И тут заслуженный мастер спорта, ветеран отечественного хоккея, знаменитый Капустин, которого другой раз не могли свалить и трое защитников, вдруг упал. Па ровном месте. Он упал, со скоростью торпеды пролетел мимо ворот и так саданулся головой в борт, что на световом табло мигнули и погасли названия команд.
Стадион взревел. А стоявшие впереди нас два посторонних гражданина повернулись и стали нехорошими глазами смотреть на кричавшего товарища. Видать, они болели за противоположную команду, и такой вариант их не устраивал.
— Ну, чо уставились? — спросил Семен. — Не узнали, да? Труха ваш Капустин. На пенсию ему пора.
После этого случая наши приободрились и повели наступление. И скоро ситуация повторилась в обратном порядке. Слава Хамкайкин перехватил пас и вырвался один на один с ихним вратарем. Болельщики затаили дыхание. А товарищ в кепке, точно рассчитав момент, крикнул:
— Зайчковский! Уходи из ворот!
И — дикая вещь! — мы глазам своим не поверили — Зайчковский вдруг сбросил рукавицы и поехал для чего-то в левый угол поля! Шайба, правда, ударилась в рукавицу и переменила направление, но ее добил набежавший защитник Буглов.
Господи!.. Что тут началось! Мы чуть не передавили друг друга от восторга.
Но два посторонних гражданина опять повернулись, и один из них сквозь зубы произнес:
— А ну, крикни еще, сволота! Крикни попробуй — и с ходу получишь!
Однако товарищ в кепочке, увлеченный сражением, не расслышал, что ли, этих слов и крикнул. И, конечно, получил. С ходу.
Больше он уже не кричал. Как его ни уговаривали. Только мотал головой и зажимал рот перчаткой. Особенно наседал на товарища Разгоняев.
— Ну, крикни «судью на мыло», — умолял он, — За судью тебя никто пальцем не тронет.
Но все было зря.
— Слушай, а мысленно ты не можешь? — спросили его.
Товарищ отнял ото рта перчатку, осторожно — чтобы не запачкать соседей — выплюнул два зуба и сказал:
— Мысленно у меня пока не получается.
В результате наша команда проиграла с крупным счетом: 2: 13.
Обозленный Семен Разгоняев хотел добавить этому несговорчивому типу, но мы его остановили.
И вот теперь я думаю: почему мы тогда сразу не заступились за товарища в кепочке? Что такое могло нас удержать? Ведь кричал-то он в нашу пользу.
Но еще больше тревожит другое: вдруг у него это дело мысленно начнет получаться, Хорошо, если он останется поклонником своей команды. А ну как его в городе чем обидят! Квартиру, например, не дадут. Или какой-нибудь горячий болельщик, вроде Семена Разгоняева, на стадионе добавит.
Что тогда будет?..
Вообразить жутко!..
ПОВЕСТЬ О ТОМ, КАК ОДИН ГЕНЕРАЛ ДВУХ МУЖИКОВ НЕ СМОГ ПРОКОРМИТЬ
Жил-был на свете генерал — из молодых, да ранний. Служил он по инженерному ведомству — и до генеральского чина дошел исключительно благодаря способностям. Шутка ли: две академии закончил, докторскую диссертацию защитил. Большой то есть образованности был человек. Но — легковесный. С идеями. Со своими подчиненными за ручку здоровался, ко всем, без исключения, обязательно на «вы» обращался. «Вы, — скажет бывало, — рядовой такой-то, позвольте вам заметить…» Это рядовому-то! — «позвольте вам заметить».
И вот из-за легкомыслия попал этот генерал в нелепую историю.
Понадобилось ему собственную генеральскую квартиру отремонтировать: потолки там побелить, зашпаклевать кой-чего, панели покрасить, обои переклеить. Поделился он этой своей заботой с адъютантом капитаном Хверапонтовым. Хверапонтов, наоборот, старый был служака, в традициях воспитанный. Он всяких генералов за свой век насмотрелся, привык мысли ихние на лету подхватывать. Достал он туг же блокнотик, очки железные на носу укрепил, черканул раз-другой карандашиком и докладывает:
— На это дело, товарищ генерал, потребуется ровно четыре человека. Разрешите, завтра я занаряжу сержанта Головко с тремя орлами — они вам за сугки квартирку обделают, как яичко.
Генерал вспыхнул аж весь, услышав такие слова.
— Что вы, Иван Прохорович! — говорит. — Я с вами не преднамеренно поделился, а по-человечески. Зачем же вы так? Ни в коем случае не делайте этого! Я не позволю! Вам мои принципы должны быть известны.
А он, правда, принципы на этот счет имел, и крепко зa них держался. Он даже собственного шофера строго по расписанию использовал: на службу уехать — со службы возвратиться. А чтобы, как иные, на рыбалку с ним в воскресенье отправиться или откомандировать его в распоряжение генеральши — боже упаси. Этот шофер, между прочим, пока у него служил, кандидатский минимум успел сдать и два иностранных языка изучил.
