— Добрый день, — поздоровался он.
— День добрый, — ответил я.
— Не возражаете, если я здесь покурю?
— Да, конечно. Не стесняйтесь.
Он сел рядом, достал из кармана брюк «Севен стар» и прикурил от спички. Затушил ее и бросил в пепельницу.
— Я с двадцать шестого этажа, — неспешно выпустив клуб дыма, произнес он. — Живу с семьей сына, но они жалуются, что, если буду курить в квартире, все пропахнет никотином. Вот я и хожу сюда покурить. А вы курите?
— Нет, уже лет двенадцать как бросил.
— Мне тоже ничто не мешает бросить. Сколько я там курю — всего несколько штук в день. Захочу — брошу в любой момент. Только вот… сходить за сигаретами на улицу, выйти из квартиры, специально прийти сюда, покурить… За всей этой мелкой суетой время течет размеренно. Двигаешься, не забиваешь голову всякой ерундой.
— Иными словами, продолжаете курить ради здоровья.
— Именно так.
— Вы говорили, живете на двадцать шестом?
— Да.
— Тогда, наверное, знаете господина Курумидзаву из две тысячи шестьсот девятой?
— Да, знаю. Мужчина в очках. Работал, кажется, в «Соломон бразерз»…
— «Меррилл Линч», — поправил я.
— Точно, «Меррилл Линч». Несколько раз доводилось здесь с ним поговорить. Бывало, сиживал на этой скамейке.
— А что он тут делал?
— Ну-у… этого я не знаю. Просто сидел, думал… Вроде не курил.
— О чем-нибудь размышлял?
— Не знаю… В чем тут разница — задумчивость… размышления… Мы ежедневно размышляем о разных вещах. Причем живем ни в коем случае не для размышлений, но и вряд ли размышляем для того, чтобы жить. Это противоречит теории Паскаля, но порой мы, пожалуй, наоборот, размышляем с целью не утруждать себя жизнью. И задумчивость наша, быть может, бессознательно уравнивает такое противодействие. В любом случае вопрос не из легких.
Сказав это, старик глубоко затянулся. Я поинтересовался:
— А господин Курумидзава, случайно, не рассказывал о трудностях на работе, семейных ссорах?
Старик покачал головой, стряхивая пепел.
— Как вам известно, вода всегда течет по кратчайшему пути, предоставленному ей. Однако в некоторых случаях кратчайший путь создается самой водой. Мысли человека — они похожи на воду. Мне всегда так казалось… Однако ваш вопрос требует ответа. Мне ни разу не доводилось вести с господином Курумидзавой разговоры на такие темы. Лишь по мелочам… о погоде, правилах проживания в доме.
— Понятно. Извините, что отнял у вас время.
— Порой мы не нуждаемся в словах, — сказал старик, похоже не услышав меня. — Но, с другой стороны, слова, я убежден, постоянно нуждаются в нашем посредничестве. Не будь нас, не будет смысла их существования. Разве не так? Они станут словами, непроизносимыми вечно, а непроизносимые слова уже не слова.
— Именно так, — сказал я.
— Это тезис, над которым стоит размышлять снова и снова.
— Как над катехизисом дзен-буддизма.
— Именно, — кивнув, ответил старик. Докурив сигарету, он встал и направился к себе.
— Ну, будьте здоровы, — попрощался он.
— До свидания.
Когда я поднялся на лестничную площадку между 25-м и 26-м этажами в пятницу в третьем часу дня, там на диване сидела и разглядывала себя в зеркале маленькая девочка. При этом она что-то напевала. По возрасту — едва поступила в начальную школу. В розовой маечке, коротких джинсах, с рюкзачком за спиной и панамой на коленях.
— Здравствуй, — сказал я.
— Здравствуй, — прервавшись, ответила она. Признаться, я бы с радостью присел рядом, но не
хотелось сомнительно выглядеть в глазах случайного прохожего, и я завел разговор издали, прислонившись к стене возле окна.
— Уже из школы? — поинтересовался я.
— О школе и слышать ничего не хочу, — заявила она. Вполне безапелляционно так заявила.
— Ладно, о школе не буду, — ответил я. — А ты в этом доме живешь?
— Да, живу, — сказала она. — На двадцать седьмом.
— И что, ходишь вверх-вниз по лестнице?
— Просто в лифте воняет…
— И поэтому ты ходишь пешком на двадцать седьмой?
Девочка убедительно кивнула собственному отражению.
— Ну, не всегда. Время от времени.
— А ноги не устают?
Девочка на мой вопрос не ответила.
— Дяденька, а знаешь, из всех зеркал в доме тут отражение самое красивое. К тому же совсем не такое, как у нас дома.
— И чем же оно отличается?
