Ёрико, статная красавица, самоотверженно тащившая на себе десятерых иждивенцев, была в то же время до чрезвычайности легковерной, и Фусако прекрасно знала, насколько она одинока. И все же, не будь она их клиенткой, хозяйка магазина едва ли поладила бы с ней.
Но у сегодняшней Фусако, пребывающей в замедленно-благодушном состоянии, явные недостатки Ёрико вызывали лишь чувство прохладного всепрощения, как при взгляде на плавающую в аквариуме золотую рыбку.
— Скоро осень, и я подумала, что хорошим подарком могли бы стать свитера, но, поскольку это сувениры якобы с летнего кинофестиваля, мы приготовили бархатный галстук от Кардена, четырехцветную шариковую ручку «Уотерман», рубашки-поло, ну а женам, пожалуй, духи. Давайте взглянем.
— У меня на это нет времени. Хочу еще успеть перекусить. Полностью на вас полагаюсь. Главное — коробки и упаковка. Важно, чтобы все выглядело достоверно.
— За это можете не волноваться.
На смену Ёрико Касуга явилась секретарша директора складов Иокогамы, а после шли уже только обычные покупатели.
Фусако, как всегда, купила бутерброды и чай в немецкой кондитерской напротив и, вернувшись в офис, снова оказалась в одиночестве.
Подобно человеку, ныряющему в постель досмотреть прерванный сон, Фусако, повертевшись на стуле, с легкостью вернулась в позавчерашний день, на капитанский мостик «Лояна»…
В сопровождении Цукадзаки они наблюдали за разгрузкой. Спустившись на шлюпочную палубу, смотрели, как поднимают груз из четвертого трюма. Люки были сдвинуты, обнажив гигантскую темную пасть — словно земля разверзлась под ногами. Внизу мужчина в желтом шлеме вручную направлял лебедку, балансируя на выступе лючины.
Кое-где на дне сумрачного трюма тускло поблескивали крошечные фигурки голых до пояса портовых грузчиков. Подхваченный грузовой стрелой груз, покачиваясь, взмывал над трюмом и освещался солнцем. Солнечный свет моментально ломался на полосы, с неимоверной быстротой скользившие тенями вдоль плывущего в небе груза, и вот, догнав проворное полосатое скольжение, сетка уже висит в небе над лихтером.
Мучительно долгая подготовка и мгновенный полет. Опасный серебристый блеск изношенного троса… Фусако наблюдала за всем этим из-под зонта.
Она физически ощущала, как после долгого раздумья и подготовки, раз за разом, легко подхваченный мощной стрелой, резко уносится тяжелый груз. Это чувство, когда казавшаяся неподъемной тяжесть вдруг воспаряет в небо, было ей хорошо знакомо. Обычная повседневная работа и вместе с тем — чудо… «Трюм пустеет», — подумала Фусако. Наполненное безжалостным движением лебедки время между тем казалось далеким и долгим, будто застывшим на ленивой жаре.
Кажется, именно тогда Фусако сказала:
— Спасибо, что уделили нам время. В знак признательности приглашаю вас завтра куда-нибудь на ужин, если вы свободны.
Тон ее вроде бы был сдержанным и светским, однако Цукадзаки наверняка расслышал в нем намек. В его взгляде читалось искреннее удивление.
Фусако вспомнился вчерашний ужин в отеле «Нью-Гранд», тогда еще просто вежливый ужин. Он ел, как и подобает офицеру, тщательно соблюдая этикет. Потом долгая прогулка. Он сказал, что проводит ее до дома, и они дошли до парка на холме Яматэ-тё, а потом, никак не решаясь расстаться, сидели на скамье, откуда виден был весь порт. Затем долго говорили. Говорили о разном. После смерти мужа она ни разу так долго не разговаривала с мужчиной…
Глава 4
Расставшись с Фусако и условившись встретиться вечером после закрытия магазина, Рюдзи вернулся на судно, но тут же вновь вызвал такси и отправился в опустевший от палящего летнего солнца город, взобрался на холм Яматэ-тё и, не придумав ничего лучшего, решил провести время во вчерашнем парке.
Днем здесь было безлюдно, фонтанчик с водой переполнился, окрасив брусчатку в черный цвет, на недавно подвязанных кипарисах стрекотали цикады, внизу с глухой тяжестью ревел порт. Дневной пейзаж Рюдзи заштриховывал вчерашними ночными воспоминаниями.
Он мысленно перебирал события прошлого вечера. Ворошил память снова и снова, пробовал на вкус.
Поддев ногтем кусочек горячей и сухой папиросной бумаги в уголке рта и не смахивая пота, Рюдзи в очередной раз подумал о том, какую ахинею он нес вчера.
