— Я знаю, что нужно сделать, — сказал он, — мы поставим пьесу с переодеванием: мужчины будут играть женские роли, а женщины — мужские.
Это казалось безумной затеей. Зачем? Когда же некоторые женщины появились в мужском платье, цель оказалась совершенно понятной, особенно в случае с Дороти: фигура ее была безупречной, ноги длинные, изящные и прекрасной формы. Отлично, сказал себе Томас Райдер, они получат то, что ищут. Для постановки, объявил Райдер, будет выбрана «Гувернантка» — версия «Дуэньи» Шеридана. Он не собирался поручать такой неопытной исполнительнице, как Дороти, большую роль, но увидев ее в мужском наряде, сразу же решил, что именно она будет играть роль Лопеса. Дороти была в восторге. Уж она сыграет эту роль! Как была бы она рада, если бы могла петь!
— Петь, — кричал Райдер раздраженно, — почему Лопес должен петь?
— Потому, — ответила Дороти, — что Дороти Бланд хочет петь, а публика хочет ее слушать.
— Глупости, — парировал Райдер. — Играй свою роль, и это все, что публике от тебя нужно.
— Не забывайте, что последнее время театр полупустой.
— «Дуэнью» непременно придут смотреть.
Дороти в мужском костюме задержалась перед зеркалом. Грейс сказала ей:
— Может быть, я ошибаюсь, но это не кажется мне достаточно скромным.
Дороти поцеловала мать.
— Не волнуйся, мама, я сумею защитить не только свою честь, но и честь всей семьи.
Бедная мама! Мысль о том, что Эстер или Дороти — скорее именно Дороти — могут угодить в какую-нибудь ловушку, приводила ее в ужас. Она постоянно повторяла, что, если бы их отец женился на ней, семье не пришлось бы нищенствовать, а судья Бланд непременно оттаял бы, увидев внуков. Но Фрэнсис не был ее мужем по закону, и поэтому у нее не было никаких прав и гарантий. Замужество стало для нее навязчивой идеей, и она мечтала о том, чтобы ее дочери вышли замуж. Именно поэтому она постоянно волновалась. «Она права», — говорила Дороти Эстер, хотя сама не испытывала никакого страха.
Во время репетиций Дороти важно расхаживала по сцене в мужском костюме, подчеркивавшем изящество ее фигуры, и Томас Райдер, очарованный ею, проявил слабость — позволил Дороти петь.
Наступил день премьеры «Дуэньи». Театр был полон, чего не случалось уже в течение многих вечеров; публика пришла посмотреть на женщин, одетых в мужские костюмы, и она не разочаровалась. Особенно хороша была исполнительница роли Лопеса — молодая актриса с прелестной фигурой, столь женственная, что ее появление в мужском платье выглядело, как милая шутка. Публика была заинтригована, и она начала замечать Дороти Бланд.
Когда после спектакля она вышла к рампе и спела для зрителей, они были очарованы. У нее был необыкновенный голос, он не был поставлен, и в нем слышались искренность и чистота. Но просто чистых и безыскусных голосов было немало, а в голосе Дороти угадывалась неповторимая индивидуальность, которая трогала зрителей, в нем было покоряющее очарование, теплота, искренние и глубокие чувства. Песня, которую она выбрала для исполнения в тот вечер, была известна всем — в ней рассказывалось об ирландской девушке, которая пришла в Миллтаун, район Дублина, продавать устрицы. Они слышали эту песню неоднократно и раньше, но никогда она не звучала так, как в исполнении Дороти. Зрители требовали повторения, и она пела на «бис». С того вечера всем стало ясно, что Дороти Бланд — не ординарная актриса.
Грейс прочитала письмо дочерям — официальное письмо от адвоката, представляющего интересы родственников Фрэнсиса. Семья выражала возмущение по поводу того, что мисс Грейс Филлипс позволила своей дочери, актрисе, использовать их имя, и оно появилось на афишах. Поскольку она не имеет на это права, они вынуждены просить ее положить этому конец.
Дороти не могла сдержать своих чувств. Она была вспыльчива, и родные это хорошо знали, но не придавали значения, так как приступы гнева, неожиданно вспыхивая, быстро проходили.
— Какая несправедливость! — кричала она. — Они ничего для нас не сделали, а теперь указывают, как нам следует поступать!
— Не обращай на них внимания, — посоветовала Эстер спокойно. — Ты добилась некоторого успеха под именем Дороти Бланд, и теперь ты должна расстаться с этим именем, потому что папина родня стыдится нас?
— Дело не в этом, — уверяла ее Дороти. — Да, всем хорошо известно, что я происхожу из знатной семьи дублинских Бландов, которые не хотят иметь с нами ничего общего, хотя их прямая обязанность спасти нас от голодной смерти/
— Ты не на сцене, Долли, — напомнила сестре Эстер.
