К их с Гавриловым домику он шел по газонам, прячась за кустами и деревьями, обходя освещенные ночными фонарями крупные дорожки, опасаясь сообщников Гаврилова. Там, где блестели глянцевитые листья рододендронов, ему мерещились кожаные куртки.
Возле их домика никого не было, по крайней мере он никого не заметил. Он прошел через пустую гостиную в свою комнату, не раздеваясь, бросился на кровать и почему-то мгновенно уснул.
Утром его разбудил Гаврилов. Он взял с тумбочки книгу и спросил:
— Ну что, добили графа Толстого?
Сын Вождя не ответил, делая вид, что еще не совсем проснулся. Он почти ненавидел Гаврилова, но лгать все равно не хотелось.
— Идемте на завтрак! Потом о Толстом поговорим…
Завтрак подавала сменщица Марины. Сын Вождя этому даже был рад — как бы он смотрел в глаза Марине, ведь он не мог ей ничего объяснить.
После завтрака Гаврилов объявил, что ночью пришла телефонограмма: им приказано срочно возвращаться в Москву, там на его счет принято какое-то важное решение.
— А книжку Толстого отдайте дежурной, она ее вернет в библиотеку санатория, — бросил ему Гаврилов, вставая из-за стола. — Кстати, это у вас не «Война и мир», а «Воскресение». Впрочем, это неважно. Ну, идемте собираться, через полчаса за нами прибудет машина.
Когда Сын Вождя укладывал в чемодан свои серые брюки из холстинки, в которых ходил на прогулку с Мариной, он услышал глухой стук: из кармана брюк на пол выпал круглый белый голыш. Тот самый, за которым они с Мариной ныряли в море.
У ворот санатория «эмку», приехавшую за ними, чтобы везти их с Гавриловым на вокзал, задержал дежурный: шофер «эмки» должен был свернуть в боковую аллею, чтобы пропустить въезжавший в ворота странный крытый фургон.
В Москве их встречали на перроне «кожаные куртки» в защитной форме. Гаврилов куда-то мгновенно исчез, и Сын Вождя никогда уже больше его не встречал. Сына Вождя взяли под руки и быстро провели куда-то за здание вокзала. Там в закутке стоял точно такой же фургон без окон, какой встретился им в воротах санатория. Сзади фургона открылась дверь, и Сыну Вождя приказали в него влезать по короткой железной лесенке. Внутри фургон был перегорожен решеткой. Его завели за решетку и велели сесть на скамью, а потом с лязгом закрыли за ним дверь из толстых железных прутьев. Перед решеткой двое охранников с винтовками уселись на скамейки. Машина тронулась и повезла его на Лубянку. Потом он узнал, что такой фургон зовется «черным вороном» или «воронком» и теперь в таких «воронках» возят арестованных.
Не было ни суда, ни допросов — ничего. Его просто отвезли в Казань и поместили в специальную психиатрическую больницу закрытого типа. А белый камушек так и остался у него: при обысках он прятал его во рту…
Двадцать лет спустя его выпустили и поселили в этой самой ленинградской однокомнатной квартире, из которой он так ловко сумел сегодня уйти, чтобы отпраздновать свой ДЕНЬ СВОБОДЫ.
Уже стемнело, и метель улеглась. Сын Вождя поглядел в последний раз на белый камень, аккуратно завернул его в платок и опустил на дно кармана. Пора было возвращаться домой. Он встал и побрел по глубокому гладкому снегу. Его следов, оставленных, когда он шел к скамье, уже не было видно — метель успела их замести.
ПОСЛЕСЛОВИЕ ОТ АВТОРА
21 января 2002 года я была на даче под Петербургом у своих старинных друзей, отмечавших серебряную свадьбу. Большинство гостей было мне раньше незнакомо, так что имен я не запомнила, но общество подобралось интересное. После соответствующих юбилею тостов и первой атаки на закуски разговор, как водится, зашел о мировых и российских проблемах и с этих рельс уже не сходил до конца вечера.
Кто-то вспомнил, что сегодня день смерти В. Ленина. Естественно, заговорили о том, как же теперь следует поступить с мумией Вождя.
— Сжечь, пепел забить в пушку и выстрелить в сторону Запада! — заявила Хозяйка дома.
