Луарский замок Рошмонов словно появился из волшебной сказки. Светло-серые каменные стены, заостренные башни в окружении регулярного парка. Лимузин подъехал к парадному входу, и Алекса вышла. Она огляделась, вполне ожидая увидеть дворцовую знать в нарядах с картин мадам де Рошмон.
Ее провели в огромный вестибюль, где сверкали канделябры и зеркала в позолоченных рамах. Широкая двойная лестница поднималась наверх. От такой роскоши могла закружиться голова, но Алекса призвала на помощь всю свою силу воли.
Она проследовала за дворецким по длинной анфиладе комнат, протянувшихся справа от вестибюля, и оказалась в отдельной части замка. Звук ее шагов эхом отдавался от паркетного пола и от деревянных панелей стен. Алекса не разглядывала ни картин на стенах – а их было очень много, – ни статуй в нишах. Все ее мысли были направлены на то, что ей сейчас предстоит. Наконец она очутилась у массивных дверей в конце коридора. Дворецкий негромко постучал.
–
– послышался приглушенный ответ.
Двери раскрылись, и она вошла.
Перед ней и слева от нее – огромные окна с подъемными рамами. А за необъятных размеров резным письменным столом сидел Гай. На долю секунды, прежде чем он понял, кто вошел, она увидела выражение его лица: унылое, с потухшим взором. Ей сделалось больно. Но когда он понял, что это она, то лицо изменилось – оно окаменело. Очень медленно он встал. Алекса слышала, как за ее спиной закрылись двери.
– Алекса.
Он назвал ее имя. И это все. Никаких эмоций, даже таких злых и тягостных, как тогда в коттедже в Девоншире. Пустота. Абсолютная пустота.
Алекса смотрела на него и, казалось, не видела. Отказывалась впускать в себя его облик, высокую, худощавую фигуру в элегантном, отлично сидящем костюме. Широкие плечи, узкие бедра. Отказывалась видеть совершенное в своей неподражаемости лицо, красиво падающие черные волосы, резко очерченную линию рта, скул. И изумрудные глаза с длинными ресницами…
Только бы не утонуть в них.
На ее лице тоже ничего не отразилось. Ей было трудно дышать, грудь стеснило, в животе – тяжелый ком.
– Мне сказали, что ты хотел со мной поговорить, – отрывисто произнесла она.
– Кто сказал?
Он нахмурился.
– Твоя мать.
– Моя мать?
Маску безразличия сменило изумление.
– Да. Сегодня днем она пригласила меня к себе и сказала, что ты хочешь со мной поговорить. Она сказала, что это важно. И вот я прилетела.
Гай явно был в растерянности.
– Я… я с трудом могу этому поверить. – Он впился в нее взглядом. – Когда я в последний раз тебя видел, ты дала понять, что… что не хочешь иметь со мной никаких дел. – Его взгляд вонзался в нее подобно ножу. – Я знаю, какого ты обо мне мнения, Алекса. – Его лицо исказила мучительная гримаса. – Тот портрет на мольберте рассказал мне все. Рассказал о твоей ненависти. – У него потемнели глаза. – Мне следовало сказать матери об этом. Тогда она не потратила бы столько усилий, чтобы ты прилетела сюда.
Алекса с трудом выдохнула.
– Она сказала… что это важно для твоего брака. Вот почему я прилетела. Только по этой причине.
Гай замер.
– Мой брак… – Он непонимающе сдвинул брови. – Мама говорила с тобой о моем браке?
– Не волнуйся – это не моя идея, – с долей сарказма ответила Алекса. – Эту тему затронула она. Она сказала, что это важно… важно, чтобы я сюда прилетела и поговорила с тобой. И я прилетела. Могу лишь догадаться… – Как трудно это произнести, но придется! – Я могу лишь догадаться, что она считала важным… чтобы твоя жена… услышала от меня, что я не представляю для нее никакой угрозы… что я не согласилась на адюльтер, предложенный тобой.
– Моя жена.
Он повторил это безо всякого выражения.
– Да. – Как ни трудно, но надо продолжать. – Не знаю, есть ли у нее хоть какой-то шанс на счастье, но ту малость, которая зависит от меня, я ей дам. Я желаю ей счастья… хоть немного.
Он смотрел на нее, и опять по его глазам ничего нельзя было понять.
– Это… великодушно с твоей стороны, – медленно произнес он, продолжая стоять за столом, положив руку с ухоженными ногтями на блестящую поверхность.
Он снова заговорил, и Алекса заставила себя посмотреть ему в глаза.
– Я могу заверить тебя, Алекса, что Луиза очень счастлива в браке. Очень.
Алекса покачнулась. Казалось, что дикий зверь вцепился ей в горло. Она разжала губы и заставила себя сказать:
– Я… рада. Очень рада за нее.
– И я, – сказал Гай. – Она безумно счастлива со своим… мужем.
Боль не отпускала, но эмоции вырвались наружу, и Алекса импульсивно произнесла:
– Гай, будь добр с ней! Не сделай того, что ты собирался сделать. И ни с кем так не поступай. Пожалуйста. Если она тебя любит, не обижай ее… не причиняй ей такую же боль, как…
Она замолчала. А он как-то странно посмотрел на нее:
– Алекса, разве я причинял тебе боль?
