниченный гардероб в поисках чего–то не серого, не черного и не коричневого. В конце концов, она заставила себя остановиться на длинном платье из мрачного синего бархата. Она аккуратно вплела соответствующего цвета ленту в тугой валик волос гладкой прически. И только поймав себя на том, что поглядывает на себя в зеркало, накручивая на палец выбившийся из прически локон, она поняла, насколько смешно это выглядит. В конце концов, будто Габриэль может оценить ее усилия.
Покачав головой своему отражению, она поспешила к двери. Но спустя пять секунд бегом вернулась обратно к туалетному столику, чтобы капнуть лимонной вербены на шею и за ушами.
Заколебавшись, Саманта остановилась перед дверью библиотеки, у нее в животе все трепетало от какого–то непонятного чувства. Ее потребовалась минута, чтобы определить это таинственное чувство как застенчивость. Это смешно, она сказала себе. У нее с Габриэлем был один пьяный поцелуй и ничего больше. Но каждый раз, когда она будет видеть его рот, она вспомнит, как это было – как его требовательные губы управляли ее губами, каким томительным был жар его двигающегося языка …
Напольные часы начали отбивать десять ударов, выдергивая ее из мечты в реальность. Разгладив руками юбку, Саманта громко постучала.
– Войдите.
Повинуясь этой короткой команде, она открыла дверь и увидела Габриэля, сидящего за столом в той же позе, что он сидел прошлой ночью. Но на сей раз не было никакого пустого стакана, никакой бутылки скотча и, к счастью, никакого оружия смертоноснее ножа для открывания писем.
– Доброе утро, милорд, – сказала она, проскальзывая в комнату. – Я рада видеть, что вы все еще среди живых.
Габриэль потер лоб тыльной стороной ладони.
– Лучше бы я не был, во имя Господа. Тогда, по крайней мере, у меня бы так адски не болела голова.
При ближайшем рассмотрении Саманта заметила, что на нем также отразились последствия прошлой ночи. И хотя он переоделся в чистое, его щеки покрывала золотистая щетина. Кожа вокруг шрама выглядела словно сдавленной и побелела, а тени под глазами были сильнее, чем обычно.
Его грация экономных движений прошлой ночи исчезла, оставив вместо себя неподвижную позу, в которой, казалось, было больше явного дискомфорта, который проявлялся каждый раз, когда он двигал головой, чем официальности.
– Пожалуйста, садитесь. Когда она села, он произнес:
– Я сожалею, что вызвал вас так срочно. Я понимаю, что, должно быть, оторвал вас от паковки своих вещей.
Озадаченная, она было открыла рот, но прежде, чем она смогла что–то сказать, он продолжил, его длинные пальцы играли с медной ручкой ножа для писем. – Я, конечно же, не могу винить вас за ваше решение уехать. Мое поведение вчера вечером было непростительно. Я мог бы обвинить в этом ликер, но боюсь, мой плохой характер и слабая способность рассуждать здраво несут не меньшую ответственность. И хотя так может показаться, могу вас уверить, что не имею привычки ухлестывать за служанками в своем доме.
Саманта почувствовала странную боль под сердцем. Она почти позволила себе забыть, что она для него всего лишь служанка.
– Вы точно уверены в этом, милорд? Думаю, я слышала, как миссис Филпот упоминала один инцидент с некой молодой горничной на задней лестнице …
Габриэль вздрогнул и резко поднял голову по направлению к ней.
– Мне было всего четырнадцать, когда это случилось! И насколько я помню, это Мюзета загнала меня туда… – Он замолчал, его глаза сузились, когда он понял, что она намеренно спровоцировала его.
– Можете успокоить свою совесть, милорд, – заверила она его, поправляя на носу очки. – Я не озабоченная старая дева, которая думает, что каждый встречный мужчина собирается на нее наброситься. И не нервная дебютантка, падающая в обморок от одного украденного поцелуя.
Черты лица Габриэля обострились, но он придержал язык.
– Насколько я вижу, – сказала она с легкостью, которая была далека от ее реальных чувств, – мы оба можем притвориться, что вашей маленькой неосмотрительности никогда не было. А теперь, прошу извинить меня, – сказала она, поднимаясь со стула. – Если вы не нашли еще каких–то причин послать меня собирать вещи, у меня есть некоторые…