Он и словом не обмолвился женщине о скрытых в его душе мечтах и тоске, о захватившей его, наполненной океанскими волнами гигантской темной страсти. Каждая попытка заговорить об этом заканчивалась неудачей. Если Рюдзи порой и считал себя неудачником, то в те мгновения, когда закат над прекрасным заливом окрашивал его грудь багрянцем, он был твердо убежден в собственной избранности. Вчера он даже об этой убежденности не смог вымолвить ни слова. Ему вспомнилось, как Фусако спросила: — Почему вы не женаты? Он с улыбкой ответил: — Нет желающих идти за моряка. Вообще-то он собирался ответить так: — У всех моих сослуживцев уже по двое, по трое детей. Моряки по многу раз перечитывают письма из дома. В письмах детские рисунки — солнышко, цветочки… Эти парни отказались от своего счастья. Ну а я пусть и не делал ничего, для того чтобы обзавестись семьей, зато жил с мыслью, что я уникален. Ведь если ты мужчина, то однажды, когда в предрассветной тьме прозвучит одинокий прозрачный горн, низко опустятся густые облака и далекий твердый голос назовет твое имя, ты оставишь все и пойдешь навстречу своей судьбе… Пока я жил с этой мыслью, мне незаметно перевалило за тридцать.
Но ничего такого он не сказал. Отчасти потому что думал, что женщина его не поймет.
Не рассказал и про свой образ идеальной любви. Он считал, что на пути к лучшей в мире женщине — той, что встречается б жизни лишь раз, — непременно стоит смерть. Это она зовет и притягивает друг к другу ничего не подозревающих влюбленных. Со стороны это могло показаться слащаво и патетично, но он чувствовал, как в голове его переплелись и слились воедино темная страсть неодолимого морского течения, рев налетающего из океана цунами, крушение волн, что растут выше и выше и потом разбиваются о скалы…
Рюдзи думал о том, что эта женщина и есть та самая, единственная женщина. И не мог произнести этого вслух.
В своих мечтах, которыми он давно ни с кем не делился, он склонялся к крайней точке мужественности, не подозревая, что она находилась на пике женственности, и вот теперь они случайно встретились, спаянные смертью. В этой встрече не было ни тени дешевой дружбы, ни тени жалости. Они опускались на самое дно души, в гигантскую впадину, куда до сих пор не ступала нога человека.
Но… он не мог поделиться с Фусако даже толикой этих отдающих безумием мыслей. Вместо этого он сказал вот что:
— Случается, во время долгого рейса заглянешь на минутку на камбуз, мельком увидишь ботву редьки или тыквы. И она ножом входит в сердце. Чего греха таить, ты просто забыл, как мила тебе эта зелень…
— Да уж. Кажется, я вас понимаю, — любезно отозвалась Фусако. Она явно рада была возможности разделить точку зрения собеседника — женщины это обожают.
Взяв у Фусако веер, Рюдзи прогнал от ног комаров. Вдали мерцали бортовые огни стоящих в море судов, внизу в правильном порядке выстроились складские фонари.
Он снова было собрался говорить о диковинной страсти, хватающей человека за горло и гонящей туда, где и смерть не страшна, но вместо этого, хотя никто не тянул его за язык, выложил свою скудную биографию и сам прищелкнул зубами от досады.
Рассказал о том, как отец, чиновник районной администрации в Токио, после смерти матери один растил их с сестрой. О своем образовании, оплаченном мучительными сверхурочными и без того слабого здоровьем отца. О доме, сгоревшем во время воздушного налета, о том, как в конце войны умерла от сыпного тифа младшая сестра, и о том, как после войны он окончил мореходку и вот-вот должен был встать на ноги, когда внезапно умер отец. О том, что его воспоминания о сухопутной жизни были наполнены лишь бедностью, болезнями, смертью и нескончаемым военным пожарищем. О своей полной свободе от земли… Обо всем этом он впервые подробно поведал незнакомой женщине.
В конце своей жалкой истории Рюдзи с гордостью припомнил нынешние накопления — показал себя самым обычным гордецом, отклонившись от рассказов о морской силе и морской щедрости, о которых так жаждал говорить еще минуту назад. В этом сполна проявилась другая, немного хвастливая, сторона его характера.
Рюдзи собирался говорить о море. Например, так:
— Только благодаря морю я понял, как важна любовь, даже если она дается ценою смерти. Когда ты заперт в железном корыте, море вокруг походит на женщину. Штиль, шторм, непостоянство и, конечно, красивая морская грудь, отражающая закатные лучи. Продвигающийся по морю корабль постоянно встречает сопротивление, а несметные толщи соленой воды не годятся для утоления жажды. В то время как стихия вокруг напоминает нам женщину, реальная женщина из плоти и крови от нас всегда далека… Так далека… Уж я-то это знаю.
Но вместо такого признания с его уст слетел лишь привычный куплет:
— Глупо, да? Самая моя любимая песня.
— Хорошая песня, — кивнула Фусако, а Рюдзи подумал: «Эта женщина не хочет ранить мою гордость — сделала вид, будто знает мотив, а сама явно слышит его впервые. Ей не разглядеть скрытых в песне моих чувств, моего волнения, изредка прорывающегося слезами, сумрачного дна моей мужской души. Что ж, буду видеть в ней только плоть».
Плоть, если приглядеться, была необычайно красивой и ароматной.
Черное кружевное платье поверх бордового белья, повязанное белым шифоновым поясом ручной работы, холодно мерцающее в полумраке белое лицо. Сквозь черное кружево кармин словно ржа разъедал окружающее пространство, с мягким очарованием сообщая, что перед ним женщина роскошная и изящная, какой до сих пор Рюдзи не встречал.