Услышав это, Ингрид принялась меня пилить:
— Вот дура, зачем?.. Подожди, посмотри, как с этим дальше будет, а потом уж болтай, если это вообще необходимо. А лучше всего молчи как рыба. Ну а что ты сама чувствуешь?.. С кем тебе приятнее, с кем бы ты хотела быть?.. — допытывалась она. — Не только в кровати, а вообще, так, по жизни?..
— С Куртом я могу быть сама собой, а с мачо я подавлена. В Курте есть что-то новое, другое, свежее, а со зверем все известно. Да и устала я с ним, честно говоря. В общем, сама не знаю, чего хочу, — вырвалось у меня.
— Зато я знаю. Ты хочешь и того, и другого. И смотри не потеряй их обоих. Знаешь, как легко между двумя стульями сесть, прямо задницей на пол? — предупредила Ингрид. — А Курт, кстати, знает о мачо?
— Пока не сказала. Но придется, наверно. Я не могу лгать. По мне видно. Ну что я могу поделать? Краснею, язык заплетается.
— Ты что, спятила, ни за что ничего не говори! — взвилась Ингрид. — Курт такой обидчивый и гордый, он тут же бросит тебя, будь уверена. Он же немец!..
— Бросит? Я не вещь, и у меня с ним пока ничего особого нет. Подумаешь — переспали!.. Мачо, кстати, в сто раз обидчивее.
— Ну и поссорился с тобой, не звонит. Хочешь, чтоб и этот тоже?.. Мне лично кажется, что тебе лучше иметь отношения с немцем: и в кино сходить, и в гости, и в ресторан, и деньги у них есть, и свои они, и на людях не стыдно показаться… А иносранцы… Одни проблемы от них, не наших понятий люди… Тебе лучше его бросить, пока он тебя не прирезал, — зловеще закончила Ингрид, а я подумала, что она права: отношения не вернуть в прежнее состояние, да и вряд ли нужно, и пусть лучше все кончится хорошо и красиво, без дрязг и ссор.
Напоследок она сообщила, что едет с обоими любовниками на Рождество в Каир:
— Египет — это так интересно! Я все буду снимать на видео. У Лизуна хорошая камера, а Ебун в свое время занимался фотоделом, так что он тоже умеет снимать. А Домашнее Животное наказано, дома будет сидеть.
— Слушай, я хотела спросить… Как ты с ними в поездке управляешься, с двумя?
Ингрид захохотала:
— Проще простого. Один день с одним сплю, другой — с другим. Ну, чао-чао, когда приеду — встретимся!.. Пока!
Сразу после Ингрид зазвонил телефон.
— С кем ты, бог мой, столько болтала — я уже полчаса звоню? — спросил Курт, и нотки его голоса мне не понравились.
— А в чем дело?.. Я, кажется, сама плачу за свой телефон? — отрезала я. Этого еще не хватает!.. Из новых немцев, прыткий.
— Конечно, конечно, извини, просто я звонил несколько раз, — пошел он на попятный, сбавил тон и перевел разговор на Рождество: что я собираюсь делать и где встречать.
— Я уезжаю, меня не будет, — сообщила я, прижав трубку к плечу и вынимая тарелки из раковины.
— Куда?
— Куда люди уезжают на Рождество?.. Домой. К родителям.
— Да? — разочарованно протянул он. — А я думал, что мы встретим его вместе. У Бога под боком.
— А ты не едешь домой? У вас там, в бывшей ГДР, Рождество разве не празднуют? — уколола я его.
Он сделал вид, что не заметил:
— Работы много: опыты надо проводить, шеф не отпускает. Даже ночью придется дежурить.
— О!.. И ты сидишь там?.. Ночью?.. Один?.. Это так романтично — ночь, луна, колбы!
Курт засмеялся:
— Приходи, когда вернешься. А что за посуда там у тебя стучит?.. У тебя что, люди?
— Да.
— Кто?..
— Мой любовник, — ответила я, съезжая по острию ножа.
— У тебя есть любовник? — удивился он.
— А что ты думал, я сидела и двадцать три года тебя ждала?
Он помолчал и сказал:
— Мне тебя будет не хватать. Что-то между нами есть, ты не чувствуешь?
— Да, пожалуй, как же иначе?.. Конечно, что-то есть. Только вот что? — не удержалась я.
— Любимая, — прошептал он. — Боже, как я тебя люблю!
— А вот этого тебе не следовало говорить, — разочарованно произнесла я.
— Почему, если это правда?
— Это слово не для игры. — Послушав, как он молчит, я добавила: — Когда приеду — увидимся. Не скучай!.. Счастливого Рождества тебе!
Он стал предлагать отвезти меня на вокзал. Но мне этого не хотелось. Деньги на такси у самой найдутся:
— Мне надо еще складываться, пока!
Любимая!.. Смотри на него! Как скоро! Опасное слово. Нечего его трепать. Еще бабушка учила, что нельзя сорить этим словом и что если оно выпало, вырвалось, вылетело — то будь добра отвечать за него. И не забывать, что после молодости следует зрелость, в которой придется пожинать плоды — или сладкие, или горькие, смотря что ты делала в молодости; и то, что кажется сейчас сладким, со временем может оказаться очень даже кислым.