Словом, отказался генерал. Наотрез. Решил обычным путем действовать.
Обычным путем — известно как. Вышел этот легкомысленный генерал после службы на базарную площадь, глянул туда-сюда из-под руки — и видит: стоят в сторонке два вроде подходящих мужика. Комбинезоны у них краской заляпаны, в руках — кисти малярные, ведра. Стоят — забор подпирают, папиросками дымят, сквозь зубы поплевывают.
Генерал к ним, так, мол, и так — не возьметесь ли, ребята, квартиру отремонтировать? И если возьметесь, то сколько это будет стоить?
Старший из мужиков папироску затоптал, на генеральские лампасы покосился и говорит:
— У вас, поди, квартира-то в полногабаритном доме, четырехкомнатная?
— В полногабаритном, — отвечает генерал. — Четырехкомнатная. Угадали.
— В полногабаритном потолки высокие, — раздумчиво щурится мужик. — До них кистью не дотянешься. Без козел. А с козлами, значит, четыреста рублей ста-Генерал стушевался маленько.
— Я, — говорит, — вообще-то триста определил… для себя.
— Для себя — пожалуйста. Для себя, извиняюсь, можете хоть за пол-литра. А у нас по триста только малогабаритки идут.
— Ну, что ж, четыреста так четыреста, — согласился генерал. — Пошли, значит, смотреть.
Явились они на квартиру — генеральша их, по русскому обычаю, сразу за стол. Она уж заранее приготовилась мастеров встречать: новый передничек надела, клеенчатый, с изрисованными на нем «Чебурашками», бегает из кухня к столу, сияет вся. Как же! — дождалась своего часа.
Сели мужики за стол, а к генеральшиным разносолам не притрагиваются. Сидят — покашливают, вздыхают, ложками на скатерти кренделя чертят — мнутся, одним словом.
Генеральша первая сообразила, в чем тут дело, — мигнула мужу. Генерал сходил на кухню, возвратился с бутылочкой «Греми», отпитой примерно на палец.
— Вот. — говорит, — не знаю, как на ваш вкус. Сам-то я лично в чай его добавляю.
Младший мужик заволновался, стал толкать старшего локтем, шептать:
— Дядь Вас, а дядь Вас!.. Это же вроде коньяк? Он же клопами воняет. Как его пить-то, заразу?
— Вы, товарищ генерал, его не слушайте, — повеселевшим голосом сказал старший мужик. — Он только недавно из деревни. Темный еще… Эх ты, чернозем! Клопа-ами! Это когда он клопами-то пахнул? Когда в прежней цене был, А теперь его отучили пахнуть. Верно я говорю, товарищ генерал?..
Выпили мужики генеральский коньяк, съели ужин, задаток получили, велели хозяевам мебель из двух комнат спихнуть пока в две другие, полы старыми газетами застелить, приготовить, словом, фронт работ на завтрашний день — и ушли.
На другой день, в условленный час, заявляется один старший мужик — дядя Вася. Сел он посреди пустой комнаты на перевернутое ведро, скорбно высморкался и говорит:
— Санька-то, а?.. Вот ведь молокосос…
— Да что такое? — встревожился генерал.
— Что-что! — махнул рукой дядя Вася. — Деревня — она и есть деревня… Говорил ему вчера, когда от вас ушли: не пей, говорю, вермута — он с коньяком не сцепляется. Да разве его уговоришь!.. Теперь вот лежит пластом — какой с него работник… Лечить надо парня, товарищ генерал. На ноги ставить.
— Так чего же не лечите, раз надо?
— Затем и пришел, — поднялся дядя Вася. — Ваш он теперь работник — с вас и на лечение.
У генерала мелких не оказалось, дал он дяде Васе четвертную.
— Только уж вы побыстрее на ноги его ставьте. — попросил. — А то — сами видите — в квартире разгром…
На третий день один Санька заявился.
— Дядя-то Вася, а? — сказал он. — Это надо же… меня вылечил, а сам слег… А ведь говорил я ему: дядя Вася, не пей ты эту полинку. Не пей! И так у вас в городе воздух чижолый…
— Какую такую Полинку? — спросил генерал.
— Во! Не знаете, что ли? — изумился Санька. — Политуру-то не знаете?… Ну и ну!.. Вот она, товарищ генерал, дядю Васю и свалила… Надо бы подлечить мужика. На ноги поставить.
Выдал генерал Саньке десятку. Строго наказал: завтра без дяди Васи не являться.
На четвертый день, и правда, пришли мужики вдвоем. Только дядя Вася крючком согнутый. Мелкими шажками семенит и за поясницу держится.
— Перелечил, — говорит. — сукии кот, Санька, на другой бок. Заставь дурака богу молиться — он лоб расшибет. Как теперь буду кистью орудовать, если даже глаз к потолку поднять не могу?
Генеральша дядю Васю спрашивает: может, змеиный яд вам поясницу облегчит?