Засыпая на крыше «шестьдесят шестого», ты видишь сквозь полусомкнутые веки только глубину за тюлем Млечного Пути. И мечтаешь – как было бы здорово полететь туда и найти что-то такое, что ни описать, ни предсказать, ни объяснить… Но не одной. А с тем, кто такой же, как ты. Кто полетит, не задумываясь… С Максом… «Нет ничего забавнее трудного…» Но и, похоже, – ничего труднее простого…
Тело, очистившееся в парной от въевшейся за несколько дней пыли, переизбытка солнечного ветра и впечатлений, не видит снов… До первого луча солнца.
Тогда оно вздрагивает и вспархивает, как мотылёк. Новое тело для нового дня. Дня, который, скорее всего, не закончится никогда…
В Байконур решили не ехать.
«Юрка – одержимый. Всё равно у него там вечные авралы… Не обидится…»
Так что к вечеру уже были на Балхаше. Заскочив по пути в Мирный – заправить баллоны газом, взять подробную – «секретную» – карту и кое-что из рыбацких снастей у каких-то знакомых Владимира Максимовича. (Интересно, есть место, где у него нет знакомых или друзей на этой земле? Или в этой галактике?..)
В какой-то момент «секретная» карта доводит всех почти до белого каления.
«Чайники! – кричит Макс, впрочем, без малейшей тени раздражения. – Вы и звезду «Плейбоя» в президиуме на съезде партии не идентифицируете! Имейте терпение, я вас в такое место привезу!»
И привозит.
Правда, уставший от дневного перегона Лёха влетает в солончак по самые оси… Но, благодаря счастливому совпадению, по соседству оказывается стоянка семьи кочевника-пастуха. Три верблюда в упряжке с опытным погонщиком, лопаты в крепких руках, наломанные и нарубленные ветки саксаула, твёрдые, как камень, – и через час «шестьдесят шестой» вновь на твёрдой почве.
«Слишком близко к дельте Или
забрали», – комментирует Макс и о чём-то недолго говорит с кочевником.
И ещё пара часов проходит в поисках идеальной прибрежной стоянки.
В какой-то момент Лёха, безропотно – в отличие от остальных – подчиняясь чётким указаниям штурмана Владимира Максимовича с его «секретной» картой, выруливая между очередной сопкой и крутым бугристым барханом, вдруг резко тормозит. Перед глазами открывается бесконечная, с лёгким намёком на желтинку, синева озера. Появления которого, судя по хмурым потным лицам, уже никто не ждал.
Все, кроме Лёхи, высыпают из машины и, крича и подтрунивая над собственной быстро прошедшей нервозностью, бросаются к берегу. Лёха медленно трогается и спускается ниже, на твёрдую площадку около скал.
Стоянка действительно идеальна. Справа – неглубокий мелководный залив, поросший у берега редким камышом и осокой. Слева – невысокие гранитные скалы с округлыми впадинами и крупными валунами у подножья. Площадка для лагеря большая и ровная – Лёха спокойно маневрирует на ней, соображая, какой борт на какую сторону поставить, чтобы удобнее было натянуть тент под кухню.
«Ну что, рыбаки хреновы! Не верили штурману, иуды?! Вот вам и мелководье, вот и омуты под скалами. Погода – как в садах Эдемских! Это Рай! Истинно говорю вам – это Рай!» – доносятся с воды крики Макса, уже далеко заплывшего…
«А знаете, как они верблюдов пасут?.. – уже вечером у костра рассказывает Макс, когда все вспоминают резкие каркающие окрики кочевника, вязавшего постромки к верблюжьей упряжи. – Весной выгоняют – осенью собирают. Носятся по пустыне плюс-минус километров двести – и собирают! Вот нам бы так…»
Что «нам бы так», уже ни у кого нет сил интересоваться.
Расположившись после ужина у костра с закипающим чайником, усталые, в мягкой эйфории от предвкушения завтрашней рыбалки, все любуются безмятежной панорамой величайшего единения. Воды, земли, небес и света. Само солнце уже недоступно взору из-за скал. Но чуть подальше от берега мелкая водная рябь искрится под его прозрачными вечерними лучами. А на верхушках утёсов игра света создаёт причудливый абрис, отражаясь не то от каких-то вкраплений гранита, не то от кристаллов соли, столетиями приносимых влажными ветрами с «солёной» половины этого чудесного озера.
Лёха не выдерживает и, забредя по колено в воду, бросает спиннинг. И уже через несколько минут, с горящими глазами, чертыхаясь и жестикулируя, как мальчишка, чистит у остывающего костра двух крупных судаков. Пока все остальные, разобрав раскладушки и спальники, смежают веки под тихие всплески, шуршание травы и далёкие, еле различимые слуху вздохи уходящего навсегда дня…
Утро не разочаровывает.