— Послушайте, девочки, — вставила Грейс. — Я подумала, что вам не следует идти против папиной родни, это неразумно. Я всегда надеялась, что в один прекрасный день они что-нибудь сделают для нас. Теперь, когда вашего дедушки, судьи, уже нет в живых, может быть, остальные родственники будут вести себя иначе.
— Не очень-то похоже на это, — отрезала Дороти, — И почему ты вообразила, что они вдруг переменятся?
— Никогда не знаешь, что может произойти, — настаивала Грейс. — И разумно проявлять осторожность.
Дороти неожиданно рассмеялась: бедная мама! Жизнь так сурово обошлась с ней, но она до самого последнего момента верила, что в один прекрасный день папа женится на ней, и всегда старалась проявлять осторожность.
Дороти неожиданно поцеловала мать.
— Хорошо, мама, мы проявим осторожность. Мы пойдем на компромисс. Я не хочу совсем расставаться с папиным именем. И мы выполним просьбу знатных и достойных Бландов, но... наполовину — я стану Дороти Фрэнсис. Против этого они не будут возражать.
Все решили, что это прекрасная идея, и с того дня Дороти стала Дороти Фрэнсис.
Мисс Фрэнсис приобрела известность. Она мило танцевала, ее голос имел необыкновенную привлекательность, и когда она пела, зрители не отпускали ее со сцены. Если дела у какого-нибудь спектакля шли не очень хорошо, положение спасала Дороти — стоило ей спеть или станцевать, как настроение зрителей сразу же улучшалось. Кроме того, ей всегда удавалось подчинить себе публику, и когда она исполняла пролог, даже самые шумные и болтливые зрители умолкали, и в зале наступала тишина. И дело было не в том, что она была хорошей актрисой, важнее было то, что она — Дороти Бланд — или Фрэнсис, как она стала теперь называться, это не имело значения — была на сцене весела и беззаботна. Кто взялся бы определить, что именно притягивало к ней зрителей?
Не имело значения, какое имя она носила, это была Дороти, и зрители любили ее. Дело в ее красивых ногах? — размышлял Томас Райдер, твердо решивший как можно больше занимать ее в мужских ролях. Или в ее пении? Или в ее речи? А ее манера исполнять роль так, словно это доставляет ей радость? Даже трагическая роль в ее исполнении казалась менее трагической. В Дороти было что-то такое, что внушало ему уверенность: тот день, когда провалилась старшая сестра, и он решил обратить внимание на младшую, не был для него неудачным.
Дороти — вместе с Эстер и остальной труппой во главе с Райдером — отправилась играть в Уотерфорд и Корк, Грейс вместе с младшими детьми оставалась в Дублине — жалования дочерей хватало на сносную жизнь семьи.
Ко времени возвращения в Кроу-Стрит Дороти уже считала себя профессиональной актрисой. Запах свечей, драпировки кулис, волнение от контакта со зрительным залом, благодарные аплодисменты — все это стало частью ее жизни, и другой она не хотела.
В труппе у нее были друзья и недруги. Райдер был одним из ее лучших друзей, врагами были те актеры и актрисы, которые завидовали ее популярности у зрителей и считали, что юная выскочка присваивает себе чужие аплодисменты. Они использовали разные способы, чтобы отравлять ей жизнь: пытались отвлечь от нее внимание зрителей, с пренебрежением сплетничали про нее в Зеленой Комнате
— судачили в тавернах о ней, как о девице, добившейся успеха благодаря паре стройных ног, намекали на особое отношение к ней мистера Райдера.
Дороти переносила эти неприятности легче, чем Эстер. По правде, ей нравилась борьба, и поведение некоторых членов труппы только усиливало ее стремление к успеху. В ответ она демонстрировала на сцене свои максимальные возможности — пела с еще большим чувством, танцевала легче и изящнее. В те дни жизнь казалась ей борьбой — веселой и возбуждающей — и обещала успех.
Однако в труппе был один человек, который внушал ей некоторый страх. Его звали Ричард Дэйли, щеголь и хвастун, восполняющий отсутствие актерского дарования высоким самомнением. Его нельзя было не заметить. Он был высок и статен, и был бы очень привлекателен, если бы не косоглазие. Этот дефект придавал нечто дьявольское его наружности, и многие женщины находили это восхитительным. Он постоянно хвастался своими победами над женщинами, и было совершенно очевидно, что это не пустая болтовня. Он был настоящим денди, самым элегантным мужчиной в театре, и любой случайный человек скорее принял бы за хозяина театра именно его, а не Райдера. Он был известным дуэлянтом, умело владел шпагой и пистолетом, а галстук закалывал бриллиантовой брошью, которая однажды во время дуэли спасла ему жизнь.