Это был своего рода ритуал: оба брата развязывали узел ее волос, сидели рядом с ней какое-то время, и только потом один из братьев вставал и покидал комнату. Стефан начал вынимать шпильки. Роза открыла глаза.
Ян лежал, положив голову ей на колени. Он смотрел на нее, и его взгляд, устремленный вверх, был взглядом демона.
— Сколько поцелуев ты приготовила для меня? — спросил он. — Я хочу много, много. Стефана ты всегда целуешь больше, чем меня.
Она увидела, как сверкнули его зубы. Должно быть, это была улыбка. Задумчиво поглядев на него, она коснулась его лба. На любовные речи одного брата она никогда в присутствии другого не отвечала, да они и не ждали от нее ответа. Стефан вытащил последнюю заколку, и волосы упали ей на грудь. Ян ухватился за пряди обеими руками и потянул вниз, к себе под руку. Стефан прижался к Розиной спине, губами касаясь ее шеи. Все трое закрыли глаза, и какая-то дремота будто охватила их. Они замерли, дыша еле слышно.
И вдруг произошло что-то странное. Старуха, скрытая в своей норе, издала протяжный крик, и в этот же миг вспышка синеватого света озарила комнату. Братья вскочили, Роза закричала в ужасе. Она тоже поднялась, и секунду они стояли как вкопанные. Потом Ян подбежал к матери. Старая женщина сидела на постели и быстро что-то говорила по-польски. Подошел Стефан; оба брата застыли, прислушиваясь. И тут они начали перебрасываться словами тоже на польском языке, а потом Стефан стремительно выбежал, но тут же вернулся, тряся головой. Оба побледнели, и было видно, что они очень встревожены.
— Что случилось? Что это? — спрашивала Роза. Ян повернулся к ней и взял за руку. Потом обнял ее.
— Ничего, Роза, — успокоил он. — Что-то с электричеством. Обратимся к хозяину завтра. — И больше они ничего не сказали.
Стефан достал бутылку, и все трое выпили крепкого вина. Роза дрожала и тревожно смотрела то на одного, то на другого. Прошло немного времени, и она сказала, что ей надо идти домой; братья не стали возражать. Они молча провели ее до остановки. По пути она вспоминала во всех подробностях минувший эпизод, в котором, теперь она это чувствовала, таилась какая-то ужасная угроза; и все же, как она ни старалась, не могла понять, что же случилось и чего именно она боится.
нет. Обратись к Розе. Она тебе посоветует». Роза порекомендовала Нину, и Анетта осталась довольна. Нина была скромна, терпелива, спокойна, а в том, что касалось работы, проворна, наделена пониманием изящного и неистощима на выдумки. Анетту однажды посетила мысль, что из Нины могла бы получиться прекрасная камеристка; и она тут же представила себя в роли богатой путешественницы, объезжающей Европу в сопровождении Нины, исполняющей роль доверенной служанки. Но это были фантазии, не более, к тому же Нина по-прежнему оставалась для Анетты загадкой. Хотя эта маленькая портняжка вела себя по отношению к девушке безукоризненно, той временами казалось, что на самом деле Нина испытывает к ней самую настоящую неприязнь.
Анетта относила Нину к прослойке, как она выражалась, «беженцев откуда-то». Нина говорила с очаровательным и вместе с тем загадочным иностранным акцентом. Анетта заговаривала с ней на немецком, на французском, но всякий раз Нина вежливо, но решительно отвечала по-английски и более ничего не объясняла. Это была женщина небольшого роста, со смуглой кожей и темными прямыми волосами, покрашенными в блондинистый цвет. Руки у нее были покрыты густыми темными волосками, которые она тоже осветляла, и вся она была похожа на какого-то маленького игрушечного зверька. Анетте всегда хотелось ее погладить. Девушка никак не могла также понять, сколько лет Нине. А знать возраст того или иного человека Анетте было необходимо, потому что только после этого она определяла, куда этого человека поместить относительно себя. Что касается Нины, Анетта постоянно колебалась и в конце концов решила, что той может быть лет двадцать девять. Эта неуверенность смешивалась с другими сомнениями, отчего в ее отношениях с Ниной, таких радушных, неизменно присутствовал легкий оттенок тревоги. В глубине души Анетта относилась к Нине со смесью покровительственности, боязливости и презрения. Она не могла избавиться от чувства, что Нина такая мелкая не только снаружи, но и внутри, удивляясь собственным подозрениям, невесть откуда взявшимся. Прежде она ни о ком так не думала. Такого рода мысли были новы для нее и вместе с тем неотвязны.