— Благодарствуйте, хозяюшка, — сказал Гость-эмигрант, приехавший из Парижа погостить на исторической родине. — За какие же это грехи вы хотите посыпать наши головы таким отвратительным пеплом?
— Оттуда, с вашего Запада к нам пришла эта зараза.
— Значит, иммунитет был плохой…
Еще один гость высказал свою точку зрения:
— Эта высохшая мумия, — сказал он, — предмет поклонения коммунистов, их святыня, а чужие святыни следует уважать.
— Святыня?! — взвилась Хозяйка. — Сейчас полно сатанистских сект, так что же, прикажете уважать их святыни тоже?
Другой гость спросил:
— А почему, собственно, вы отказываете Ленину в православном погребении? Все-таки он, надо полагать, крещеный.
Но Хозяйка была непреклонна.
— Недостоин он христианского погребения! А что он крещеный — так это ему не во спасение, а в погибель. Он — отступник от Бога, враг Церкви и умер без покаяния. Он не был отпет, а неотпетых хоронили, как известно, за оградой.
— Ну, вот пусть его под кремлевской стеной и похоронят. Там уже много их лежит, неотпетых. Это кто-то в свое время хорошо придумал — вождей революции хоронить за оградой святого Кремля, — сказал Хозяин.
— А вы знаете, Ленин, вполне возможно, и отпет, — вступил в разговор Гость из Москвы. — Отпет заочно. Есть такой православный обычай: если усопшего не смогли отпеть в церкви, его отпевают заочно, а потом относят освященную горсть земли на его могилу. Так вот, вполне возможно, что Ленин был отпет таким образом. Мне под большим секретом когда-то рассказал об этом бывший сотрудник института, занимавшегося мумией Ленина.
— В России теперь секретов нет, так что извольте нам все рассказать, — потребовала Хозяйка. — Тем более, что у нас сегодня гости из Берлина и из Парижа. Им это будет особенно интересно.
— Пожалуй, расскажу, хозяюшка, благо история не очень длинная, — согласился Гость из Москвы. — Я уж позабыл, как назывался этот институт, кажется, имени академика Бориса Збарского, который бальзамировал тело Ленина. Помню только, что, по словам моего знакомого, сотрудники этого странного института вверенный их попечению объект прозвали «Копчушкой». А история заочного христианского отпевания Владимира Ильича такова.
В конце восьмидесятых годов, как раз 21 января, в институт позвонили из охраны Мавзолея и объявили, что у них там произошла диверсия: какой-то старик, терпеливо отстояв очередь, вошел в усыпальницу вождя и, проходя мимо мумии, вдруг размахнулся и бросил на стеклянную крышку гроба горсть земли. Старика арестовали и увезли на Лубянку, а сотрудникам института было приказано гроб Копчушки пропылесосить. Потом до моего знакомого дошло, что безумный старик скончался от инфаркта в тот же день, когда совершил свою акцию, но перед смертью будто бы успел сказать, что он — незаконный сын Ленина, а земля, которую он бросил на гроб своего отца, — освященная. Он получил ее в церкви, где заказал заочное отпевание усопшего. Старик скончался, виноватых не нашли, и дело закрыли.
Но с этого момента странные дела начались в Мавзолее. Копчушка, который и без того доставлял немало хлопот советской науке бальзамирования, вдруг начал неотвратимо разлагаться прямо на глазах и очень скоро рассыпался в прах. Этот прах потихоньку где-то закопали, а в Мавзолее для успокоения упорных ленинцев демонстрируют с той поры мастерски выполненную восковую куклу. Не знаю, можно ли верить этой истории, но мне бы хотелось.
— Мне тоже, — сказала я. — Только, если все вправду так и было, то случилось это не 21 января, а 22-го — на другой день после годовщины смерти Вождя.
— Почему вы так думаете?
— Да так уж… Я даже знаю, что в тот день была метель.
Больше вслух я ничего не сказала, а про себя подумала: «Так, значит, он простил…» Историю Сына Вождя мне поведал когда-то под большим секретом знакомый художник, но рассказывать такую длинную и печальную повесть в тот вечер мне не хотелось.
Вернувшись из Петербурга в Берлин, я разыскала в своем архиве тонкую пачку папиросной бумаги, перечла уже почти забытую повесть о Сыне Вождя, отпечатанную без интервалов на «Эрике», перенесла ее в компьютер и закончила.
Ленинград, 1975 и Берлин, 2002.