Однако жители Севера были настроены решительно. Не успел Аске вернуться в Йорк, как вспыхнуло новое восстание, которое возглавил сэр Фрэнсис Бигод. Король во главе своей армии двинулся на Север, и на этот раз у мятежников не было шансов на спасение – королевские войска легко подавили сопротивление восставших, зачинщики были схвачены и повешены на улицах мятежных городов, Роберта Аске отправили в Лондон, но не к королю, а в Тауэр.
С мирными переговорами было покончено – отец собирался показать этим строптивым северянам, кто их настоящий хозяин.
Роберта Аске из Тауэра переправили обратно в Йорк и повесили на главной площади. Тело его, закованное в цепи, долго еще висело на столбе, отданное на растерзание воронью, как устрашающий пример тем, кто дерзнет противиться воле короля.
«Паломничество» прекратило свое существование, а народ, по мнению короля, получил хороший урок на будущее.
* * *
Для меня наступили тревожные дни: любой взрыв недовольства в стране мог угрожать и моей жизни, так как по-прежнему в воздухе витала идея о низложении короля и возведении меня на престол.
Я стремилась к тому же, но не собиралась приходить к власти с помощью насилия. Все должно было произойти естественным путем. Мне исполнился только двадцать один год – время работало на меня. В глубине души я не сомневалась, что стану королевой Англии, и первое, что сделаю, – это восстановлю отношения с Римом.
Но пока еще я не была к этому готова. Я была слишком неопытна, слишком долго жила изолированно – вдали от королевского двора. Предстояло еще многому научиться, укрепиться в вере, стать такой же твердой, какой была моя мать. И когда религия займет главное место в моей жизни, тогда с чистой совестью я смогу выполнить свое высокое предназначение – вернуть Англию в лоно истинной, римско-католической церкви.
Наблюдая за тем, как ухудшается здоровье отца, я испытывала сложные чувства. Невероятно, но после всего, что он сделал, я продолжала любить его. Ненавидеть его было невозможно, хотя его поступки, безусловно, вызывали ненависть. Но в нем была какая-то харизматическая сила, заставлявшая даже тех, кому он причинил много зла, оставаться ему верными по гроб жизни.
Разгромив «Паломников», король пребывал в блаженном ожидании наследника.
Меня же раздирали противоречия. Я очень привязалась к Джейн. Однажды она поделилась со мной своими опасениями – что с ней будет, если родится девочка. Мне страшно было подумать, что Джейн, кроткую, беззащитную Джейн, может постичь участь ее предшественниц. Но если родится мальчик… Вот тогда Джейн станет полноправной, любимой королевой.
А в каком положении окажусь я? Я действительно всей душой желала ей счастья, но что будет с моими планами, если родится мальчик?!
Корона нужна была мне постольку, поскольку дала бы возможность вернуть страну в лоно истинной церкви, исполнить волю Божию.
Сейчас, спустя много лет, я понимаю, почему впоследствии поступала так, а не иначе. Слишком долго я жила сознанием, что катастрофа может наступить в любой момент, – сегодня я есть, а завтра меня может не быть. Жизнь сама по себе ничего не стоила – важна была цель, к которой я стремилась. Или это я ищу себе оправдание? Возможно. Но разве условия, в которых с детства складывается характер человека, не служат объяснением, если не оправданием, его будущих поступков?
В те дни я наслаждалась придворными забавами, дружила с королевой и пользовалась благосклонностью короля. Но в мгновение ока все могло измениться. Об этом грозно напомнил разгром «Паломников». Тела непокорных гнили в земле, а живым надлежало помнить, что они – верные подданные Его Величества, а бунтовать опасно для жизни. И я была такой же подданной. И не чувствовала себя в безопасности. Стоило где-нибудь вспыхнуть мятежу, как на устах восставших звучало мое имя. Мою мать уважали за то, что она осталась непоколебима в своих убеждениях, того же ждали от ее дочери. Меня могли заподозрить в связях с мятежниками, и тогда ничто не спасло бы меня от королевского гнева.
Я шла по дороге, где на каждом шагу могла оступиться и упасть в пропасть. Только сейчас я понимаю, какая опасность мне угрожала. Но тогда я в полной мере этого не осознавала, хотя опустошенные монастыри и повешенные «Паломники» заставляли меня помнить о бренности собственной жизни.
В составе королевской свиты я ездила в Гринвич и во многие другие места, где проводили время король с королевой. Наша дружба с Джейн крепла. Я больше не упоминала имени леди Солсбери, но время от времени заводила разговор о Елизавете. Но Джейн пока не решалась заговорить с королем о дочке, справедливо полагая, что после мятежа напоминать ему о Елизавете – все равно, что подлить масла в огонь.