Анетте, питавшей какое-то мистическое чувство к собственной одежде, хотелось верить, что Нина всегда, неизменно будет работать на нее. Ей хотелось, чтобы на нее шили, шили и шили, бесконечно. Она воображала себя принцессой, над приданым которой все портные королевства трудятся день и ночь. Ничто так сильно не вдохновляло Анетту, как предчувствие, что скоро она насладится плодами труда чьих-то рук, готовящих подарок именно ей, и только ей. Может быть, в этом и заключалась для Анетты сущность свободы. Мысль, что поток иссякнет и придется довольствоваться тем, что есть, — эта мысль просто выводила ее из себя. Поэтому она в детстве наотрез отказывалась слушать сказки, где рассказывалось о пустынях и необитаемых островах. По этому же поводу она ссорилась с Николасом, которого всегда увлекала идея, для Анетты невыносимая, — оказаться именно на необитаемом острове и, пользуясь лишь собственным умом и наличными скудными средствами, попробовать выжить. В том, что касалось нарядов, Анетта решительно противилась самоограничению, и как бы ни был велик ее гардероб, а он уже был огромен, мысль, что придется надевать что-то во второй раз, была для нее подлинной мукой.
Нине принадлежала большая светлая комната на самом верхнем этаже, и Анетта остановилась перед дверью, тяжело дыша. Дверь отворилась, и девушка оказалась словно в лесу платьев. Комнату крест-накрест пересекали укрепленные под потолком стальные брусья, с которых свисали наряды, в различной стадии завершенности. Когда Анетта вошла, ветерок пронесся по рядам шелков и бархата, как легкий вздох, улетевший в глубину комнаты, к стоящему возле стены зеркалу. В светлом прямоугольнике высокого, упирающегося в потолок зеркала отражалась толпа белых полногрудых манекенов, в одеждах и обнаженных, среди которых Анетта с расширенными от восторга глазами нашла и свое отражение. Эта комната была для Анетты загадкой. Живет ли Нина именно здесь? На этот вопрос она не могла ответить. Кроме платьев и ножной швейной машинки, в ней ничего не было, если не считать какой-то скудной мебели и нескольких личных предметов. Самым заметным из них было висевшее над дверью искусно вырезанное деревянное распятие. Эта вещь смущала девушку. Родители Анетты относились к религии индифферентно, но сама она одно время посещала монастырскую школу и кое-каких предрассудков набраться успела. Она даже завела привычку молиться на ночь и молилась, пока не поймала себя на том, что слова произносит с каким-то странным ехидством… и в страхе молиться прекратила. Вскоре после этого Николас взялся доказать ей, что идея Бога весьма и весьма противоречива. И она сочла доказательство вполне убедительным. И все же присутствие распятия беспокоило Анетту. Мысль, что Нина верит в Бога, почему-то была ей неприятна.
Анетта стукнула дверью, и Нина, ступая неслышно, вышла к ней из-за чащи одежд.
— Мисс Кокейн, — с улыбкой произнесла Нина. — А я только о вас подумала. Вечернее платье готово к примерке.
— Благодарю вас, Нина, — ответила Анетта. — Значит, можно примерить прямо сейчас? Я прошу прощения, что не предупредила о своем визите.
Нина отодвинула подальше висевшие слева и справа одежды, и в центре комнаты образовался широкий коридор, по которому Анетта прошла к зеркалу. Портниха последовала за ней. Глянув в зеркало, Анетта увидала голову Нины у себя над плечом.
Один из манекенов был одет в Анеттино вечернее платье, с низким вырезом, сшитое из парчи цвета морской волны. При виде наряда Анетта, позабыв обо всем на свете, прямо завопила от восторга.
— Я хочу надеть! Как можно быстрее!
— Надо еще кое-что доработать, — сказала Нина. — В талии явно придется сузить. Ведь вы такая тоненькая, мисс Кокейн, у меня манекенов с такой узкой талией нет. На вас будет смотреться куда лучше, чем на манекене.
Нина всегда старалась польстить Анетте.
Анетта выпрыгнула из своей юбки, под которой обнаружилась еще нижняя, шелковая, в красно-белую клетку, потом сбросила блузку и стащила с шеи алый шарф; и все это она проделала быстро, стремительно, как в детстве на пляже, когда ей не терпелось окунуться в воду. «Скорее! — крикнула Анетта. — Скорее! Скорее!»
Нина осторожно отшпилила платье от манекена. Эти с виду бесформенные лоскуты она перебросила через руку, поднесла к зеркалу, перед которым стояла Анетта, напряженная, поставив ступню перед ступней, руки свесив свободно, словно цирковой акробат перед прыжком. Нина начала приспосабливать детали, и, почувствовав прикосновение к коже холодной, скользящей материи, Анетта закрыла глаза от наслаждения. Когда она их вновь открыла, то увидала себя преображенной. Это было не платье, а прямо триумф! Парчовая ткань, охватывая узкую талию Анетты, к подолу постепенно расширялась, останавливаясь на дюйм или на два над лодыжками; а глубокий овальный вырез переходил в высокий воротник, оттеняющий длинную девичью шею. Оттого, что между строгим, непроницаемым лифом и высоким воротником виднелась грудь, возникало странное впечатление — элегантной одетости и в то же время обнаженности. Но именно такого впечатления Анетта добивалась.