Дзиро, явно обрадовавшись гостям, пригласил их сесть. Но они, посмеиваясь, остались в прихожей.
– Слушай, Огата, – обратился к Дзиро бледнолицый, – мы, кажется, не вовремя.
– Ничуть. А что вы поделываете в наших краях?
– Навещали брата Мурасаки. Собственно, домой еще и не заглядывали.
– Потревожили тебя, потому что боимся явиться домой, – вмешался толстячок. – Не предупредили жен, что поздно задержимся.
– Ишь, компашка гуляк! – сказал Дзиро. – Почему бы не снять обувь и не пройти в дом?
– Но мы не вовремя, – повторил бледнолицый. – Я вижу, у тебя гость. – Осклабившись, он поклонился Огате-сан.
– Это мой отец, но как я могу вас познакомить, если вы не проходите?
Посетители сняли наконец обувь и расположились в комнате. Дзиро представил их отцу – и те, подхихикивая, вновь принялись кланяться.
– Вы служащие в фирме Дзиро? – спросил Огата-сан.
– Да, верно, – отозвался толстячок. – Немалая честь для нас, хотя спуску он нам не дает. Мы в офисе прозвали вашего сына Фараоном: он заставляет нас работать, как невольников, а сам в потолок плюет.
– Что за ерунда, – заметил мой муж.
– Чистая правда. Помыкает нами, будто мы его рабы. А сам сидит и газетку почитывает.
Огата-сан выглядел смущенным, но, видя, что все смеются, присоединился к общему веселью.
– А это что? – Бледнолицый указал на шахматную доску. – Я так и знал, что мы вам помешали.
– Мы играли в шахматы – просто чтобы время занять, – пояснил Дзиро.
– Играйте дальше. Нечего с компашкой вроде нас считаться.
– Не глупи. С такими идиотами, как вы, под боком мне не сосредоточиться. – Дзиро резко отодвинул доску. Две-три фигуры упали, и он, не глядя, поставил их на место. – Так. Вы навещали брата Мурасаки. Эцуко, подай господам чаю, – распорядился Дзиро, хотя я уже направлялась в кухню.
Однако толстячок неистово замахал рукой:
– Мадам, мадам, сядьте. Пожалуйста. Мы сейчас уходим. Пожалуйста, сядьте.
– Это меня нисколько не затруднит, – сказала я.
– Нет, мадам, я вас умоляю, – он перешел чуть ли не на крик. – Мы всего-навсего компашка, как говорит ваш муж. Пожалуйста, не суетитесь – прошу вас, сядьте.
Я готова была подчиниться, но Дзиро бросил на меня сердитый взгляд.
– Хотя бы чаю с нами выпейте, – сказала я. – Беспокойства ни малейшего.
– Раз уж сели, можете и задержаться, – заметил Дзиро. – Мне бы хотелось узнать о брате Мурасаки. Он и в самом деле сумасшедший, как о нем говорят?
– Характерец тот еще, – со смехом откликнулся толстячок. – Нас он точно не разочаровал. А кто-нибудь рассказывал тебе о его жене?
Я поклонилась и незаметно скользнула на кухню. Заварила чай и положила на тарелку печенье, которое испекла днем. Из гостиной доносился смех, я различала и голос мужа. Один из гостей снова громко назвал его Фараоном. Вернувшись, я застала компанию в отличном настроении. Толстячок рассказывал анекдот – что-то о столкновении члена совета министров с генералом Макартуром. Я поставила поближе к ним тарелку с печеньем, разлила чай и села рядом с Огатой-сан. Друзья Дзиро отпустили еще несколько шуток о политиках, а потом бледнолицый притворился обиженным из-за того, что его спутник пренебрежительно отозвался о каком-то человеке, которым он восхищался. Он сидел с каменным лицом, а остальные его подначивали.
– Кстати, Ханада, – обратился к нему мой муж. – На днях услышал в офисе интересную историю. Говорят, будто во время прошлых выборов ты грозился прибить жену клюшкой для гольфа, если она не проголосует так, как тебе хочется.
– Откуда ты набрался этой чуши?
– Из достоверных источников.
– Это точно, – подхватил толстячок. – И твоя жена собиралась звонить в полицию и сообщить о запугивании на политической почве.
– Какая чушь. Кроме того, клюшек для гольфа у меня нет. Я их в прошлом году продал.
– Но «семерка»-то у тебя сохранилась, – заметил толстячок. – На прошлой неделе у тебя дома я ее видел. Не ее ли ты использовал?
– Что на это скажешь, Ханада? Так оно и было? – спросил Дзиро.
– Насчет клюшек для гольфа – это бред.
– Но ведь ты все же не сумел заставить супругу сделать по-твоему.
Бледнолицый пожал плечами:
– Это ее личное право – голосовать как ей вздумается.
– Тогда почему ты ей угрожал? – поинтересовался его приятель.