Вызвав такси и выходя из дома, я проверила почтовый ящик, где нашла письмо от зверя. Он обязательно писал, когда мы ссорились. У меня собралось уже несколько его писем. И читать эти письма всегда было грустно. Я даже плакала тайком. Наверно, и это будет такое… щемящее.
Все-таки в этих южанах больше души, чем в наших, которые думают только о себе, карьере и деньгах. Но южане так утомительны, с ними много хлопот и проблем, а этого мне совсем не надо. Для чего? И так стресса много: курсовую сдала
— экзамен на носу. От экзамена отделаюсь — практика назревает. Семинары жмут, процентология изводит. Я цифры люблю, но иногда от них душу воротит.
8
Утром, как только он разлепил глаза, начали наползать мысли о ночном кошмаре — тягучие, тоскливые, серые, скользкие, последние. Значит, всё — конец. Окончательный конец. Полный крах.
Странно, как они вообще так долго продержались вместе?.. Ведь он почти старик, а она молода. Он на чужбине, она — на родине. Он беден — она обеспечена. Его впереди ничего не ждет — перед ней открыты все дороги. И чего вообще можно от нее требовать, ничего не давая взамен, кроме своей персоны?.. И почему это он думает, что он лучше всех?.. Не быть бы худшим, а уж до лучшего далеко…
Мысли о ночном были так темны и смыкались так плотно, что их приходилось раздвигать почти силой, чтобы хоть как-то жить дальше. Так лежал он долго, с отвращением глядя на одну, давно висевшую криво, картину и слушая, как на кухне гремит посудой доктор Мукумба.
Тоска, разбитая любовь и чужбина. Нищие художники нигде никому не нужны. Это потом, после смерти — свистопляска, ажиотаж умиления: «Ах, он себе ухо отрезал!.. Ах, он жил в хижине на берегу моря!.. Ах, он оглох, ослеп, сидел в тюрьме, потерял руку, родных, здоровье, силы!.. Ах, он умер с голоду!.. Ах, его похоронили в могиле для бедных!..» Это все потом. А при жизни всё буднично, тихо и мерзко
— в общей могиле наверняка веселей.
И её вполне можно понять. Ведь какие воздушные замки строились!.. Какие карточные домики складывались!.. И было же время, когда они искренне верили в них!.. Что наконец придут слава и деньги, картины будут нарасхват, выставки в Нью-Йорке, Амстердаме и Милане, импресарио и менеджеры, репортеры и почитатели. А они с ней будут ездить по миру, любить друг друга и отдыхать на Сей-шелах. Но прошло время, а Сейшел что-то не видать. И агенты из Токио не обрывают телефон… А теперь она, наверно, мечтает с химиком, как тот станет профессором и получит Нобелевскую, и они начнут ездить по конгрессам и давать пресс-конференции… А ты сиди и слушай арии Мукумбы.
Конечно, этот химик не первый у нее. И до него были, и после будут… Но до сих пор рассказывалось о тех, кто был там, где-то, когда-то, а теперь это здесь, и сейчас, и теперь… Что же, каждый может сделать свой шаг… Она свой сделала, дала ясно понять, что предпочла другого и что он волен действовать, как хочет — ревновать, метаться от ярости, резать никчемные холсты, искать новую женщину
— ей все равно. Конечно, новый любовник всегда в преимуществе — о нем ничего не известно и ужас как хочется узнать, а со старым все ясно. Выигрыш на стороне логики жизни.
Что ж, хоть не лжет, как это часто бывает, отчего обманываемый выглядит до того смешно, что такого не грех и бросить (а жертва толком даже и не знает, почему она отставлена). Некоторые лгут годами, десятилетиями. В любом случае — спасибо за правду: от рогов никто не застрахован, но носить их не хочется. Недаром, наверно, слова «любой» и «любовь» — одного корня: люби любого любой любовью, любимая люблядь…
Потом он начал занудливо ругать её вслух и дошел до каких-то странных слов:
— Губосиська!.. Сукожопа!.. Ляжкодырка!.. Задосука!.. — (Босховские упыри мелькали перед глазами). — Пиздасиська!.. Ёбасрака!.. Ляжкогубка!.. Жоподрочка!..
Потом замолк, ворча. В голове что-то съеживалось, меркло, тускнело. Зябко стало на душе. И представилась черная дорога в никуда, серое небо, белые пласты снега по обочинам.
Он не говорил себе обычных в таких случаях слов о том, что все равно у них нет будущего, что они очень разные, что отношения зашли в тупик и никто не хотел уступать, что когда-то все это должно было кончиться и что лучше раньше, чем позже, и тому подобную ересь, которой люди успокаивают себя, убивая любовь, разделывая душу, как тушу. Спасибо за правду. Как это у Толстого?.. Мальчик разбил чашку. Чашка была хороша. Никто не видел. Отец спросил: «Ты разбил?» Мальчик сказал: «Я». «Спасибо, что правду сказал».