Мягкие, едва слышные шаги приблизились. Глухой, чуть треснутый, но сильный голос прозвучал:
– Что ж, товарищ Бойко, докладывайте.
И Хозяин Салона сел на свое место. Маскарад он, видимо, счел законченным, теперь был в обычном своем виде: черной рубашке-косоворотке, подпоясанной узким кожаным ремешком, в серых бриджах, заправленных в толстые носки из крестьянской шерсти, в сванской шапочке. Усы скрывали рот. На стол перед собой он положил кустарную светлую трубку и темно-зеленую коробку знаменитых папирос, рядом поставил странный костяной шар – весь в ажурной резьбе, сквозь которую видна была еще и еще резьба... Перехватив взгляд сержанта, улыбнулся:
– Красивая вещь, так я считаю... Полезная вещь. Из музея подарков взял на время: шестьсот шестьдесят шесть шаров, один в другом, а? Безрукий китайский товарищ вырезал. Гоминьдановцы ему руки отрубили – он ногами вырезал... Вот что может сделать простой человек, когда у него есть великая цель... Сидите, товарищ Бойко, сидите. В ногах правды нет. А я хочу знать правду...
Владимир откашлялся, поправил фуражку.
– Товарищ... – тут же запнулся он, не зная, как обратиться, воинским званием, должностью или еще как. Но Хозяин махнул рукой, показывая, что обращаться надо как можно проще, и Владимир догадался: – Товарищ Семенов, докладываю. За время вашего отсутствия...
Но Хозяин тут же его перебил:
– А я не отсутствовал, товарищ Бойко. Вы докладывайте, главное докладывайте. С задачей справились?
– Так точно, товарищ Семенов, – ответил Владимир. – На территории всего салон-вагона восстановлена социалистическая законность. Вступив в бой с превосходящими силами мертвых, вероломно, без реанимации проникших в полосу отвода, разгромил и полностью их уничтожил всеми видами оружия...
– Ну мы не будем считать плевок оружием, товарищ Бойко, – вновь перебил Хозяин. – Отвечайте: почему прекратили огонь? Почему перед лицом противника идейно разоружились и допустили поповщину и мракобесие? – Тут он изо всех сил хлопнул ладонью по столу и крикнул: – Так я считаю, товарищ Бойко?
– Так точно, товарищ Семенов, – через силу пробормотал Владимир, понурившись, не имея сил поднять глаза от загаженной раздавленной икрой и пролитым коньяком скатерти. Страшно стало Володе, ох, до чего же страшно! Впервые за сегодняшний вечер совсем страшно, и страшнее даже, чем бывало в горах под бандитскими минометами... А чего уж было такого страшного в этом пожилом горце? Вроде бы ничего – а ужас...
– Так точно, товарищ Семенов, так вы считаете, – плохо двигающимися губами ответил и, ничего другого не выдумав, сказал-таки правду: – Только противно было очень стрелять, хоть они, конечно, и неживые товарищи. Становятся один за другим, как бараны, сами себе глаза завязывают... Один даже похвалил: молодец, говорит, товарищ сержант, отлично исполняете свой долг, и я доложу о вас лично...
– Сволочи, – удовлетворенно сказал Хозяин. – Мерзавцы и предатели, которые хитрили до последней секунды. И мы, товарищ Бойко, не можем позволить себе эту абстрактную жалость, мелкочеловеческое слюнтяйство. Борьба обостряется по мере нашего продвижения к Киеву. Никакой пощады врагам Салона! Каленым серебром будем выметать, какие бы посты при жизни ни занимали... Так я считаю, товарищ Бойко?
Произнеся программную речь, Хозяин несколько смягчился и последний вопрос задал негромко, задумчиво. И добавил еще тише:
– А Иванова я любил... Умница был, жизнелюб...
И вдруг, вскочив, резко наклонившись вперед, глядя прямо в Володины глаза жуткими своими, безнадежными глазами, почти прошептал хрипло:
– Но интересы Салона, воля товарища Семенова выше моих личных чувств!!! Вы меня поняли? И все эти мерзавцы, рвавшиеся занять место товарища Семенова, должны были быть уничтожены и были уничтожены!
И, мгновенно оказавшись у Володи за спиной, прошептал оттуда совсем едва слышно:
– Зачем крестился, а?
Не оборачиваясь, только пригнувшись от ледяного дыхания, Володя так же прошептал в ответ:
– Писатель он, товарищ Семенов. Испугался я... Инженер душ все-таки... Изобретет что-нибудь не так, потом разбирайся там...
Хозяин уже снова сидел на своем месте, крошил в трубку табак. При последних словах Володи он презрительно усмехнулся:
– Писатель... Какой он писатель? Середняк, объективно вставший на позиции кулака. Плохо, товарищ Бойко, что других писателей у меня для вас нету. Инженер... Техника без кадров мертва, товарищ Бойко, а массы, овладевшие техникой, способны преодолеть технику...