В нём смешиваются и поволжские августовские плёсы, и крымские полуденные блики. И только ветер – не тугой, но в меру плотный – присутствует везде постоянной незримой силой. Напоминая, что здесь – среди песков, скал и воды – ему нет равных.
Ты вскакиваешь с первыми проблесками, но выясняется, что тебя обставили. Неугомонный Лёха, с вечера попавшийся на удочку азарта, уже заблеснил трёх жерехов и теперь деловито, с напускной важностью орудует под тентом на кухне. Он нарочито громко бряцает мисками и котелками, за что заслуживает пару грубых, но не обидных для своих, реплик от отца – его раскладушка ближе всех к машине.
Из воды, фыркая и криком желая всем доброго утра, выбирается Макс. Оказывается, он встал ещё раньше и больше часа плавал.
За завтраком обсуждается план рыбалки. Решают не возиться с лодкой, а поставить три-четыре перемёта. Забросить со скал несколько донок в ямы – на сома – и поблеснить, разойдясь в разные стороны по берегу.
Для перемётов и донок необходим живец. Точнее, «нарезка». С помощью обычной удочки нужно наловить мелкой рыбёшки. Она потом пойдёт на наживку для хищных жерехов, судаков и сомов. Тебя отсылают к заливу ловить «нарезку». «Нарезка» она – потому что тут не надо заботиться о том, чтобы «живец» был живым. «Тут рыба жадная! – объясняет Макс. – Ей что на крючок ни повесь – всё жрёт! Так что ты иди, лови, а мы пока на первый перемёт одного Лёшкиного свеженького жереха оприходуем… Что глаза выпучил?! Да мы за одну твою рыбину тридцать не хуже возьмём! – смеётся над обидчивым Лёхой Макс. – Ты вот дома-то, поди, не всю картошку подметаешь со сметаной, а? На рассаду-то откладываешь?..»
Все заняты делом.
Мужчины вяжут снасть и насаживают на тройные крюки размером чуть не с твою ладонь полоски и куски нарезанного жереха в крупной зеркальной чешуе. Хвост, плавники, жабры – всё сгодится на наживку.
Ты забредаешь в залив немного в стороне от травы, ставишь рядом ведро, предварительно наполнив водой наполовину – чтобы не всплывало, – отщипываешь от горбушки белого в кармане, пережёвываешь, скатываешь шарик, насаживаешь и забрасываешь.
Клюёт хорошо. Минут через пятнадцать поверхность воды в ведре уже плотно забита тёмными спинками.
«Сколько ещё?!»
Тебе не терпится – тоже хочется поймать толстую лоснящуюся рыбину на спиннинг. Макс обещал научить.
«С полведра вынь и положь!»
Ладно. Это ж для общего дела. Обещали же на обратном пути ребятам в Мирный завезти – угостить.
Один Лёха, вон, бегает со спиннингом – глаза на лбу, вихры в разные стороны – и ничего не делает! Но Макс говорит: «Не трогайте водителя – в его руках наши жизни. Водитель на стоянке – Бог! И если он вдруг заленился и миску за собой не вымыл – ты уж, Принцесса, корону покрепче на тыкву натяни и поухаживай за боевым товарищем!» Так-то оно так, но…
Резкий шквал срывает с головы косынку.
По воде залива начинают бегать полоски серой ряби. Ещё через несколько минут клёв прекращается. Совсем.
Странно…
Ты оглядываешься по сторонам. Ветер явно покрепчал. На гребнях ближайших сопок поднимаются вьюны позёмки из пыли и песка. Но в целом панорама не меняется: мужчины – кто на берегу, кто заводит перемёт, прежние блеск и сила солнца, чириканье каких-то мелких пичуг в камыше, шелест, небо пронзительное, слепящее, почти что белое от света.
Ещё пара минут… Клёва нет.
Выбираешься на берег, закидываешь удочку «на удачу» и садишься на горячий песок лицом к бесконечному озеру, спиной к сопкам. За которыми, невидимые глазу, тяжёлыми бугристыми валами стелются в сторону неуловимой линии горизонта древние пески Таукум
… И нетрудно почувствовать, как там – далеко за спиной – катятся и катятся, одна за одной и все вместе, мириады песчинок времени… И нетрудно увидеть, как под выбеленными небесами на поверхности озера мерцают сонмы отражений крупиц времени света…
…Вдруг происходит страшное.
Тело молниеносно взвивается, как сорвавшаяся со стопора пружина. И тут же, пригнувшись, замирает в нервной дрожи.
Так маленькие звери, почуяв опасность сразу отовсюду, испытывают молниеносный ужас, который инстинктом сразу преломляется в бесконечно обострённое зрение, нюх, слух – и у кого что есть, для того чтобы немедленно знать – что изменилось в этом огромном мире. В отличие от людей. У последних целостность инстинкта под давлением разума и эмоций мнётся, корёжится и в конце концов рассыпается, освобождая поле битвы панике.