– Ничего не говори, – умоляла она. – Прошу тебя, ничего пока что не говори. Подожди… подожди до конца круиза… На этом судне, где все вместе и все все знают, это будет ужасно до потери сил… Я не смогу убежать от Эрика. Я смогу убежать от него только на твердой земле, и опять-таки я не уверена в том, что он не вернет меня силой тем или иным способом, – заключила она с веселой улыбкой и даже с легким смешком, от чего Жюльен на мгновение оторопел, и тут Эдма Боте-Лебреш, протянув из-за его плеча руку, чтобы забрать со стойки бара орешки, тем самым словно поинтересовалась причинами столь неуместного смеха.
– Дорогая моя Кларисса, – проговорила Эдма, – вы позволите мне занять ваше место подле месье Пейра? Ваш муж приближается сюда семимильными шагами, эдакий Отелло… Он уже был бы здесь, если бы Чарли не перехватил его по пути и не начал ему рассказывать историю с телексом.
И, пересадив Клариссу на свой табурет по правую руку от Жюльена, Эдма устроилась на табурете слева от него и завела оживленную беседу, заставив его тем самым повернуться спиной к Клариссе, а та, в свою очередь, обернулась к Дориаччи, улыбающейся и все понимающей.
– А знаете, месье Пейра, – заявила Эдма «с очаровательной улыбкой», как отметил про себя Жюльен, знаете ли вы, что с самого начала круиза я стараюсь изо всех сил вам понравиться?.. То я вам подмигну, то я на вас посмотрю, то я вам поддакиваю, то я смеюсь вместе с вами, в общем, чего я только не делаю… Я выставляю себя смешной, и все безответно… Я чувствую себя до бесконечности униженной и грустной, месье Пейра…
Жюльен, взбудораженный последними словами Клариссы, сделал над собой сверхусилие, чтобы понять, о чем с ним разговаривают, и когда его усилие увенчалось успехом, смущение его только удвоилось. Он понял смысл маневра Эдмы, но счел за благо как для себя, так и для нее не показывать этого. То, что она высказывалась столь откровенно, привело его в ужас (на самом деле его всегда ужасала мысль, что он может унизить кого бы то ни было, а особенно женщину).
– Но ведь, – проговорил он, – я даже не думал… я даже не думал, что это обращено ко мне… В конце концов, если вы так полагаете…
– Не валяйте дурака, – проговорила Эдма, все еще улыбаясь, – не валяйте дурака и не врите. На самом деле я за вами ухаживала, месье Пейра, но я за вами ухаживала в прошедшем времени. Мне просто хотелось дать вам понять, что если бы мы с вами путешествовали на этом судне лет двадцать назад или даже десять, я выбрала бы именно вас, если бы на то было ваше согласие, чтобы изменить месье Боте-Лебрешу. Вам это покажется странным, но даже в его окружении я находила мужчин, достаточно привлекательных, чтобы в них влюбиться. И я испытывала влечение именно к вашему типу мужчин, и это влечение не исчезло и не исчезнет, пока, конечно, не исчезну я сама… Это восхищение чисто платоническое, уж поверьте, это привязанность, преисполненная сожалений, зато сотканная из счастливых воспоминаний, которые я вам и предлагаю…
Голос у нее внезапно стал чуточку грустным, и Жюльену стало стыдно, стыдно за свои задние мысли, за все эти недомолвки. Он взял руку Эдмы и поцеловал ее. А подняв глаза и обернувшись, он встретился с ироническим, презрительным, почти откровенно оскорбительным взглядом Эрика Летюийе, сидевшего по другую сторону от Клариссы. Они уставились друг на друга, и Жюльен подался в сторону Эрика, слегка коснувшись Клариссы, которая глядела прямо перед собой.
– Вы что-то мне сказали? – спросил он у Эрика.
– Да никогда в жизни! – ответил Эрик возмущенно, как будто сама эта возможность представлялась ему чем-то постыдным.
– Значит, мне показалось, – произнес Жюльен спокойным голосом.
И между ними, как между двумя злыми собаками, разлилась некая тяжелая пустота. Остановилось время, воцарилась свистящая неподвижность, признак ненависти. Как обычно, спас положение Чарли, захлопав в ладоши и закричав: «Hello, people!»
– немного в нос. Все тотчас же повернулись в его сторону, а двое соперников какое-то время продолжали зверски глядеть друг на друга, пока Эдма не прижала руку к глазам Жюльена, сказав: «Цыц!», словно это он болтал без умолку, и заставив его повернуться в сторону Чарли.
