– Что-то вроде…
– Билли!
– Ти-хо! Я ни на чем не настаиваю и ничего не предлагаю. Я просто размышляю вслух. Если Баркли – наш типчик, то что он сделает, узнав, где скрывается Джеки О’Брайен?
– Засада на живца? А если он умнее? Затаится, переждет, а когда все утихнет – свернет ей шею? Как мне тогда смотреть в глаза ее отцу, моему другу? Как жить дальше? Ведь она ко мне за помощью пришла.
– Дядя Сэм, мне жаль, но… это единственный выход. Кроме того, здесь, в Нью-Йорке, Баркли – шишка, а вот где-нибудь в Огайо…
– В Монтане…
– Тем более в Монтане. Там он никто. Просто заезжий псих. Пока туда его адвокаты доберутся…
– Билли?
– Да, дядя Сэм?
– Ты хитрый жук.
– Спасибо, дядя Сэм.
– Но сделаем мы немножко иначе.
– Как?!
– Не ори, не на летучке. Никакую информацию ему не сливай до тех пор, пока я не свистну.
– Вы что задумали?
– А вот этого тебе лучше не знать, господин комиссар. Иначе опять придется выбирать, закон или старая дружба. Обещаю, что никаких молодежных глупостей творить не буду. Твой Баркли ничего не узнает и не заметит, будет цел и невредим… но пока я не буду твердо убежден, что он – наш типчик, ничего не предпринимайте, лады?
– Дядя Сэм…
– Завтра утром я позвоню, Билли. Завтра утром.
Звенящая тишина стала невыносимой. Она уже не радовала, она душила. Рик тихо кашлянул.
– Джеки…
– Нет! Только не говори, что мне надо пойти и выспаться. Я не хочу спать.
– Хорошо, но ты же не можешь просидеть в машине всю ночь?
– Ты же можешь.
– Я – коп. Я просиживал в машинах и по двое суток. И никакого удовольствия, заметь, при этом не испытывал. Давай пойдем домой…
– Я не хочу туда идти. Это не мой дом.
Рик шумно вздохнул.
– Хорошо. Тогда поехали на озеро?
Она повернула голову, и в темноте сверкнули ее зеленые, светящиеся, как у кошки, глаза.
– На озеро? В вашу хижину?
– Ну… да.
– Поехали.
– Тебе, наверное, вещи взять надо…
– Не хочу. Дашь мне что-нибудь накинуть. Я не могу входить в этот дом. Считай меня истеричкой.
– Не считаю. Джеки…
– Что, Рик?
– Ты… говори, не молчи… я не очень умею ободрять…
– Это тебе кажется. Умеешь.
Рик скрипнул зубами, повернул ключ зажигания. Гори оно все огнем! Сказал бы кто, как ему пережить ночь с ней под одной крышей.
Ехали почти час. По светлому времени дорога на озеро занимала минут сорок, да и в темноте они с Шоном сто раз сюда гоняли и на мотоциклах, и на машинах, но сейчас Рик не хотел рисковать. Слишком ценная у него пассажирка. Скорее всего – его будущая жена.
Как всегда, Бисерное буквально выпрыгнуло на них из-за поворота. Лунная дорожка на спокойной воде давала столько света, что вполне можно было разглядеть листья на деревьях. В небе висела громадная полная луна.
Джеки восхищенно вздохнула:
– Как красиво!
– Да. Мы с детства сюда ездили на пикники, а потом Шон выкупил участок земли и мы построили дом.
– Он художник, да?
– Да. Рисует животных, птиц и живописные булыжники.
– Анималист…
– Не исключено. Я бы сказал, лентяй.
Джеки тихонько рассмеялась.
– Я помню его. Он с нами никогда не играл, все музыку слушал. Как странно, я все эти годы ничего не вспоминала про Кони-Айленд…
– «Туда, где было хорошо, не стоит больше возвращаться».
– Иногда стоит. Чтобы стать сильнее. Я приехала сюда, думая, что у меня больше ничего нет. А теперь у меня есть ты. Озеро в ночи. Мое детство. Дядя Сэм.
Она замолчала, и Рик испугался, что она опять заплачет. Поспешно вырулил на дорожку ведущую к дому, затормозил прямо перед крыльцом, торопливо выскочил, отпер замок.
9
В доме Джеки очень понравилось, особенно здоровенный каменный камин, в котором еще тлели оставленные Шоном угли. Однако, получив теплую куртку и высокие теплые носки, Джеки потащила Рика на улицу. Разговаривать при свете она не могла.
Они сели на деревянную скамью, стоявшую на самом берегу озера. Рик подумал – и привлек девушку к себе. Для тепла, оправдывался он перед самим собой. Исключительно для тепла.
Впрочем, Джеки и не сопротивлялась. Она прильнула к его плечу и затихла. Рик вдыхал аромат ее волос и таял от счастья, а потом она заговорила…
– Понимаешь, я даже не знаю, с чего начать… Понимаешь, я никогда в жизни не разговаривала с другим человеком – о себе. И вообще – о чем-то серьезном с кем-то другим. Я всегда жила сама по себе. И поэтому мне казалось, что я контролирую свою жизнь. Все, что со мной происходит. Вот. А потом вдруг этот солнечный, веселый день, птички-травка, весна – и отвратительная царапина на боку моей машины. Как будто щель в другое измерение, черное, страшное. Чужое. Тебе, наверное, смешно – ну что, в самом деле, поцарапали машину… Мне в тот момент показалось, что это мою жизнь поцарапали. Так оно и оказалось.