Хозяин снова встал, прошелся по вагону. Сутулый, с усталыми морщинками возле добрых глаз... Носком чувяка отбросил с дороги бриллиант «Заря Востока», оставшийся, видно, от папаши, потом наклонился, поднял, рассмотрел, близко поднося к сощуренным глазам. И, пожав толстоватыми плечами, сунул в трубку – только черный дым пошел.
Владимир сидел не поднимая головы. Холодный пот тек по его спине, и он чувствовал, что рубашка уже промокла от этого пота. Хозяин ходил, курил. Потом подошел к окну, приоткрыл штору и долго смотрел в пустую черноту. Круглая спина казалась еще круглей от крепко сцепленных позади рук. И тут Володя, бесцельно бродя взглядом по ковру у своих ботинок, увидел все еще валявшийся там пистолет. Ствол не выскочил – значит, еще хотя бы один патрон оставался...
Хозяин, не поворачиваясь, сказал:
– Мы хотим предложить вам, товарищ Бойко, возглавить ответственный участок работы. Наши органы. Справитесь?
– Какие органы, товарищ Семенов? – инстинктивно потянул время Владимир.
– Внутренние, товарищ Бойко! – крикнул, все так же стоя спиной, Хозяин. – Не пытайтесь ввести нас в заблуждение. Вы что, не знаете, какие бывают органы у человека? Внутренние органы для внутренних дел, наружные органы – внешних сношений... Ну для внешних – языком надо владеть... Язык, товарищ Бойко, – очень важная вещь. Вот вы – что вы делаете языком?
– Докладываю, товарищ генералиссимус, – ляпнул Владимир.
– Вы языком мыслите, товарищ Бойко. Язык – это классовое понятие. Вот мы и поручим сношения тем, у кого для этого есть классовое чутье...
Тут Хозяин замолчал, что-то обдумывая. И неожиданно закончил:
– Сношение – тоже классовое понятие. Так я считаю... Ну, товарищ Бойко, справитесь с органами?
– Не знаю, товарищ Семенов, – все тянул Владимир. – Нет опыта...
– Попытка – не пытка, – усмехнулся Семенов. – Попытайтесь... А мы вам попытаемся помочь. У вас есть вопросы, товарищ Бойко?
– Есть, – сказал Володя и встал. Пот теперь тек у него и по лбу из-под фуражки, заливая и пощипывая глаза, и ладони взмокли, и даже трусы прилипли... И все холоднее ему становилось от этого пота, трясло уже. – Есть вопрос, товарищ Семенов.
– Я вас слушаю, – Хозяин удивленно поднял бровь.
– Зачем все это нужно? – спросил Володя и почувствовал, что озноб сразу же прошел. – Зачем это все? И генерал этот всех молотил, и товарища Петрова расстреливали... Конвой зачем? Зачем ночью по дороге едете, и прицепки требуете, и пугаете дежурных? Зачем все у вас мертвые, зачем весь Салон этот? Люди нормально по делам едут, кто в отпуск, кто к детям в другой город, кто за промтоварами... А зачем вы в Салоне едете, товарищ Семенов? Может, обманывают вас, докладывают неправильно? Начальники же тоже люди, жить хотят хорошо... А у нас тут за ваше отсутствие, товарищ Семенов, никаких происшествий не было, я вам честное слово даю. И не будет. Скоро, говорят, парники разрешат держать, свинок кормить... Бросьте вы, товарищ Семенов, по стране кататься, я вам как младший товарищ советую. Вы же пожилой человек...
– Я не человек, Володя, – сказал Хозяин и, откинувшись на спинку стула, утомленно закрыл глаза. – Не человек... Я сила.
Ты мне скажешь – злая сила. И я мог бы согласиться с тобой... Но не соглашусь, потому что владею знанием, которое тебе, живому, недоступно. Не бывает злой силы! Слышишь?! И доброй не бывает. Есть только просто сила, и сила есть власть, а власть есть смысл.
Спроси ты меня, зачем все, что видишь вокруг, на земле и под землею, в небесах и водах: люди и труды людей, хитрость их, честь и бесчестие, и любовь, притяжение для глаз их и отвращение их сердцам – зачем...
Зачем, спроси ты, одни трудятся, жизнь земную губя, а другие лгут им, жизнь свою губя будущую, и рушатся в бездну...
Зачем, вновь спроси ты меня, воцарился я над льющими пот и льющими кровь, зачем ужасом смертным наполнил души их и сам зачем их боюсь...
И опять спроси ты – для чего нужна сила, сила власти и власть этой силы? Не подобно ли сну исчезну и я? Подобно сну, из которого нет выхода, хотя и страшен сон, покуда не придет время ночи отпустить спящих...
Нет, отвечу я тебе, и столько раз «нет» мое прозвучит, сколько капель крови вытекает из живого человека, доколь не остынет и не станет холоднее бескровного камня.
Нет!
Не исчезну я, и по всем дорогам всех земель будут нести меня железные колеса. И сон власти не исчезнет со мною, как не уходит с рассветом память о страшных видениях ночных, мучая весь день человека дурным духом и вредя в делах его.