— Смотри сам! — сказала она.
Шагнув вперед, я повернулся к зеркалу и некоторое время разглядывал в нем собственную фигуру. После ее слов мне действительно показалось, что мой облик в этом зеркале самую малость отличается от отражений в других. В этом Зазеркалье я выглядел чуточку упитанней и слегка оптимистичней. Скажем, словно только что налопался горячих оладий.
— Дяденька, а у тебя есть собака?
— Нет, собаки нет. Есть аквариум с рыбками.
— А-а, — протянула она. Но рыбки, похоже, ее не интересовали.
— Любишь собак? — спросил я.
Не ответив на мой вопрос, она задала другой:
— А дети у тебя есть?
— Детей тоже нет.
Девчушка посмотрела мне в лицо подозрительно:
— Мама говорит, что с бездетными мужчинами разговаривать нельзя. Среди них, по вероятности, много людей со странностями.
— Совсем не обязательно, но… с посторонними мужчинами действительно нужно быть внимательной. В этом твоя мама права.
— Но ты же не со странностями, да?
— Думаю, нет.
— Пиписку ни с того ни с сего не показываешь?
— Нет.
— Трусики маленьких девочек не собираешь?
— Нет.
— А что-нибудь вообще собираешь?
Я на миг задумался. Вообще-то я коллекционирую первые издания книг современной поэзии, но об этом здесь упоминать бессмысленно.
— Ничего особенного. А ты?
Она тоже немного подумала. Затем несколько раз помотала головой.
— Пожалуй, тоже ничего.
И мы на некоторое время замолчали.
— Слышь, дяденька, а что ты больше всего любишь в «Мистере Донате»?
— «Старомодный», — тут же ответил я.
— Не знаю такого, — сказала девчушка. — Странное название. А мне нравится «Теплая луна», там… «Сливочный заяц»…
— Не слышал ни о том ни о другом.
— …с начинкой из желе и сладкой бобовой пасты. Вкусня-атина! Только мама говорит, если есть много сладкого, будет плохо с головой, и покупает их редко.
— Должно быть, и впрямь вкусные, — сказал я.
— Дяденька, а что ты здесь делаешь? Вчера тоже приходил, да? Я тебя заметила.
— Ищу здесь кое-что.
— А какое оно — это «кое-что»?
— Сам не знаю, — честно признался я. — Пожалуй, похоже на дверь.
— На дверь? — переспросила девочка. — На какую дверь? Двери тоже ведь бывают разные. По форме и цвету.
Я задумался. Хм, какой она формы? А цвета? Странно — до сих пор мне и в голову не приходили мысли о форме и цвете дверей. Чудной разговор…
— Не знаю. Какой она может быть формы и цвета… А может, она и вовсе не дверь!..
— Или похожа на зонтик?
— На зонтик? — теперь уже переспросил я. — А что, вполне может быть и зонтик.
— Но зонтик и дверь — они такие разные: и по форме, и по размеру, и по предназначению.
— Верно — разные. Но я с первого взгляда, не сходя с места должен понять: во, это как раз то, что я искал. Будь оно зонтиком, или дверью, или пончиком.
— Хм… А ты, дяденька, давно это ищешь?
— Очень давно. Начал, когда ты еще не родилась.
— Вот что! — воскликнула девочка и, разглядывая собственную ладонь, о чем-то вдруг задумалась. — Давай я буду тебе помогать? Искать…
— Буду очень рад, если поможешь.
— Одним словом, нужно искать дверь, или зонтик, или пончики, или слона… или что-то в этом роде, так?
— Именно, — ответил я. — Но понятное с первого взгляда: вот оно!
— Здорово! — обрадовалась девочка. — Но сейчас мне надо идти: у меня сегодня балет.
— Тогда пока, — сказал я. — Спасибо, что поболтала со мной.
— Это… скажи еще раз, как называются твои любимые пончики?
— «Старомодные».
Нахмурив лоб, девочка несколько раз повторила про себя: старо-модные, старо-модные.
— До свидания, — сказала она напоследок.
— До свидания, — ответил я.
А она встала с дивана и, напевая себе под нос, поднялась по лестнице и пропала из виду. Я же, закрыв глаза, опять вверил себя течению времени, бесцельно его убивая.
В субботу позвонила заказчица.
— Муж нашелся, — выпалила она. Без приветствия и прочих церемоний.
— Нашелся? — переспросил я.
— Да, вчера днем. Позвонили из полиции. Его обнаружили спящим на скамейке в зале ожидания вокзала Сэндай
. Без денег, без документов. Благо постепенно вспомнил имя, адрес и номер телефона. Я сразу поехала в Сэндай. Без сомнения, это он.
— А каким он образом… в Сэндае? — поинтересовался я.