– Все собрались? – воскликнул Чарли. – А! Недостает только Симона Бежара и мадемуазель Ламуру… А также месье Боте-Лебреша. Ну вы им передадите, если вам будет угодно, новое бортовое распоряжение. Не желаете ли вы, чтобы завтра до захода в Картахену мы сделали остановку на островах Дзембра, чтобы в последний раз искупаться перед наступлением зимы?.. Мы сможем бросить якорь у одного маленького островка, где должно быть глубоко и есть большие пляжи. Полагаю, что это доставит всем удовольствие…
Последовало несколько одобрительных восклицаний, хотя большинство встретило это предложение молчанием – пассажиры «Нарцисса» в целом не проявили ни малейшего желания обнажаться: в силу своего возраста. И лишь Андреа, которого прямо-таки опьяняло это синее море, и Жюльен, не особенно любивший ни плавание, ни теннис, ни какие-либо иные виды спорта, за исключением скачек, но которого любая возможность сойти с судна, любая возможность повидаться с Клариссой переполняла энтузиазмом, шумно зааплодировали, а Эрик одобрительно кивнул. Дориаччи, Эдма и Кларисса пальцем не шевельнули, однако по совершенно разным причинам. Первые две из эстетических соображений, Кларисса же из-за того, что, как только Эрик уселся рядом с ней, снова начала бояться всего: купания в Средиземном море, рюмки в баре, выпитой вместе с Жюльеном, понимающих улыбок прочих пассажиров. Клариссе вновь стало страшно любить Жюльена, или как это там называется. Она сослалась на внезапную мигрень и укрылась в каюте.
Там все говорило о присутствии Эрика: его свитера, его документы, его журналы, его записные книжки, его обувь, и ничто не напоминало Жюльена с его мятыми рубашками и нечищеной обувью, и Клариссу вдруг охватила мучительная тоска как по этой мятой мужской одежде, так и по его телу. Ей следовало бы сойти в Сиракузах, прервать круиз и позабыть о Жюльене. Но если она еще была способна на два первых деяния, то третье ей было не под силу. Она прекрасно понимала, что вовсе не гнев Эрика и не его упреки по поводу непостоянства станут терзать ее, если она откажется от столь желанного бегства. Она не вышла ни к обеду, ни на концерт и провела ночь, обдумывая оба варианта: сойти в Сиракузах или любить Жюльена, все время делая выбор то в пользу одного, то в пользу другого, и уснула только в семь утра, усталая, но счастливая от одной только мысли, что эта усталость, во всяком случае, избавляет ее от необходимости делать выбор и, соответственно, паковать чемоданы.
Жюльен не обманывался в отношении Эрика Летюийе: тот его действительно ненавидел какой-то инстинктивной ненавистью, превосходящей все то, что Эрик испытывал к Андреа и даже к Симону Бежару. Само собой, у Эрика были определенные представления о женщинах, по существу, устаревшие и примитивные, достаточно вспомнить о свободе для тех же женщин, которую пропагандировал «Форум». Дурной тон или хороший тон, скорее всего, не были критериями, когда речь шла о сексуальных вкусах женщины. (Более того, он вынужден был признать, что Кларисса вдруг стала холодной в любви, почти что фригидной, несмотря на то что он ее знал совсем иной.) Но ему представлялось невероятным, что это могло быть связано с Симоном Бежаром, на что ему намекнула Ольга в тот же самый день.
Она назначила Эрику свидание в баре первого класса, где их встретили крайне нелюбезно, словно разница в тридцать тысяч франков смогла породить на судне некое подобие Гарлема и превратить Ольгу и Эрика в нежелательных белых. Но Ольга была неспособна даже на мгновение проявить заботу о других пассажирах. Она встретила его, открыто демонстрируя свою страсть, и в результате он даже порадовался, что они укрылись там: поведение Ольги, безусловно, не осталось бы незамеченным со стороны проницательного Чарли и всех прочих. Он позволил ей играть и демонстрировать все свои чары, проявляя при этом невнимание, граничащее с презрением и перешедшее в сильное раздражение после того, как она с улыбкой, будто бы случайно, обронила фразу, долженствовавшую испортить ему весь круиз. Эта фраза возникла во время монолога Ольги, когда она вдруг забеспокоилась по поводу чувств Клариссы. Ольга даже сделала вид, будто не желает быть причиной горя для жены Эрика («Поздновато!» – промелькнуло в мозгу Эрика), и принялась настойчиво его допрашивать, а не ревнует ли его Кларисса к ней и ко всем его любовным приключениям, на что Эрик сразу же ответил, чтобы снять эту тему, что-де они с Клариссой уже давно не любят друг друга, и, по-видимому, она никогда своего мужа не любила, в то время как он ее любил, теперь Кларисса стала безразличной, у нее наступил какой-то шизофренический период, она будто чужая, как это представляется ему, Эрику. Произнеся слова сочувствия, Ольга заявила с угрожающим смешком:
– Что ж, к счастью, мой дорогой Эрик, мне стало спокойнее на душе и по поводу вас, и по поводу нее…
– А почему по поводу меня? – машинально спросил Эрик, наблюдая, как она изображает столь нелепые угрызения совести.