– Я пытался заставить ее всего лишь вникнуть в суть. Моя жена голосует за Йосиду только потому, что он похож на ее дядюшку. Типично для женщин. В политике они ничего не смыслят. И думают, будто могут выбирать государственных лидеров точно так же, как выбирают себе платья.
– И поэтому ты вразумил ее «семеркой», – заключил Дзиро.
– Это правда? – спросил Огата-сан.
С той минуты, как я внесла чай, он не проронил ни слова. Общий смех прекратился, а бледнолицый удивленно уставился на Огату-сан.
– Разумеется, нет. – Он вдруг перешел на официальный тон и слегка поклонился. – На самом деле я ее и пальцем не тронул.
– Нет-нет, – запротестовал Огата-сан. – Я хотел узнать – вы с женой голосовали за разные партии?
– Именно. – Ханада пожал плечами с неловким смешком. – А что я мог поделать?
– Простите. Я вовсе не собирался вмешиваться. – Огата-сан отвесил низкий поклон, бледнолицый ответил тем же.
Словно это послужило сигналом, трое молодых людей вновь со смехом завели разговор. Отставив политику, они принялись обсуждать коллег по службе. Разливая чай, я заметила, что печенье, принесенное мной с избытком, почти целиком исчезло. Я наполнила всем чашки и снова села рядом с Огатой-сан.
* * *
Гости пробыли час с небольшим. Дзиро проводил их до двери, а потом снова сел к столу.
– Поздно уже, – вздохнул он. – Скоро надо спать ложиться.
Огата-сан изучал шахматную доску.
– Фигуры, кажется, не все на месте. Конь точно стоял не на этом поле, а вон на том.
– Очень может быть.
– Я его туда и поставлю. Ты согласен?
– Да-да, отец, ты наверняка прав. Доиграем партию в другой раз. Я вот-вот пойду ложиться.
– А что, если сделать еще парочку-другую ходов? Партия и закончится.
– Нет, правда не хочется. Я очень устал.
– Да, конечно.
Я убрала шитье, которым недавно занималась, и стала поджидать ухода мужчин. Дзиро, однако, взял газету и начал читать последнюю страницу. Потом потянулся к печенью – на тарелке осталось одно – и рассеянно сунул его в рот.
– Может, все-таки стоит доиграть партию? – после паузы произнес Огата-сан. – Ходов понадобится всего ничего.
– Отец, я и вправду совершенно выдохся. А утром мне на работу.
– Да-да, конечно.
Дзиро вновь взялся за газету. Он продолжал жевать печенье, роняя крошки на татами. Огата-сан внимательно всматривался в доску.
– Очень странные вещи, – проговорил он, – рассказывает твой приятель.
– А? О чем это ты? – Дзиро не отрывался от газеты.
– О том, что они с женой голосуют за разные партии. Еще недавно такое и представить было нельзя.
– Вот именно.
– Странные вещи теперь творятся. Но, по-видимому, это и подразумевается под демократией. – Огата-сан вздохнул. – То, что мы с такой готовностью переняли от американцев, не всегда к лучшему.
– Ну да, несомненно.
– Посмотри, что происходит. Муж и жена голосуют за разные партии. Печально, если на жену нельзя в подобном случае положиться.
Дзиро продолжал читать газету.
– Да, это прискорбно.
– Женщины в наши дни лишены чувства преданности мужьям. Делают что хотят, голосуют за другую партию, если им вдруг вздумается. Все это в теперешней Японии стало обычным делом. Пренебрегают обязанностями – и все во имя демократии.
Дзиро мельком взглянул на отца, потом снова углубился в газету.
– Ты, бесспорно, прав, – заметил он. – Но ведь американцы явно принесли не одно плохое.
– Американцы – особенностей Японии они никогда не понимали. Ни на секунду. Их обычаи для Америки, может, и превосходны, но в Японии все иначе, совсем иначе. – Огата-сан снова вздохнул. – Дисциплина и преданность – вот что когда-то сплачивало Японию. Это, вероятно, звучит непривычно, но это так. Людей связывало чувство долга. Долга по отношению к семье, к властям, к стране. А теперь вместо всего этого – толки о демократии. Когда люди хотят стать эгоистами, забыть о своих обязанностях – тут же слышишь про демократию.
– Да, ты, бесспорно, прав. – Дзиро зевнул и поскреб щеку.
– Возьмем, например, то, что случилось в моей профессии. Существовала система, которую мы годами создавали и лелеяли. Явились американцы и ее обрушили, снесли напрочь, не задумываясь. Решили, что наши школы должны походить на американские, а дети должны обучаться тому, чему американские дети обучаются. И японцы все это приветствовали. Приветствовали, вдоволь порассуждав о демократии. – Огата-сан покачал головой. – Много хорошего уничтожено в наших школах.
– Не сомневаюсь, что это так. – Дзиро снова глянул на отца. – Но в старой системе были явные пороки – в школах, как и повсюду.