Прошло несколько месяцев, и беременность королевы стала заметной. Король был нежен со своей женой – он почему-то был убежден, что она несет в своем чреве сына. Так, по крайней мере, утверждали предсказатели, приглашенные во дворец. Сбудутся ли их предсказания? Ждать оставалось недолго. Если нет – тем хуже для них.
Я по-прежнему разрывалась между любовью к Джейн и собственными интересами: ее счастье, которого я искренне желала, и моя цель были несовместимы. Если на то будет воля Божия, говорила я себе, и Джейн родит сына, я смирюсь и не буду отчаиваться.
Приняв такое решение, я спокойно смотрела в будущее, положившись на Божий промысел.
Джейн очень хотелось, чтобы Елизавета жила при дворе, и однажды, набравшись наконец смелости, она сказала об этом королю. Видимо, не желая ее огорчать и боясь, что отказ может отразиться на здоровье будущего ребенка, король согласился, однако поставил условие, чтобы девочка не попадалась ему на глаза.
Предвкушая радость леди Брайан, когда она узнает, что ее сокровище наконец-то обретет признание, я захотела сама сообщить ей эту новость, а заодно подготовить девочку к переезду. И вот в конце лета я покинула королевский дворец и направилась в Хансдон.
Маргарет, увидев меня и узнав, зачем я приехала, чуть не разрыдалась от счастья, а крошка Елизавета только и говорила о том, как она увидит королеву Джейн.
Ее личико, обрамленное золотыми кудряшками, пылало, и она резвилась, как котенок. Ей исполнилось четыре года, но она была не по годам умна и сообразительна. Маргарет восхищенно говорила, что в жизни своей не видела, чтобы ребенок так любил резвиться и одновременно столь же увлеченно впитывал новые знания. Глядя на Елизавету, я подумала: эта девочка, плод любви короля и Анны Болейн, и вправду необычная. Прошел уже год, как Елизавета потеряла мать. Помнит ли она ее?
Маргарет ужасно волновалась по поводу одежды девочки – не может же она появиться при дворе в залатанном платье. Но я к тому времени была уже далеко не бедной – меня засыпали подарками, и кроме того, и король и королева, каждый по отдельности, назначили мне денежное содержание. Так что мы успешно справились с проблемой экипировки юной леди.
Радуясь не меньше Маргарет тому, что мы везем Елизавету во дворец, я даже на минуту не задумалась: а как это скажется на моем положении?
* * *
Наступил сентябрь. Роды ожидались в октябре. Королева Джейн перестала появляться в обществе. Она проводила последний месяц беременности в тиши дворца Хэмптон, где некогда жил кардинал Уолси. Я всегда считала этот дворец с его красивыми башнями и уютными внутренними двориками одним из лучших архитектурных творений Англии. Но, бывая там, я всегда думала о судьбе Уолси, поднявшегося так высоко и так стремительно упавшего, разбившись насмерть. Мой отец как-то спросил его, подобает ли подданному жить в роскоши, какая не снилась даже королю. На что Уолси, отличавшийся острым умом, отчего и стал вторым лицом в государстве, ответил, что подданный должен обладать тем, что не стыдно было бы подарить своему господину. Такой ответ мог на какое-то время обеспечить ему благосклонность короля, однако сохранить в его владении навечно дворец не мог.
И вот теперь здесь жила Джейн в ожидании ребенка, а я развлекала ее своими разговорами.
Как я и ожидала, Джейн была очарована Елизаветой, ее прелестным личиком с выразительными глазами и рыжими кудрями, ее веселым нравом и тем природным очарованием, которого я не видела ни в ком, кроме своего отца в годы его молодости. Видимо, это качество она унаследовала от него. И как только хватило наглости у врагов ее матери свидетельствовать, будто эта девочка – вовсе и не дочь короля? В каждом ее движении, в буйном темпераменте – буквально во всем проглядывал он. Мне казалось, что отец обкрадывает себя, не желая ее видеть.
Но он оставался непреклонным. Однажды он позвал меня к себе. Ссылаясь на доктора Баттса, отец посоветовал мне вести более спокойный образ жизни, чтобы избавиться от частых мигреней.
– Тебе не следует перевозбуждаться, – сказал он, глядя на меня тем подозрительным взглядом, которого я так боялась. В этом взгляде можно было прочесть: «Чем это ты озабочена? Не забывай, что ты всего лишь незаконнорожденная».
Я часто думаю, было ли у Джейн дурное предчувствие в последние недели перед родами. Несомненно, ее мучил страх при мысли, что родится девочка. Перед ее глазами постоянно возникали мрачные символы прошлого, напоминавшие о трагической судьбе двух других жен короля.