Неужели он раскаивается в этом? Алекса хотела отвести глаза, но не смогла. Потом она заговорила – ее голос звучал грустно и безжизненно.
– Ты не хотел этого, Гай, – я знаю, что не хотел. Я знаю, что наша связь… была такой, какой была. И ты не обязан отвечать за мои чувства. Это мое дело. Мне не следовало в ту ночь после благотворительного вечера позволить тебе…
Продолжать не было сил, во рту пересохло, но она все-таки закончила:
– В моих чувствах ты не виноват. И даже когда я осудила то, что ты предложил – этот адюльтер, – ты все равно не ответствен за меня. – Она нервно сжала ладони. – Когда ты появился в коттедже, рассчитывая, что я вернусь лишь потому, что ты этого захотел, я была рада, что ты увидел свой второй портрет. Он все сказал за меня. Все!
Гай не сводил с нее глаз, но их выражение изменилось – он смотрел на нее совсем по-другому.
– Я больше не могла дать тебе то, чего ты так желал. И дело не в адюльтере. Я и без этого не согласилась бы. – У нее исказилось лицо. – Когда я летела сюда на твоем самолете, то вновь окунулась в воспоминания. Вспомнила, как прилетала к тебе, стоило поманить меня пальцем. А затем возвращалась домой. Как ты приходил ко мне, когда тебе было удобно, а потом уходил. И все это повторялось, повторялось… Я этого не хочу.
Он скривился:
– Ты же знала с самого начала, под каким прессингом я находился.
– Да, знала. – Она подняла подбородок. – И долгое время с этим мирилась. Но после… того твоего предложения я поняла наконец, кем была для тебя все это время…
– А кем для тебя был я? – спросил он и, обогнув стол, мгновенно очутился перед ней.
Он стоит слишком близко, а у нее нет сил отодвинуться.
– Ты знаешь, кем ты была для меня, Алекса? Знаешь? – Он говорил быстро, словно боялся не успеть. – Кажется, ты всего не понимала. Я-то думал, что понимала. – Он поморщился и снова заговорил. Зеленые глаза горели. – Оглянись и посмотри. – Он жестом обвел кабинет: компьютеры и факсы по одной стороне, широкий стол красного дерева у него за спиной, богатое убранство комнаты, огромная замковая территория за окнами. – Что ты видишь? Ты видишь роскошь, да? Луарский замок, где полно ценных вещей и произведений искусства в таком количестве, что можно заполнить ими целый музей. А это всего лишь один из многих замков, которыми владеют де Рошмоны! У нас десятки других особняков, разбросанных по разным странам! Ты знаешь, что позволяет всем Рошмонам и Лоренцам жить в роскоши? Деньги. Деньги, которые моя семья делала на протяжении двух столетий. Две сотни лет накопления, оборота капитала, сделок, займов и других банковских операций. Мы – олицетворение выживания. Мы пережили все! Потому что мы стоим на страже того, что имеем, и не важно, какой вызов нам бросает история, все эти войны, революции, конфискации, опала и конкуренция. Нам все равно! – У него вырвался хриплый вздох. – Но за все это следует заплатить цену. О, цена ничтожна по сравнению с той ценой, которую массы людей вынуждены платить за выживание, но тем не менее это цена. – Он посмотрел Алексе прямо в глаза. – Я плачу своим временем. Время – это моя роскошь. – Он обвел взглядом кабинет, больше похожий на дворцовые покои. – Да, смейся, если хочешь, но это правда. Моя величайшая драгоценность – это время. И еще кое-что. – Он перевел дух. – Алекса, ты знаешь, сколько всего людей вокруг меня? В моей семье? – У него вырвался резкий смешок. – Слишком много. Слишком. И все они чего-то хотят от меня. Больше всего они хотят моего времени. Делового и личного. Родственники – моя погибель. И всем им нужно мое время. Всем.
В его лице промелькнуло что-то непонятное Алексе. Что-то такое, от чего ей стало трудно дышать.
– Вот почему мои часы с тобой – краткие, ускользающие – были так ценны. Ты была моим прибежищем, передышкой, отдохновением. Когда я приезжал к тебе или ты ко мне, я мог забыть о семье и просто быть с тобой. Только с тобой, Алекса. Никаких просьб ко мне – только мы вдвоем, вместе, скрытые от всего мира. У меня тогда было все, чего я хотел, – это ты со мной. Я думал… – голос у него на секунду замер, – я думал, что ты тоже этого хотела. Просто быть со мной. Все выглядело так хорошо… так легко. Никаких усилий, никаких трудностей. Все так естественно, словно было предопределено. Ты… такого человека в моей жизни не было. Женщина, которая не собиралась меня заловить. Ты обращала на меня ровно столько внимания, сколько необходимо для написания моего портрета. Эта женщина даже не замечала… – его голос прозвучал сухо, – что я ее хотел. – Он замолчал. – Алекса, я хотел тебя. Просто хотел тебя, и все. И в постели, и не в постели. Чего еще может желать мужчина? Вне постели ты была… Была тишиной, покоем, уютом. И я подумал…