– Мне не смешно, маленькая…
– Спасибо. Эта беременность… Я сидела с дурацким тестом в руках, красная как помидор, перепуганная, я вообще могла думать только об угрозах в мой адрес, а меня тошнило, вот и позвонила врачу. И она сказала – сделай тест. Я, кажется, даже не очень поняла, что я делаю. Он у меня валялся в аптечке, потому что так принято, понимаешь? В наше время все нормальные люди используют контрацептивы, а в аптечке на всякий случай хранят экспресс-тесты… короче, я сидела и смотрела на этот дурацкий тест, а он показывал, что я беременна. Дело не в нежелательной беременности. Дело в том, что слишком много абсолютно нереальных событий случилось со мной в течение каких-то сорока минут… Я в тот момент даже не могла сконцентрироваться и вспомнить, что у меня просто ФИЗИЧЕСКИ не могло быть никакой беременности, потому что мы с Алджи… короче, это я его сама назначила своим женихом, мы вместе не жили. Пару раз у нас с ним было… ну просто… вроде так тоже принято – проверить совместимость с партнером, то-се. Вот у нас с ним и было – то-се. Давно.
– Все равно он гад!
– Что ты! Алджи – чистый ягненок. Он очень мягкий и бесхарактерный, правда, но добрый ужасно. Он никого не обидит.
– Тебя обидел.
– И хорошо, что обидел. До этого я всю жизнь всех обижала. Я же была такая вся в себе уверенная, королева по жизни, звезда! Я искренне считала, что они все должны быть счастливы: Энни – что она моя подруга, Алджи – что он мой жених… Мне бы хоть задуматься – а ведь Энни единственная, кто терпел от меня все взбрыки и капризы на протяжении восьми лет, еще с университета. Как я ее ни унижала. И потом – они собирались со мной поговорить, я ей верю. Только мне же все время некогда! Я же босс! Фигов…
– Ты действительно была ее боссом.
– Да, только теперь вот она работает, а меня мамаша Амбер наверняка уже вычеркнула из списков. Я знаю, я сама увольняла по ее приказу девчонок – за то, что они скомпрометировали фирму.
– Это незаконно…
– Да, но это понимаешь, только когда тебя саму уволят. Не важно. Так вот, они пытались со мной поговорить, но я их не слышала. И они поженились, а теперь наверняка страшно переживают и винят во всем себя, а они не виноваты.
– Почему ты так плакала в участке?
– Когда он сказал, что нет никакой беременности… Это уж совсем глупо, но мне показалось, что я потеряла ребенка. Что он был – а я его потеряла. Удивительно… Потому что все эти пять дней я ненавидела свою якобы беременность. Я боялась, мне было противно, я не хотела никаких детей. Я столько пиццы съела за эти дни, что у меня во рту до сих пор ее привкус. Сама себе придумала гормональную бурю…
– Малыш, гормональные бури бывают не только у беременных.
– Наверное. Будь мама рядом, она все бы мне объяснила, но она ловит своих чертовых бабочек, ей не до меня. Вот… И там, в участке, мне стало вдруг так жалко себя! Эти пять дней – я всего лишилась за это время, но зато у меня был ребенок, а тут выясняется – нет, и ребенка никакого нет… Я путано объясняю, да?
– Нормально. Я понимаю.
– Как тебе это понять…
– Просто. Наша сестра Морин потеряла своего первенца. Упала неудачно зимой, вроде даже не сильно… Я помню, какие у нее были глаза. Как две пропасти в ад. Она не плакала, не кричала, у нее ничего не болело, она просто ходила, как во сне и смотрела сквозь людей. Мне было тринадцать лет…
– Морин… папа говорил, она должна стать хорошим хирургом.
– Она и стала. В Дублине живет.
– А… дети?
– Есть, четверо. Ты не замерзла?
– Нет, что ты… Знаешь, наверное, это мне возмездие.
– Какое еще возмездие?
– Все наши дела возвращаются, разве не так? Мне было девятнадцать лет…
– Опять плачешь?
– Нет, вспоминаю. Мне было девятнадцать, а ему – сорок три. Он был профессор с моей кафедры. Я ходила на его семинар по социологии…
– Старый пень!
– Да нет, он хорошо выглядел и вообще. Мы встречались исключительно в свободное время и подальше от университета, а то у него могли бы быть серьезные неприятности. А потом он предложил мне выйти за него замуж. Я растерялась, испугалась даже, но потом, конечно, возгордилась – вот я какая красавица и умница, не прыщавые студенты за мной увиваются, а целый взрослый дядька.
– И… что?
– И я к нему переехала. А он первым делом высыпал все таблетки в унитаз, выбросил презервативы и заявил, что планирует завести не меньше четырех детей. Я опешила, залепетала что-то про учебу – он только посмеялся, сказал, что дело женщины рожать и воспитывать. Я рассердилась, закричала, что не хочу вообще никаких детей, и тогда он меня ударил по лицу.